Поссевин сказал сидевшему рядом с ним Шевригину:
- Его святейшество, увы! обеспокоен тем, что коли на нас нападут разбойники, каковых в этих местах не мало, тогда навеки рушится дружба с вашим государем. На дорогах кругом Рима происходят постоянные грабежи и убийства, к тому же разбойники здесь крайне жестоки и бесчеловечны. Они не нападают только на бедняков, у которых не имеется и гроша за душой. Именно эти разбойники помогали многим нашим знатным синьорам богатеть и расширять свои владения. Ими за деньги пользовались те, кому они были нужны. Такие важные господа, как Стефанио Колонна, не стыдились быть в сговоре с разбойниками... Их оружием он сводил счеты с неугодными ему вельможами. Здесь недорого продается рука убийцы с кинжалом... Наемные убийцы здесь в большом употреблении. Дорогой монсиньор, я прошу вас: не рассказывайте об этом никому в Москве. Я не хочу, чтобы о нас думали плохо. Если дойдет слух до Колонны или Орсини, что я рассказал вам, - они могут меня лишить жизни. Для этого у нас особого труда не требуется, правосудие у нас не в почете. Видите, монсиньор, с каким доверием я отношусь к вам.
- Спасибо! Я знал, что ты человек правдивый, - сказал Шевригин.
Сидевший за спинами Поссевина и Шевригина Паллавичино, выполнявший обязанности переводчика, насмешливо улыбнулся, чего не могли, конечно, заметить ни Поссевин, ни Шевригин. Улыбнулся он потому, что то, о чем так таинственно и с такими оговорками рассказывает Поссевин, не велика тайна, - об этом давно знает вся Европа, да и в других государствах разбойничьи шайки охотно привлекаются вельможами для сведения личных счетов и для выгодных нападений на замки других вельмож. Стоит ли просить Шевригина хранить это в тайне?! Таковы иезуиты, любят морочить головы другим людям. Паллавичино не любил иезуитов. Он хорошо знал их "работу" по Венеции, куда он со страхом теперь ехал.
По дороге в Венецию между Антонием Поссевином и Шевригиным было много разговоров о короле Стефане Батории.
Шевригин первый начал эти разговоры.
Он сказал:
- А ведь то правда, Антоний, что Стефана на престол в Литву посадили турки.
- То правда, монсиньор, но и то правда, что поляки и Литва сильно хотели посадить на престол вашего царя, либо его сына, да царь сам будто бы не очень того хотел, выставлял невыполнимые требования, а то сидеть бы на польском престоле русским царям...
- Не государь наш, а вельможи польские с Замойским не хотели того... Помню я, у меня память хорошая.
- Император Максимилиан помешал... То я верно знаю, - возразил иезуит. - Сам ваш государь не прочь был поддержать эрцгерцога Эрнста... Ваш государь в ту пору сдружился с императором... Этою сумятицей около польского престола воспользовался Стефан Баторий...
- А кто его поддержал, кто за него стоял? Не турецкий ли султан?! оживился Шевригин.
- И то правда, - ответил Поссевин.
- Государь наш в немалом удивлении... - продолжал горячиться Шевригин. - Как же так?! Папа хочет воевать с басурманами, врагами христианской церкви, врагами самого папы, а король, вашей же веры и друг папы, заодно с турками, с его врагами?
Поссевин чувствовал себя прижатым к стене, и все, что он мог сказать, это:
- Не моего ума это дело... Святейший знает, что делает.
- Наш государь идет прямой дорогой, а так не делает. Он и просит папу, чтобы тот вмешался в нашу войну с Польшей, прекратил кроволитие и склонил Стефана стать заодно с другими государями против врага всех христиан - турецкого султана.
Поссевин в раздумьи закусил губу.
- Об этом мы поведем беседу с самим мудрейшим из государей, царем Иваном.
- Добро, коли так, - облегченно вздохнул Шевригин, а сам подумал: "Знаем мы, что у тебя на уме, - обратить Русь в латынскую веру! Того не будет!"
Во второй колымаге сидел Игнатий Хвостов и подьячий Антон Васильев. Все время дядя зевал и крестил себе рот.
- Свят, свят господь! - говорил он.
- Ты чего это? - спросил Хвостов.
- Грех один, Игнатий! Так вот все время в голову и лезут нагие бабы с отбитыми руками... Истинный господь! На кой бес этакую вещь придумали?! Да и разбросали еще повсюду! Третий день я все думаю о том и никак понять не могу.
Хвостов с удивлением посмотрел на него.
- Не тужи о том, дядя Антон. Не наше дело. А коли грешно, грех тот взыщется не с нас с тобой, а на древних римлянах... Наша забота, как бы государево дело справить. Да так, чтобы государь батюшка доволен остался.
Антон Васильев почесал затылок:
- Оно вестимо. Государево дело превыше всего, токмо я все одно своей бабе о тех голых девках ни слова не скажу, будто и не видел их... Совестливый я дюже человек.
Игнатий рассмеялся.
- Расскажи ей лучше о тех, что цветы тебе приносили.
Лукавая улыбка мелькнула на лице Васильева, он покраснел:
- Как сказать... - произнес он, смутившись. - Панкрат лезет на небо, а черт тянет его за ноги. Так вот и мы... Всяко бывает.
