Иван Грозный (Книга 3, Невская твердыня) — страница 43 из 65

- Оставим это! - проговорил царь Иван Васильевич. - Живете вы по-своему, а мы - по-своему. На том свете разберутся: кто праведник, и кто грешник.

Однако римский посол не унимался. Он не мог на этом закончить свою беседу с царем.

Он стал просить царя отпустить несколько человек русских в Рим изучать латинский язык. Говорил, что это очень полезно будет для Москвы.

- К чему они тебе? - спросил царь ласково. - И что тебе заботиться о Москве?

- Нам хочется, чтоб не думали о нас плохо твои подданные.

Царь Иван сказал:

- Теперь в скорости таких людей собрать нельзя, которые бы к этому делу были пригодны. А что ты нам говорил о венецианах, то им вольно приезжать в наше государство и попам их с ними. Только бы они учения своего между русскими людьми не плодили и костелов не ставили; пусть каждый останется в своей вере. В нашем государстве много всяких вер. Мы ни у кого воли не отнимаем, живут все по своей вере, как кто хочет, а церквей иноверных до сих пор у нас не ставливали еще.

На этом переговоры царя с Поссевином о вере и закончились.

Боярам и князьям царь на другой день сказал, что Поссевин свое дело благое для Москвы совершил. Он помог перемирию с королем Стефаном, и спасибо ему за это, а посему - иезуиту надобно оказывать гостеприимство везде, где он бывает. После этого по наказу царя его окружали повсюду знаки государевой к нему милости. Царь велел уважить его просьбу об освобождении из плена восемнадцати испанцев. Еще иезуиту удалось исходатайствовать у царя облегчение участи литовским и немецким пленникам, впредь до размены: их выпустили из темниц и отдали в избы к горожанам, которых обязали их кормить и обращаться с ними дружелюбно.

В день отъезда Поссевина с иезуитами из Москвы царь Иван торжественно благодарил его за посредничество в переговорах с королем Стефаном о мире, уверил его в своем личном к нему уважении.

Царская палата была полна знатных вельмож.

Проводы римского посла были обставлены особою пышностью.

Иван Васильевич, стоя, просил Поссевина передать поклон папе и королю Стефану. Дозволил Антонию подойти к своей царской руке.

Несколько богато одетых дворян принесли десяток драгоценных шкурок черных соболей: для папы и самого Антония.

- Неудобно мне, - стал отказываться от подарков Поссевин, - бедному ученику христову красоваться драгоценными нарядами... я инок, монах, божий слуга...

Однако после ласковых слов царя, соболей он все же взял и увез к себе в хоромы.

Вместе с послом царь отправил гонца-дворянина Якова Мольянинова. С ним он отсылал папе ответ на его грамоту. В своем письме уверял папу, что с большою охотою готов участвовать в христианском союзе против турок.

Якову Мольянинову и его спутникам был дан наказ:

- Если папа или его советники начнут говорить: государь ваш папу ругал, - отвечать, что им "слышать этого не случалось".

Поссевин уехал, сопровождаемый благими пожеланиями московских вельмож, но совершенно неудовлетворенный своими беседами с царем. Основная задача, которую на него возложил Григорий XIII, выполнена не была.

Ч А С Т Ь  Т Р Е Т Ь Я

______________________________

I

Набухли, увлажнились почки на деревьях. Сады и рощи по берегам Москвы-реки в нежной зеленой дымке. Но робкая, юная поросль еще не в силах прикрыть собою черные сучья дубов и лип. Тонкою зеленою каймой обволакивает она распростертые в воздухе лапы древних дубов-великанов.

Талая вода все еще держится на луговой стороне: многие поселки и церковушки, что на буграх, крохотными островками пестрят среди воды. Еле заметные плоскодонки медленно ходят от бугра к бугру.

С кремлевской стены, на которой стоит царь Иван Васильевич, видно, как выбиваются из сил, борясь с течением, гребцы. Царь, сощурив глаза, с любопытством следит за ними.

Внизу, под самой стеной, чернички из Вознесенского девичьего монастыря полоскают белье. Солнце золотит юные лица.

Иван Васильевич вздохнул, отгоняя от себя мучившие его все эти дни мысли об утраченных берегах Балтики. Все другие печали - о неустройствах в областях, разоренных поборами наместников и войнами, даже о потере сына, достойного занять царский престол, - всё это поглотила одна неотступная, острая, колющая сердце мысль о море, об отвоевании его обратно у шведов и поляков.

Старость! Рано пришла она. Не вовремя! Впереди много дел, ой как много - голова кружится, когда подумаешь! Сотни Стефанов Баториев не так страшны ему, царю, как ты, неодолимая, коварная старость!

Царица и та, при всей своей кротости и супружеском смирении, все чаще теперь говорит ему: "Отдохни, государь". И ничто его так не обижает, как соболезнование. Но права ли царица?! Она, быть может, сама виновата, что не умеет разбудить в нем дух бодрости, силу и радость жизни.

На дворе весна! Жить хочется! Хочется на весь мир крикнуть: "Прочь, долой старость! Долой печали и сомнения!"

