После приема в королевском дворце в честь русского посла был устроен торжественный обед.
Из дворца королевы Писемский вернулся вполне довольный приемом. Одно беспокоило его, что дело затягивается. Пока еще никаких разговоров о военном союзе Москвы с Англией и о сватовстве царя Ивана к Марии Гастингс не произошло.
Хорошее впечатление от первой встречи с королевой Англии скоро рассеялось, так как опять потекли томительные дни ожидания.
Писемский стал наотрез отказываться от веселых пиров, не желал принимать участия и в прогулках по виндзорским рощам. От охоты, на которую его часто приглашали королевские придворные, он открещивался с негодованием.
- Мы сюда приехали, - говорил Писемский, - за делом, а не для игрушек. Мы - послы, а не стрелки. Бог с ней, и с олениной: не надо нам ее!
В придворных кругах пошли слухи о строптивости московского посла.
Наедине со своим дьяком Писемский, расстроенный, обиженный, вздыхал:
- Царь, гляди, нас там заждался. Сердится! Иван Васильевич не любит проволочек в деле, которое задумает. Государь не зря послал нас. Он хочет вернуть море любой ценой. А мы тут толчемся на одном месте.
Царица Мария в бурную осеннюю ночь разрешилась от бремени - родила сына, которого и назвали Дмитрием.
Царь неотлучно находился при ней. Он видел, как обмывали маленькое розовое тельце новорожденного мальчика. Он слышал его слабый писк, и слезы проступали у него в глазах. Ему было жаль царицу Марию. Он сознавал, что не уделяет ей той мужней заботы, которую уделял он в молодые годы прежним своим женам. Он чувствовал усталость, старость. Его в последние дни преследовала даже мысль о близкой, как ему казалось, смерти.
Он склонился над постелькой малютки. Стал вглядываться в черты его лица. Что-то ждет его, этого царевича, впереди? Ему, царю, было понятно, что не видать уж ему этого сына взрослым. Здоровье подорвалось. Сердце временами замирает, отказывается работать. И даже присланный королевой Елизаветой знаменитый лекарь Елизарьев не в силах облегчить болезнь.
Царица Мария лежала на постели мертвенно-бледная, измученная тяжелыми родами, жалобно смотрела на царя, стараясь не стонать.
Он наклонился над ней, поцеловал ее.
- Ты вся в огне?.. Господь с тобой, Мария!.. Не сердись на меня.
- Полно, государь... - почти шепотом произнесла она.
Лицо ее теперь показалось царю совсем детским, как у малолетней девочки.
Заплакал новорожденный. Царица в беспокойстве зашевелилась, пытаясь поднять голову.
- Что с тобой, государыня?! Лежи спокойно... Я подойду...
Царь Иван поднялся, подошел к постельке царевича, оттолкнув мамку.
- Ну, ну, не беспокой мать! - с напускной строгостью сказал он и тихо рассмеялся. - Пока твой отец жив, спи спокойно.
Детский плач прекратился.
Царь указал царице рукой на ребенка:
- Не слезлив... Молодец! Слушает отца.
Царь собрался уходить...
До слуха его донесся едва слышный голос Марии:
- Не уходи. Мне страшно!
Иван Васильевич поморщился. Он почувствовал внезапно нахлынувшую на него острую тоску.
- Не уйду. Останусь, - сказал он, пересиливая себя.
Сам больной, немощный, изнывающий под тяжестью забот и тревог, царь Иван с ужасом подумал, что он должен быть опорой жене, детям, что за него все держатся... Но... какая опора?!
Тяжело вздохнул он, перекрестившись.
- Со мною тебе легче, Мария? Да?
Она утвердительно кивнула головой. И это его еще больше повергло в уныние. Мелькнула мысль: вдруг он, и в самом деле, скоро умрет, что тогда с ней будет? Разве сможет она выдержать напор алчной боярщины?..
Лучше не думать!
Царь сердито закричал на мамок, приказав оставить его одного с царицей. Мамки в страхе удалились.
- Государь, ты любишь меня? - шепотом спросила царица.
- Да, - поглаживая ее по голове, ответил царь, тяжело вздохнув.
VIII
В царевой рабочей комнате - Иван Васильевич и Борис Годунов.
Царь сидит за столом, быстро перебирая четки, хмурый, злой.
Годунов, как виноватый, вытянулся перед ним, опустив голову и тихо переминаясь с ноги на ногу.
- Ну, что скажешь мне про того Игнатия?
Голос царя зловеще приглушенный; взгляд острый, сверлящий душу, такой взгляд, когда от царя можно ожидать всего, даже казни. Под тяжестью такого взгляда царя немало бояр, князей и простых служилых людей прямо из этой комнаты ушли на тот свет.
- Я ставил того изменника царевичу Ивану в пример. Указывал на него... Почитал его, с твоих слов, верным слугой мне... Зачем обманул меня? Прикрывающий изменника - тот же изменник.
- Государь, так ли это? Изменник ли он? Мы знаем, что многих наших воинов побили и в плену. Кто знает...
Царь нетерпеливо хлопнул со всею силою рукой по столу:
- Не успокаивай меня! Привык я ждать худшего, нежели лучшего! Приучили вы к тому меня. С малых лет потерял ваш царь веру в людей. Легче для человека разумного узнать поддельность золота и серебра, нежели двуличность человека. Получать милости от царя, бражничать с ним - много найдется у него друзей, а дело царское справлять честно - мало охотников. Жизнь то показала. Ну, говори, слушаю тебя!
