И все же Иван, двигаясь по улицам Москвы, хоть и кивал милостиво на обе стороны, но был невесел, уж я-то его знаю. Впрочем, не буду сейчас об этом говорить, ведь такой праздник вокруг! То был, наверно, самый радостный для державы день его царствования.
Что же было в Казани? Это и меня интересовало в то время превыше всего. Ивана я пока не рисковал расспрашивать, дабы не отвлекать от отдыха и семейных радостей, поэтому первым делом стребовал с князя Владимира обещанную мне справку. Свиток был не так чтобы толст, но я принял его с благодарностью, развернул в нетерпении, едва дойдя до своей палаты рабочей, и принялся внимательно изучать.
«Июля, 3. Село Коломенское, храм Успения. Молились пред иконой Богоматери, что была с Димитрием Донским на поле Куликовом. Отъезд.
…
Июля, 20. Муром. Молебен над гробом Святого князя Александра Невского. Литургия в память Святых Муромских Угодников, князя Петра и княгини Февронии. Ночевка в княжеском дворце.
…
Августа, 1. Река Мяна. Освящение воды. Переправа.
…
Августа, 6. Речка Кивата. Литургия. Причащение Святых Тайн. Продолжение похода.
…
Августа, 13. Свияжск. Молебен в Соборной церкви. Ночь в шатре.
Августа, 29. Под Казанью. Освящение полотняных церквей Архистратига Михаила, Великомученицы Екатерины и Святого Сергия.
…
Октября, 2. Литургия. Подрыв стен Казанских. Продолжение литургии, причащение Святых Тайн. Взятие Казани. Молебен. Водружение креста на месте, где стояло знамя царское, — быть там церкви во имя Нерукотворного Образа.
Октября, 3. Посещение Казани. Возвращение в стан. Молебен в церкви Святого Сергия.
Октября, 4. Посещение Казани. Закладка церкви во имя Благовещения Богородицы. Молебен, освящение воды, крестный ход по городским стенам. Возвращение в стан.
…
Октября, 6. Посещение Казани. Освящение церкви Благовещения. Возвращение в стан».
Что за недотепа! Вот нарочно сделаю его в своей истории слабоумным! Тогда я, конечно, так не думал, не мог думать. Я много хуже думал, прости меня, Господи!
Но я и не надеялся особо на записи князя Владимира, у меня было много других свидетелей под рукой. Первым из них был Андрей Курбский, заслуживший в том походе прозвание «бича Казани», вторым — тесть мой многоуважаемый, князь Дмитрий Палецкий, третьим — князь Александр Горбатый, хоть и Шуйский. Его многие называли «покорителем Казани», но то, как я понимаю, недоброжелатели князя, так они хотели поссорить его с царем, возбудив у того ревность. Но Иван тому не поддался, князя Александра весьма жаловал и именовал всякими высокими словами, типа приведенного выше, но на то его монаршая воля. Кроме этих трех героев, я допросил еще князя Михайлу Воротынского, боярина Михайлу Морозова и многих других, которым несть числа. Так, подковавшись, я принялся за «Сказание о взятии Казани», которое должно было стать первым алмазом, сверкающим в короне «Жития Благоверного Царя Иоанна Васильевича». Вестимо мне, что потом и другие такие же сказания появились, но мое самое правильное, потому как появилось сразу после событий и записано было со слов непосредственных участников, и каких участников!
Господи, как же легко описывать то, чего не видел! Когда воскрешаешь в памяти виденную тобою картину, то она своими житейскими деталями, обычно неопрятными и нестройными, наводит на ненужные раздумья и наливает руку свинцом. И уж сам не рад, что вспомнил, убеждаешь себя, что это мелочь, недостойная ничьего внимания, отгоняешь ее от себя как только можешь, но не отгоняется! Другое дело — пересказ. Тут картины наплывают со всех сторон, откуда только и берутся! Всюду блеск, красота, восторг — выбирай любую! Перо так и летает по бумаге, мысли теснятся и вперед пера спешат, в ушах шум, будто от звона колоколов или рева труб, одно слово — вдохновение!
Я то сказание на одном дыхании написал. Так и чешутся руки его полностью в это мое повествование врезать, но удержусь. Кто хочет, тот свиток разыщет и прочитает. Здесь же только некоторые куски вставлю, чтобы и вы взятием Казани восхитились. А еще, как честный летописец, опишу то, что тогда опустил, не от забывчивости или небрежения, а потому, что как-то не вписывалось.
Итак, «августа 13-го открылся перед ними Свияжск. С живейшим удовольствием царь Иоанн разглядывал этот юный град, созданный всего два года назад по его велению и по совету его возлюбленного брата Георгия. Крепкий тын окружал город, что вкупе с необычайно выгодным расположением делал его крепостию неприступной в пределах зловерия. Духовенство с крестами и боярин Заболоцкий с воинской дружиной приняли царя во вратах крепости и препроводили его в Соборную церковь. После молебна царь объехал город, проверил его богатые запасы, восхитился его красивыми улицами и домами, воскликнув: «Воистину велик народ русский, который за столь краткий срок возвел на месте доселе пустынном такой град дивный!» Но когда бояре предложили ему разместиться в городе, он то предложение отвел, сказав: «Мы в походе!» — и, выехав из города, стал в шатре подле него на лугу в окружении своей дружины, дабы разделить с ней все тяготы ратные».