Разве для него, царя Ивана, не светит солнце?! Разве для него нет весны?! Разве он не волнуется, забыв о своем сане, о всем на свете, глядя на плещущихся в воде юных черничек, и не наполняет ли его сердце внезапная радость, простая, ясная, как в юности, когда он видит их, слышит их звонкие голоса?! Молодость - ярче, теплее самого солнца.

Иван Васильевич склонился через перила стены, стал пристально вглядываться в толпу девушек.

Александра! Это та самая черничка, которая приносила государю, как дар Вознесенского монастыря, расшитое руками монахинь покрывало на государеву постель. Это ее имя записал царь у себя в тетрадь, чтобы одарить ее. Но потом он забыл об этом, забыл...

Странно! Чего ради такая красавица ушла в монастырь?

Думая о черничке, царь всей грудью вдыхал бодрый, пахнущий цветением воздух.

Нет! Не пятьдесят лет! Душа рвется к счастью; омытая страстями и горем, она истосковалась о тихом уединенном отдыхе, о любви тайной, независимой... Скрытая от всех любовь и всемогущество царя - доселе не испытанная им радость, доселе не изведанный напиток, кажущийся теперь опьяняюще-прекрасным. Пускай, как юноша, он будет хорониться от всех со своей любовью.

Вот он, царь, следит за этою черничкой Александрой, почему-то ему хорошо запомнились черты ее лица. Она стоит теперь на берегу в задумчивости, отойдя в сторону от остальных своих подруг. Он помнит ее черные, чем-то напоминающие царицу Анастасию большие печальные глаза.

Царь Иван еще ниже склонил голову над перилами, он готов был крикнуть: "Александра!", крикнуть, как простой воин, посадский человек, как мальчишка...

Но губы царя остались тесно сжатыми.

Стоя на берегу, послушница Александра с тоскою думала, что вновь надо идти в монастырь. Вот уже пять месяцев она томится в нем, не в силах привыкнуть к иноческой жизни! Ее тянет прочь от монастырских стен, мрачных, жутких, с их остроконечными бревнами. Вороны и то не садятся на них, летят в сторону.

Весна, солнце, сверкающая ширь разлива реки навевают мысли о жизни на воле, среди простых людей. Александре уже двадцать восемь лет, но, кроме горя, она ничего не видела. И муж и ребенок теперь - только воспоминания. Мужа казнили царевы слуги. Ребенка увезли ее родители в тверскую усадьбу.

Она молода, ее лицо почти детское, - кому же в голову может прийти мысль, что она - мать! Среди монастырских девственниц она кажется самою невинною. Да и, в самом деле, - иногда думается ей, - уж не сон ли все случившееся с ней?!

Вот она стоит, смотрит на проплывающую мимо берега завозню под парусом. На дне завозни сидит женщина с ребенком, на корме стоит бородатый мужик с шестом. И невольно мысли Александры, мысли горячие, беспокойные, летят туда, в тверскую усадьбу к двухлетней дочке. Это все, что осталось ей дорогого на свете.

Строгие, хмурые инокини считают ее "нечистою", они злобно презирают ее за материнство. Не раз обзывали ее "блудницей". Многие сотни поклонов положила она на эпитимье, когда ее силою заточили в монастырь. Но и это не примирило с ней совесть монастырских сестер, старых дев.

Александра горда. Чем больше ее преследуют, унижают, тем замкнутее, молчаливее и отчужденнее от инокинь она становится. А это и еще того более озлобляет их против Александры.

Одна старая монахиня вчера после утрени отвела ее в темный угол храма и наедине сказала:

- Я вижу, - лукавый смущает душу твою. Мне жаль тебя. Успокойся! Бог создал людей для страданий. Чем больше у человека счастливых дней, тем горшая ожидает его жизнь в будущих днях. Человеку, живущему в горестях и печали, - и малое облегчение приносит радость. Думай о худших днях, с молитвою претерпевай тяжесть их, и тогда тебе малое будет радостно. Мирись с неотвратимостью горя. Постоянно жди его!

И теперь, жмурясь от золотистых лучей солнца, слушая звонкий смех черничек, она вспоминает эти слова старой монахини и не верит им... Неужели, и в самом деле, надо ждать только горя?!

Александра не заметила, что она отошла слишком в сторону и что чернички уже кончили полоскать белье и, неся корзины, пошли снова в монастырь. Только что хотела она побежать скорее вдогонку за ними, как ее кто-то окликнул из прибрежнего кустарника.

Она обернулась.

Около нее стояло двое богато одетых юношей. На них была темно-зеленые кафтаны, расшитые серебром, у пояса сабли.

В испуге она замерла на месте.

- Что вам надобно от меня? - спросила она.

- Не пугайся! Тебе приказала идти с нами старица Феодора - твоя игуменья.

Александра недоверчиво попятилась назад.

- Кто вы?! Я боюсь вас! Уйдите!

- Мы государевы люди, - и бояться тебе нас нечего. Не мешкай, пойдем с нами.

Александра, едва переводя дыхание от страха, последовала за неизвестными ей людьми.

Вечером в Вознесенском монастыре поднялась тревога. В свою келью не вернулась с Москвы-реки черничка Александра.

Всех монахинь подняла на ноги игуменья Феодора. Обежали они все кремлевские улицы, площади, дворы, храмы, сады - нигде ее нет. В ее келье догорала лампада перед иконой Марии Египетской. На столе лежала недошитая детская телогрейка.