Думается мне, что и остальные так же, как я, думали, но уж больно любопытно им было, какие обвинения против недавних всесильных правителей выдвинут, потому и согласились на суд заочный и принялись слушать дело розыскное. Длинное было дело, да и немудрено любые свидетельства добыть, имея пыточную избу в распоряжении, как у Василия Михайловича Захарьина. Дивился народ, слушая признания чистосердечные купцов разных и подьячих безвестных о том, как препятствовали Адашев с Сильвестром войне Ливонской и за то передавали им с германской стороны серебро и золото мешками. И как предавались они чародейству тайному, и от того многие беды вышли Земле Русской и погибель людям православным. А дальше огульно: что думали единственно о мирской власти и управляли царством без царя, ими презираемого; что снова вселили дух своевольства в бояр; что раздали ласкателям своим города и волости; что сажали, кого хотели, в Думу, а верных слуг государевых из Москвы удаляли; что держали царя за мальчика, за куклу на троне. Не забыли и о страшных днях болезни Ивановой, так все представили, будто бы хотели злодеи законного наследника обойти и на трон князя Старицкого возвести. И в жестокости сердец своих оскорбляли и злословили голубицу на троне, царицу Анастасию. Но в изведении царицы их, слава Богу, не обвиняли, это уже после народ сам домыслил в горечи от преждевременной утраты.
Суд под грузом обвинений многочисленных и доказательств бесспорных единодушно приговорил: виновны! И на том приговоре все присутствовавшие бояре и святые отцы подписи свои поставили. Лишь митрополит Макарий, близость кончины чувствуя, не захотел брать грех на душу, отговорился старческой немощью. И я, конечно. Уж придумал бы, чем отговориться, если бы меня призвали.
Интересная все-таки вещь — история! Как это она ловко по-своему переворачивает многие поступки человеческие, не в ту сторону, куда человек их направлял, а совсем даже в противоположную. Вот ведь Захарьины: хотели надеть на Адашева с Сильвестром венок терновый, а вышло — лавровый. Они хотели их навсегда изничтожить, взвалив на них бремя ответственности за все беды русские, а в результате прославили их в веках, громогласно объявив на весь мир, что именно они были главными правителями на Руси в тот короткий, но блестящий период ее истории.
Вы, конечно, негодуете на мою забывчивость, на то, что не рассказал я о главном, о наказании. Ничего я не забыл. Рассказываю: не было наказания. «Как так?!» — удивленно спросите вы. Честно говоря, я и сам поражен был, там за каждую строку обвинения полагались если не плаха, так колесо, не колесо, так костер. И никакого снисхождения!
Но Захарьины не чувствовали пока в себе достаточно сил, чтобы настоять на казни, а все остальные вполне удовлетворились отставкой бывших властителей, если и была у кого-либо неприязнь к ним, то не поднималась она до ненависти.
Сильвестру приказали отправиться с Белозера в Соловецкий монастырь, но ведь и там люди живут. Адашеву же постановили оставаться наместником в Ливонии, разве что перевели из приграничного Феллина в тыловой Дерпт. Даже имущество его небогатое ему оставили. Точнее говоря, отобрали у него все его земли в Костромском уезде — село Борисоглебское со слободой и сельцом, да с 55 деревнями — и отдали боярину Ивану Меньшому Шереметьеву, родне захарьинской. Но тут же пожаловали Адашеву обширное поместье под Псковом, в три раза больше отобранного, так что оставшиеся недели своей жизни Алексей Адашев был самым крупным помещиком в тех краях.
Потому как жить ему осталось всего несколько недель. Многое и тогда, и потом говорили о той смерти. Что отравили его якобы по приказу врагов его, или что сам он отравился ядом, который постоянно с собой в перстне носил, или что удар его хватил, когда у него на глазах сожгли за ведовство возлюбленную его Марию-Магдалыню, а детям ее головы отрубили. Врут все люди! На Руси ведьм со времен деда моего не казнили, тем более деток безвинных. И отравиться Адашев не мог, грех то великий пред Господом. Враги же адашевские единственные нам ведомы, хотели бы отравить, так отравили бы без суда, а после суда зачем травить? Они уж, поди, предвкушали, как противника их в Москву в оковах привезут, на позор выставят, а потом голова его с плеч покатится к самым их ногам. Как же они, наверно, негодовали на судьбу, которая лишила их сладости мести!
Я уверен, что Алексей Адашев своей смертью умер. Впал от несправедливости суда в горячку (в этом вы можете мне поверить!), а как душа поникла, так и тело сдалось, истощенное трудами многолетними, постами строгими и страстью запоздалой. Я за жизнь свою долгую многократно убеждался, что самое простое объяснение обычно и самое верное. Но людям оно кажется пресным и скучным, вот и начинают они его украшать всякими страстями, интригами и преступлениями, превращая скорбную быль в страшную сказку.
Мир праху его!