«Из Свияжска Иоанн в который раз послал казанцам грамоту, что, если захотят без крови бить челом государю, он их пожалует, а чтобы грамота лучше дошла, послал ей вслед свое воинство. Переправлялись через Волгу кто как может, но уже через три дня сто пятьдесят тысяч ратников было на Луговой стороне Волги, а еще через два — за речкой Казанкой, у стен Казани. Тут пришел к царю Иоанну ответ от царя казанского самозваного Едигерки, сплошь ругательства на христианство, на Иоанна, на Шах-Алея. Опечалился царь такой неразумности и с тяжелым сердцем постановил ответить бранью на брань».
«Но тут колдовством татарским был наслан на наш лагерь вихрь неистовый, который снес даже и шатер царский, лишь церкви полотняные устояли. Вслед за тем разверзлись хляби небесные и обрушился на землю такой ливень, что навел всех на покаянные мысли о Всемирном потопе. Но царь крестом чудотворным вихрь смирил, а молитвой долгой и обращением страстным к защитнику своему Небесному потоп тот прекратил и установил погоду ясную на все время осады. Тем он возмущение подавил, смятенное воинство свое успокоил и на подвиги его вдохновил».
Надо же, только сейчас заметил, что слово «возмущение» в мое сказание воровски прокралось. Вот, значит, почему говорят, что слово из песни не выкинешь, понятно. Что ж, придется и о том рассказать, хоть и не хотел. Войско в том походе несколько раз почему-то недовольство высказывало, то, наверно, бояре, по своему обыкновению, воду мутили. Начали те ратники, что с Курбским после победы над крымчаками прибежали. Говорили, что-де две битвы на один поход многовато будет, устали они, поизносились и отощали. Тем Иван просто сказал: «Кто хочет, идите домой, отпускаю без злобы. Лежите на печи, сосите лапу, ни жалованья, ни подарков царских с добычи богатой вам не будет». Никто не ушел. Под Казанью, под дождем измокнув и три дня пищи не имея, опять возмутились: «Не хочет Господь нашей победы. Надо назад вертаться». Ответствовал им на то Иван, что стоять будем под Казанью, пока не возьмем, коли до зимы врага не одолеем, значит, будем и зимовать тут. Видя такую твердость, войско преисполнилось решимости взять Казань как можно быстрее. Немало тому способствовала и доставка изрядного количества серебра из Москвы, то я сам по первому слову Иванову снарядил. Ибо всем известно, что лучше серебро в руках, чем золото за крепостными стенами.
Перечитал я написанное и подумал, что зря я это опустил. Отсюда всем видно, что только твердостью и мудростью Ивановой тот поход состоялся.
«Ободренные явленной Милостью Божией, воинники споро принялись за дело. Окружили Казань со всех сторон, установили сто пятьдесят тяжелых орудий для сокрушения стен, против ворот и на местах высоких сооружали туры, поднимая на них пушки легкие и пищали разные, а где нельзя было установить туры, там ставили тын, придвигая его как можно ближе к стенам. И такой был порыв, что и спали тут же в очередь, и варево не заводили, перехватывая кусок хлеба на ходу».
«И казанцы крепко к схватке изготовились. Понимая, что безрассудством бунта своего они снисхождения царского лишились, все они от мала до велика исполчилися. Встало в Казани на стены тридцать тысяч, а еще столько же в лесах окрестных рыскало под командой князя Япанчи, доставляя нам большую досаду и докуку, особливо кормовщикам, которые не смели удаляться от стен. Против сих волков и выступил первым князь Александр Борисович Горбатый и разбил их воинство в сече жестокой. Лишь триста сорок пленников, могущих ноги передвигать, удалось собрать, и их на веревках приволокли к царю. Иоанн встретил их милостиво, приказал веревки ослабить, а одного освободил и в Казань послал, чтобы его устами вновь призвать казанцев повиниться и бить ему челом, обещая милость. В противном же случае он будет вынужден покарать примерно пленников, а потом и самих казанцев. Бессердечные татары не ответили, и вышло по слову государеву».
Пленникам против обычая православного не головы отрубили, а повесили, чтобы дух из них через срамные места вышел, виселицы же вкруг всего города поставили, чтобы тот пример всем его жителям виден был. Но нехристи не устрашилися, а пуще озлобились.
«Храбрый воевода боярин Морозов принялся стены сокрушать из орудий осадных, однако стены сокрушались слабо, а казанцы делали вылазки, бились яростно, но каждый раз были втаптываемы обратно, хотя и с уроном большим для нас. Тогда призвал царь Иоанн к себе немчина-размысла, искусного в подкопах хитроумных и каверзах пороховых, и приказал ему взорвать те стены к магометовой матери (сие странное, но звучное выражение не мое, а боярина Морозова, известного своим благочестием). А еще призвал он Шах-Алея, бывшего в том походе у него советником, и спросил, откуда казанцы воду для питья берут. Узнав же, что из ключа тайного, к которому ходят они подземным ходом, повелел тот тайник накрыть. Воеводы ответствовали, что накрыть ничем не удастся, но можно подкопаться, что Иоанн и поручил окольничему своему Алексею Адашеву. Сделали подкоп, и как услыхали над собой журчание речи татарской, так заложили одиннадцать бочек пороху и подожгли. Взрыв превзошел все чаяния. Вверх полетели не только казанцы, шедшие за водой, подняло и часть крепостной стены, бревна взметнулись, как стая ворон, камни пырснули воробьями и опустились на головы казанцам. В образовавшийся пролом устремились наши воины, случившиеся рядом, и многих татар, оглушенных взрывом, перебили, а иных в плен захватили, убежав из города с богатой добычей. От того урона великого наступило в Казани уныние, едва нашли какой-то поток смрадный и пили из него воду во все время осады. От той гнилой воды заболевали и пухли, иные слабые умирали, а другие сражались с двойным ожесточением».