Оба дьяка вскочили со своих мест, как ужаленные, низко поклонились девушкам. Те подошли совсем близко к ним и вручили им букеты.
Антон Васильев как-то нерешительно подвинул кресло одной из них. Голубев - другой. Васильев - третьей. Голубев - четвертой. Это были "вчерашние" красавицы римлянки.
Девушки были молоденькие, смуглые, черноглазые. Одна из них начала что-то говорить тоненьким, приятным голоском, все время опуская взгляд долу. Другие, слушая ее, улыбались. А улыбка была такая у всех приветливая, нежная, невинная, что Антону показалось, будто это сами ангелы вдруг слетели с небес.
Васильев, указывая девушкам на дверь, несколько раз вразумительно повторил:
- Наши ушли... ушли... к папе ушли... к папе!
Девушки, ничего не понимая, смеялись, повторяя: "папа", "папа!"
Антон вдруг вскочил, закричал:
- Айда в сад! Там вольготнее.
Только это одно и поняли юные римлянки: послушно побежали в сад, откуда доносился пьянящий аромат жасминов.
Ватикан показался Шевригину и Хвостову целым городом, громадным, невеселым, мрачным. Всюду стража, закованная в железо, и стража какая-то хмурая, жуткая, будто не живая. Громадные бронзовые ворота, в которые вошли Шевригин и Хвостов, сопровождаемые офицерами и камерариями* папы, давили своей громоздкостью. Привыкнув к московским просторам на земле и над головами, московские гости ощущали здесь непривычную тяжесть каменных громад: они стесняли мысль, связывали волю.
_______________
* К а м е р а р и и - доверенные слуги при папе.
Миновав множество площадок, огражденных то колоннадами, то каменными стенами, послы попали, наконец, во дворец к папе. По пути их поминутно останавливала стража, что-то спрашивала. Камерарии что-то тихо произносили в ответ - и проход становился беспрепятственным.
Во дворце папы можно было заблудиться - столько разных палат, комнат и коридоров. Всюду бросались в глаза роскошь и богатство в убранстве великолепных покоев ватиканского жилища папы.
Шевригин, как человек бывалый, привык не удивляться и не восхищаться чужеземными редкостями. И потому спокойно, равнодушно созерцал окружающее. Хвостов попытался высказывать ему свое удивление и восхищение по поводу виденного в недрах Ватикана; Истома резко остановил его: "Не суматошься держись степеннее". Однако парня трудно было заставить оставаться бесчувственным в созерцании редкостей, рассеянных по залам и комнатам папского дворца.
Но вот открылась последняя тяжелая дверь, и Шевригин с Хвостовым предстали перед папой. Согласно католическому обычаю они коснулись губами туфли папы, который сидел в Малой Тронной зале на бархатном троне. Около него находились два кардинала, одетые в красные сутаны. Сам папа был в белой шелковой мантии, а на голове у него была золотая в драгоценных камнях тиара.
Шевригину понравилось умное бородатое лицо Григория XIII. Хотя он и выглядел усталым и желтым, однако глаза его смотрели остро.
После обмена приветствиями Шевригин передал папе грамоту царя, в которой было сказано:
"1) В прежние годы между отцом нашим и римскими папами были переговоры о любви и союзе. Со своей стороны и мы неоднократно пересылались посольствами с братом нашим императором Максимилианом, причем наши послы сказывали, что он имеет сердечное желание стоять с нами заодно против недругов и что на это он имеет твой совет и согласие. Дружественные сношения продолжались у нас и с преемником Максимилиана, сыном его Рудольфом, и мы питали душевное желание, чтобы дом цесарей утвердился на польском престоле".
"2) Но случилось, что польская корона перешла к посаженику турецкого султана, семиградскому воеводе Стефану Баторию, который сначала хотел иметь с нами мир на три года. Но когда мы отправили к нему своих великих послов, он их обесчестил и у себя задержал и, чего ни в мусульманских, ни в других городах не бывало, нарушил крестное целование и перемирную грамоту к нам назад отослал. Заручившись затем союзом с султаном и крымским ханом, пришел в нашу отчизну в Полоцк и поныне, не переставая, разливает кровь христианскую. Желая прекращения кровопролития, мы опять отправили к нему послов, а его люди в то же время пришли на наши украины и добывают наши города".
"3) А Стефан король разгневался на нас за то, что мы хотели союза с цесарем и прочили польскую корону одному из императорских принцев".
"4) И вот мы, видя такую безмерную его гордость и союз с неверными на пролитие христианской крови, посылаем к тебе с извещением, что желаем быть в союзе и единении с тобою и цесарем Рудольфом против бесерменских государей, дабы христианство было в тишине и покое и освободилось от мусульманских рук".
"5) А посему "...ты бы, Григорий папа, пастырь и учитель Римской церкви... к Стефану еси королю от своего пастырства и учительства приказал, что Стефан король с бесерменскими государи не складывался и на кроворазлитие христьянское не стоял".