- Трудно, батюшка государь Иван Васильевич, мне говорить в защиту того, кого я не считаю преступником. Должен прежде я увериться в том! Что болтают бродяги, злые люди, - не могу я почесть за святую правду. И на тебя, государь, болтливые гадины изливали реки клеветы и лжи. Казни меня, но я от своих слов не отступлю, пока сам не узнаю того.
Царь терпеливо слушал Годунова.
- Хотел бы и я так же думать о том молодце, как ты... Не худо разувериться во зле, но как?
В дверь постучали. Годунов открыл.
В комнату вошел князь Мстиславский. Низко поклонился царю.
- Говори. Чего ради поторопился? Погодил бы.
Мстиславский вздохнул, развел руками:
- Винюсь, великий государь, - в Дорогомилове задержали мои люди человека, а у него нашли планы с польскими буквами... О том донесла мне стража.
- С польскими буквами? - задумался царь. - Что за человек?
- Не ведаю, государь... Наш, русский.
- Вели привести его сюда... Обыщите, - нет ли ножа?
- Слушаю, государь, - громко произнес Годунов.
Царь Иван покачал головою:
- Смельчак! Гляди, каковы есть люди у короля! Жизни не жалеют!.. Списывают у нас под носом наши же земли и крепости... В Риме и планы Москвы уж есть, - привез Тедальди. А я только богу все молюсь, чтобы послал он мне добрых, совестливых слуг. Приказываю я тебе через соглядатаев наших разведать: изменник или нет тот Игнатий? Не пожалей казны. Вот мой сказ тебе, Борис. Иди!
- Слушаю, великий государь! - громко ответил Годунов на слова царя, поклонился и вышел из государевой комнаты.
Царь вызвал постельничьего, велел ему позвать Бельского.
Когда тот явился, царь с усмешкой произнес:
- Не любишь ты Годуновых! Вижу, Богдан, поперек дороги они стали тебе. Да и Нагим тоже, и Никите Юрьеву. Не ошиблись, слуги мои верные, Годунов - сила! Не справиться вам с ним. Чую, возьмет он верх надо всеми вами... Опалу ждете царскую на него?.. Не так ли?! О, если ему срубить голову, как бы возрадовались вы!
Бельский смущенно заморгал глазами, не понимая, зачем царь говорит все это.
- Вот бы вам потеха была, кабы я опалу на него наложил! Ревнивы вы. Смешно смотреть мне, как вы следите за моими милостями к людям. Уж и теперь, замечаю я, - сторониться вы его стали, зазнаваться начали перед ним. Беду почуяли за его спиной. Не рано ли? Не поторопились ли? Насмотрелся я на своих придворных холопов. Почему ревнивы? Потому что любят себя больше царя и родины, оттого и грызутся из-за близости к царю. Не велика честь государю иметь таких усердных слуг!
После некоторого раздумья Иван Васильевич сказал:
- Трое уж мне из вашей толпы доносили на Игнатия Хвостова, что служил с Никитой Годуновым, - будто он изменил мне. И ты тоже. А скажи: так ли это? Говори, говори, говори... Почему вы Игнатия Хвостова называете изменником?
Бельский с низким поклоном, жалко съежившись, ответил:
- От смоленских дьяков то слышал я...
- А они от кого?
- Не ведаю, государь...
- Мало ты знаешь... Пошел вон! Болтун! Неверный раб! - царь ударил Бельского по плечу посохом. Бельский быстро скрылся с глаз царя.
Оставшись один, царь опять раскрыл большую книгу в кожаных досках, привезенную ему Поссевином. В ней было описание всего того, что говорилось на Тридентском соборе. Он знакомился с ней по переводу, сделанному одним католическим монахом.
С усмешкой смотрел царь на перечисление в книге всяких вер, против которых вооружились римские папы. Тут и лютеранство, и последователи Яна Гуса, и кальвинисты, и англикане, и много других толков. И между всеми царило несогласие, а короли все перессорились из-за них.
Вот почему эту книгу и поднес ему, царю, Поссевин, что в ней показано, как на том соборе в Триденте возобладало направление строго папистское. Папу на этом соборе католики превознесли выше всех государей.
Царь сердито закрыл книгу.
"Благодарение господу, одна у нас вера; с нас довольно нашей христианской, русской веры... Попы у нас ходят под гусадарями, и бог за то никогда не наказывал нас... Русь крепнет. Войны и пожары, и моры, и измены - все было, и опять будет, но Русь от того не сгибнет, подобно иным царствам... Крепка она!"
Раскрасневшись, взволнованный, он отошел от стола.
Постучали.
Опять Мстиславский; низко поклонился:
- Дозволь, государь, слово молвить...
- Говори.
- Тот молодец - наш, русский, Игнат Хвостов назвался.
Царь с удивлением подался в кресле назад, пожав плечами:
- Хвостов?!
- Да, великий государь.
- Веди его сюда. Живо! Скорее!
Царь стал быстро ходить из угла в угол.
Вскоре вернулся Мстиславский. Позади него шел Хвостов.