Жизнь в Кремле начала стремительно меняться. Захарьины жадно хватали любые куски власти, выпадавшие из рук слабеющей Избранной рады, и везде старались утвердить преданных им людей. Но таковых было пока мало, знать русская с подозрением и некоторым презрением смотрела на худородных выскочек, алчных и наглых, и не спешила распахнуть им свои объятия. Хоть и числились они среди опекунов малолетнего царя, но близко к Димитрию их не подпускали, двор оказался более сплоченным, чем Избранная рада. Воистину правители, только о славе государственной радеющие, более уязвимы, чем их свита, лишь о собственной выгоде пекущаяся.
Захарьины верховодили в малом дворе, дворе наследника, второго сына Иванова, Ивана Молодого — так его называл народ московский, памятуя о тезке его, сыне деда нашего, и тем самым невольно накликая на него горькую судьбу его предшественника. Но не только Захарьиных, но и наследника никто всерьез не принимал, крепкий здоровьем мальчик-царь обещал долгое правление и других наследников, поэтому люди знатные искали милостей при его дворе. К Захарьиным же стекались люди обиженные и худородные. Не князья и бояре, а дьяки, чернильные души, их окружали. Захарьины это так перевернули, что-де не кровь для них главное, а только служба, и стали приспешников своих всячески поддерживать и продвигать, так что в будущем многие из них важными вельможами стали, и за то смотрели эти людишки Захарьиным в рот и с рук их ели. Из знатных был один только князь Афанасий Вяземский, молодой повеса, который надеялся с помощью дядьев царских выиграть давний спор о наследстве отцовском. О прочих я позже расскажу, много их было, взметнувшихся из грязи в князи. Вот только Алексея Басманова упомяну. Страшный человек! Засидевшийся до седых волос в мелких воеводах и при этом личность несомненно выдающихся способностей, он был сжигаем двумя страстями — обидой на весь мир и честолюбием непомерным. Пожар тот выжег в душе его все человеческие чувства и христианские добродетели, так что для достижения своих целей он мог преступить через все, жертвуя даже вечным спасением. Он занял при Захарьиных то же место, что и Адашев при Иване, но насколько светлыми были брат мой и советник его ближайший, настолько темным было их отражение.
Во всей куче мусора, скопившейся на задворках царского дворца, был лишь один алмаз — я! Говорю это без ложной скромности, не один я так думал, но и многие мои доброжелатели, которые многажды спрашивали меня, что я, князь светлейший, делаю в этом вертепе. Я быстро раскусил, почему Захарьины меня так уговаривали в Москве остаться, все ж таки я старший в роду, и они надеялись, что в благодарность за свое возвращение я им всячески доброхотствовать буду. В этом они, конечно, ошиблись, зато в другом угадали — не мог я бросить на произвол судьбы последыша брата моего возлюбленного. Поэтому и появлялся изредка при их дворе, с трудом сдерживая возмущение и омерзение.
Ибо правильное было определение для сего двора — вертеп! Ежедневно вымышлялись там новые потехи, игрища, пляски сатанинские, девки непотребные сами на колени мужчинам прыгали и в губы их целовали, трезвость же считалась главным пороком. Сам я на этих, с позволения сказать, пирах ни разу не был, навещая племянника моего исключительно в дневные часы, когда бражники отсыпались, но темные слухи уже вовсю по Москве гуляли, да и, к горю моему, насмотрелся я на эти оргии вдоволь через несколько лет, так что знаю, о чем говорю.
Но Захарьины спешили близ царя утвердиться и любовь народную завоевать. Я уж говорил как-то, что правление надобно начинать с дела громкого. Если повоевать охота, так разгроми какую-нибудь ересь, а для праздника лучше свадьбы ничего не придумаешь. Так пришла им в голову идея женить царя. Юные его годы нимало их не смущали, в сущности это верно, женитьба царская — дело государственное, возраст царя роли здесь не играет, равно как и возраст невесты. Вон королева англицкая, Елизавета, подруга моя, до самой смерти девицей в невестах проходила, и отбоя от женихов не было, хотя по дряхлости своей она их, поди, уже не различала.
Царица Анастасия, будь она жива, такого, конечно, не допустила бы, но едва она скончалась, как Захарьины в авантюру свою пустились, даже имя невесты громко объявили — сестра короля Польского. Но вместо радостных криков народных натолкнулись на глухой ропот: только девятины справили по любимой царице, дайте горем упиться! Господь не допустил такого неприличия, да и без Его вмешательства у Захарьиных ничего бы не вышло, ведь помимо желания надобно еще и умение иметь, сестру королевскую сосватать — это не дочку купеческую окрутить.
Что бы Захарьины ни делали, все боком выходило, и ладно бы только им это было хорошо, но ведь державе убыток. Из-за того сватовства неудачного поругались с поляками гордыми в самый неудобный момент, своими собственными руками подбросили несколько сучьев в разгорающийся у нашего забора костер. В досаде от своей неловкости на поляков же и обиделись, и еще десять лет ту сестру королевскую преследовали, требуя ее присылки в Москву, против всякого смысла вырывали ее из постели супружеской, наживая державе новых врагов, ибо успела она благополучно выйти замуж и супругом ее в то время был наследник престола, а потом и король свейский!