В конце грамоты высказывалось желание, чтобы впредь между Римом и Москвой были сношения по-прежнему и чтобы "наши люди" свободно ездили из нашей земли в вашу и наоборот, как было прежде, и чтобы папа прислал своего человека с известием: "как ты с нами и Рудольф цесарь и иные христианские государи против бесерменства во единстве и в добром согласии быть хотите".
Папа, познакомившись с грамотой, приветливо улыбнулся:
- Честь и хвала государю твоему, ибо решился он по примеру предков вступить в дружественные отношения с Римом.
После этого, согласно царскому приказу, Шевригин поднес папе пару великолепных соболей. Папа с улыбкой стал рассматривать подарок.
Далее папа говорил о своей готовности и желании поддержать мир и союз между христианскими народами. Он с явным удивлением на лице заявил, что ему не было известно о союзе польского короля с султаном и крымским ханом, "ибо тому уж два года, как тот король явственно писал и извещал" о противном. Папа давал совет прекратить вражду и возвратить то, что один у другого взял кривдою. После того надо польские и русские силы - по мнению папы - направить против неверных. - Единения не может быть, - сказал он, вне любви христианской, и нет места любви вне союза с церковью Римской. Константинополь потому и пал, что не остался верен постановлениям Флорентийского собора. Турецкое порабощение угрожает всем, кто не стоит в союзе с Римом.
- Передайте мой совет вашему государю подумать об этом и ознакомиться с постановлениями Флорентийского собора. Для государя вашего будет сделано все со стороны Рима и христианских государей, если он будет в союзе с апостольскою церковью.
Папа указал на стоящего недалеко от порога священника:
- Вот мой посол к царю: Антонио Поссевин. Он поедет вместе с тобою в Москву. Знакомься с ним.
Поссевин низко поклонился Шевригину.
Шевригин - ему.
Договорились: завтра поутру встретиться у московского посла, во дворце Медичи. Поссевин сказал: "Его святейшество поручил мне убедить короля Стефана Батория, чтобы он войною на ваши земли не ходил и христианской крови не проливал".
Вернулись Шевригин и Игнатий из Ватикана уже поздно, под вечер, сопровождаемые слугами, которые несли перед ними факелы. В небе выступили звезды. В садах слышался женский смех и томный звон струн. Вскрытые в зелени они нежным трепетанием звуков проникали в самые сердца слушателей.
Из Рима посольство царя выехало впятером. Присоединился веселый, расторопный иезуит Антоний Поссевин, посол папы. Он немного говорил по-русски. Без посредничества Франческо Паллавичино, однако, не обошлось. Поссевин склонил Шевригина ехать через Венецию. Правда, в государевом наказе послу было твердо указано, что "опричь грамоты приказу нет никакого", но иезуит сумел доказать Шевригину, что, кроме пользы, от поездки в Венецию ничего не будет.
Шевригин остался беседою с папой не совсем доволен. Царь Иван о вере ничего не говорил. Он писал, чтобы папа римский подумал о союзе с Москвою против турок, причем в грамоте государевой ясно было сказано, что союзу "для борьбы с врагами христианства - турками" мешает Стефан Баторий; он, наоборот, льет христианскую кровь при поддержке турок. При их помощи он овладел и польско-литовским престолом. А папа твердит о необходимости присоединения Москвы к католической церкви. Одно утешало Истому, что папа отправляет своего посла в Москву. Этого желал царь.
- Его святейшество, - сказал Поссевин, когда Рим остался позади, поручил мне поговорить с венецианцами о торговых сношениях с Москвой, для чего нужно разъяснить Республике благочестивое намерение его святейшества... От сего будет великая польза религии и торговле Венеции. Вот почему не надо проходить мимо Венеции.
Шевригин хмуро спросил:
- А какая польза нашему батюшке государю от того?
- Польза будет немалая, коли богатые венецианские купцы станут ездить к вам, да и союз против турок поддержат, а государь ваш, мудрый Иван Васильевич, рад будет новому союзнику. Венеция сильна на морях. Венецианцы - свободный народ; они не признают власти ни цесаря-императора, ни папы. Они сами по себе.
Шевригин не прочь был выслужиться перед царем. Слушая Поссевина, он загорелся желанием обрадовать Ивана Васильевича торговлею с Венецианской республикой, поэтому и согласился направить путь посольства в Венецию.
Поссевин был разовощекий, широкоплечий монах. Глаза его немного косили, и от этого на лице лежал отпечаток хитрости. Толстые, чувственные губы и крупный красноватый нос, вместе с жирным отвисшим подбородком, намекали на то, что человек пожил в свое удовольствие на белом свете. Шевригин был доволен его разговорчивостью. Он с большим вниманием прислушивался к его бойким речам. Нравилось ли ему, Шевригину, то или иное рассуждение иезуита, или нет, он всё равно слушал молча, стараясь извлечь из его слов что-нибудь для себя полезное.
Колымаги, в которых ехали Шевригин со своими людьми и Антоний Поссевин, сопровождали конные мушкетеры в круглых войлочных шляпах под начальством двух скакавших впереди офицеров. Кроме мушкетов, воины были вооружены шпагами.