В душе уже теперь Антон Васильев раскаивался, зачем завел разговор о каменных девах, никак не ожидая, что Игнатий коснется его грешных тайн. Немного подумав, он, как бы выразив свою мысль вслух, сказал:
- В каждом мужике бесово ребро играет. Все мы - адамовы ребятки, все на грехи падки... Да и то сказать: наслушался я там всего про римских пап да про ихних монахов, - соблазн великий получился. Между прочим, нигде я не видывал таких ласковых красавиц, как в оном граде. Ни в Свейской земле, ни в Дацкой, ни в Немецкой. Э-эх, господи! Грехи тяжки!
- Везешь чего-нибудь жене-то, в подарок? - спросил Хвостов.
- Образок везу... Распятие... Да пресвятую деву... Баба у меня уж такая богомольная, такая богомольная.
Хвостов промолчал. Он вез в подарок Анне Годуновой расшитую шелком большую узорчатую шаль да ожерелье из янтаря. Где бы он ни был, кого бы ни видел, мысли его всегда были об Анне, о том: по-прежнему ли она его любит, не забыла ли, здорова ли? Он постоянно видел обращенные на него взгляды девиц и женщин, но он их старался не замечать, они просто докучали ему. Анна! Одна Анна!
Путь к Венеции лежал через Флоренцию и Болонью. Проехать около пятисот верст Поссевин предполагал с остановками дней в десять, тем более, что приходилось перебираться через снежные хребты Аппенин.
- Эти земли суть владения святейшего папы... Мы везде найдем приют и гостеприимство с грамотою, выданной нам его святейшеством, - сказал Поссевин.
И хотя в природе была весна, апрель, но дико и бедно показалось Шевригину все, что встречалось ему на пути. А таких обнищавших сел и деревень, какие были здесь, у отрогов гор, не приходилось Шевригину видеть даже в разоренной войною родной земле.
Горы были высокие, мрачные, речки мутные, озера какие-то темные. Дорога извивалась между ущелий, холмов, нависших над головою жутких скал, и всюду виднелись высокие вершины Аппенин, сверкавшие белизной снежного головного убора.
В одной долине, стиснутой с обеих сторон отвесными скалами, из бокового ущелья, как из норы, тихо, неожиданно выехало несколько всадников, пытаясь загородить дорогу, но, увидев поодаль, позади колымаг, отряд мушкетеров, всадники снова скрылись в ущелье.
- Грабители... - равнодушно сказал Поссевин, даже не повернув головы к Шевригину.
Истома, озадаченный его спокойствием, спросил его через Франческо: почему он так спокойно говорит о разбойниках. Поссевин ответил:
- Я был бы более удивлен, если бы нам попались навстречу честные люди.
Немного подумав, Поссевин добавил:
- А если у нас было бы лютеранство, то итальянцы все бы друг друга перерезали... Итальянцы - народ, живущий чувством, а не умом. Они должны быть католиками. Лютер - безбожник, развратитель народов... Счастье наше, что Ватикан оберегает Италию от протестантов.
Поссевин стал объяснять Шевригину преимущества католического вероисповедания перед лютеранским. Он с особым самодовольством подчеркнул, что недаром на Флорентийском соборе император Иоанн Восьмой и патриарх Иосиф провозгласили унию с Римом. Взятие Византии турками, - говорил Поссевин, - не есть ли небесная кара, наказание грекам за их продолжительное исповедание православия?
Тут Шевригин не выдержал и сказал с негодованием:
- Византия пала не за это, а за отступничество, за измену православной вере. Сам великий проповедник, старец Филофей, это же сказал. Не надо бы Византии принимать латинскую веру!
Дальше Шевригин стал доказывать, что подлинная Византия не пала... Православная вера не покорена никем. Царьград во власти турок, но не вера. Власть церковная ныне в Москве. После Цареграда Москва стала третьим Римом.
В Анконе путники осматривали в местечке Лорето монастырь святой Марии. Они прослушали интересный рассказ монахов о том, как Мария пришла из Иерусалима через море в папину землю, где горы покрыты хвойными лесами, где реки тихо перешептываются с лесами...
Ночи светлые. Погода хорошая. Караван с московскими гостями и их поклажей быстро подвигался вперед. Вот уже показалась и Феррара, а затем предстояло переправиться на плотах через реку По. Оставалось уже недалеко до Венецианского залива. Кое-где из гущи зелени выглядывали стены и башни замков.
Много раз в пути отдыхали. Меняли лошадей. В Ферраре полюбовались красивым замком Бельфиоре. Герцог Феррары оказал дружеский прием московским гостям. Осторожно он справился у Шевригина: "Правда ли, что ваш государь весь оброс шерстью и ест младенцев?"
- Наш государь - добрый христианин. Он заботливый отец русского народа, и то, о чем меня спрашиваешь, - недостойно слушать моим ушам.
Герцог остался доволен ответом московского посла и вздохнул с великим облегчением.
- Много худого мне пришлось слышать в чужих странах о нашем царе, о нашем народе, да и о порядках наших. Все это - яд зависти и страха, покачав головою, с тяжелым вздохом произнес Леонтий Истома.
- Не может быть плохим тот владыка, у которого такие преданные слуги, как синьор Шевригин, - громко сказал Поссевин с приятной улыбкой.