отлежаться в постели.
Великая княгиня не поверила в искренность слов Андрея, тем более что присланный из Москвы врач, некий Феофил (который в свое время пытался лечить Василия III, но не преуспел в этом), заявил, что-де «болезнь его (Андрея. – В. П.) легка»[278]. Напряжение в отношениях между Еленой Глинской и Андреем Старицким продолжало нарастать, и попытки урегулировать проблему дипломатическим путем не имели успеха[279].
Кризис тянулся до весны 1537 г., когда по завершении войны с Литвой Москва решила поставить точку в затянувшемся противостоянии со Старицей. Ничто теперь не мешало великой княгине разобраться с деверем, и события начали развиваться все быстрее и быстрее. Очередной посланец князя Андрея, князь и боярин Ф.Д. Пронский, был взят под охрану на подъезде к Москве. Доставленный в столицу, он предстал перед великим князем и его матерью и передал им слова своего господина, который был готов прибыть в столицу по приказу великого князя при условии получения соответствующих гарантий. Такие гарантии были даны, однако боярин Андрея не вернулся в Старицу – его арестовали. Старицкий сын боярский Судок Дмитриев сын Сатин сумел известить своего князя об аресте его посланца, а вскоре вслед за тем Андрей узнал о том, что из Москвы в Волок Ламский посланы князья Н.В. и И.Ф. Оболенские «со многими людьми»[280].
Эти известия окончательно убедили князя Андрея в том, что игры в дипломатию закончились и что точку в этой затянувшейся истории может поставить только меч. 2 мая 1537 г. он покинул Старицу и во главе своего двора и оставшихся верными ему старицких детей боярских пошел на Торжок. Прибыв в Торжок, Андрей стал готовиться к походу на Новгород, стремясь захватить его («засести») и, видимо, сделать его своей базой на случай боевых действий. Стремясь привлечь на свою сторону новгородских детей боярских, он рассылает по Новгород-чине грамоты, в которых писал (стоит обратить внимание на его слова!) буквально следующее: «Князь велики мал, а держат государьство бояре, и вам у кого служити? И вы едте ко мне служити, а яз вас рад жаловати»[281]. Некоторые дети боярские новгородские так и сделали, вызвав тем самым немалый переполох и в Новгороде, и в столице. Князь Н.В. Оболенский получил приказ немедленно ехать из Волока в Новгород, «город крепити и наместником всех людей к целованию привести», а в случае прихода старицкого князя сесть в осаду и держаться до тех пор, пока не подоспеет помощь[282].
Однако до осады Новгорода старицкой ратью дело не дошло. Медленно двигавшегося к городу Андрея настиг Иван Оболенский со товарищи в 60 верстах от Новгорода. Неподалеку от Заецкого яма, «под Лютовою горою»[283]. Оба войска выстроились в боевой порядок и даже начали перестрелку («и тут была сстравка людем с обе половины»), но обошлось без крови («а падения людем смертного не было Божиею милостию»)[284]. Ни Андрей Старицкий, ни Иван Овчина не стремились к кровопролитию, и после коротких переговоров Овчина «князю Андрею правду дал», и тот согласился отправиться вместе с ним в столицу[285].
Здесь его ожидал пренеприятнейший сюрприз. Великая княгиня обвинила своего фаворита в том, что он и его воеводы, «не обославшись с великим князем», договорились с старицким князем и «крест целовали на том, что великому князю Иоану Васильевич и матери его великой княгине Елене князя Ондрея Ивановичь отпустити на его вотчину и с его бояры и з детми з боярскими совсем невредимо»[286], почему этот договор ничего не стоит. Князь Андрей был арестован и посажен в темницу – в ту самую, где немногим менее года назад скончался его старший брат Юрий. Дальнейшая участь старицкого князя была весьма печальна – «и посадиша его в заточение на смерть и умориша его под шляпою железною»[287]. Через полгода его не стало.
Расправилась «государыня великая княгиня» и с рядовыми участниками «заворошни». Многие старицкие бояре и дети боярские были разосланы по тюрьмам, подвергнуты торговой казни (биты кнутом на площади) или казнены, причем, что характерно, арестованные думные люди князя Андрея, посаженные «в Свиблову башню», уцелели – по «печалованию» митрополита Даниила великий князь (а в реальности его мать) смертную казнь для них отменил. Биты кнутом и затем повешены «по Наугородцкой дороге не вместе и до Новагорода» были и те новгородские дети боярские, что перешли на сторону Андрея Старицкого[288]. Среди них оказалось несколько представителей рода Колычевых – С.Б. Веселовский отмечал, что, согласно родословным записям, в 3-м поколении дома Колычевых на 41 человека приходится 23 бездетных, что наводит на мысль о том, что их бездетность не случайна[289]. И есть веские основания предполагать, что внезапный уход из мира Ф.С. Колычева (будущего митрополита Филиппа) был связан как раз с репрессиями, обрушившимися на поддержавший мятеж Андрея Старицкого новгородский дом Колычевых[290].
Казалось, Елена Глинская достигла высшей степени могущества – последний серьезный конкурент в борьбе за власть пал и на ближайшие годы «государыня великая княгиня» и «благочестивая царица» могла не опасаться повторения политического кризиса. Однако, как заметил М.М. Кром, победа ее оказалась пирровой: «За недолгий период пребывания Елены Глинской у власти очень многие знатные семьи были в той или иной степени затронуты опалами и казнями: князья Шуйские, Бельские, Воротынские, Трубецкие, Глинские. А если спуститься на ступень ниже, то и князья Ярославские, Пронские, Пенинские-Оболенские, Хованские, Чернятинские, из старинных нетитулованных родов – Колычевы… У пострадавших были родственники, чье отношение к правительнице и ее фавориту нетрудно себе представить»[291]. И если жертвой интриг великой княгини пали дядья великого князя – могущественные удельные князья, сила и влияние которых превосходили значение любой другой княжеской или боярской фамилии, то кто мог чувствовать себя в безопасности при таких раскладах? Да и не наступило еще время «женского правления» на Руси – до него было еще без малого двести лет.
История не знает сослагательного наклонения, гласит популярное изречение, однако тем не менее любопытно было бы посмотреть на то, как развивались бы события в России и у ее соседей, если бы «государыня великая княгиня» осталась бы при власти до совершеннолетия Ивана IV (в 1537 г. ему исполнилось 7 лет, и у его матери было по меньшей мере 8 лет, когда она могла управлять государством от имени своего сына), а то и после него. Воля к власти у Елены Глинской, как уже было отмечено выше, была весьма и весьма немалой, и кто может гарантировать, что она не пошла бы в 1545 г. по пути византийской базилиссы Ирины, отстранившей своего сына Константина VI от престола?
Однако человек предполагает, а Господь располагает. Находившаяся на пике своего могущества «благочестивая царица» внезапно (во всяком случае, источники не сообщают ничего о предшествовавшей ее кончине тяжелой болезни) умерла 3 апреля 1538 г. Причина ее внезапной смерти остается неизвестной и по сей день – так и оставшаяся чужой для московской аристократии, великая княгиня, в отличие от своего супруга или деверя, не удостоилась специальной «повести», в которой была бы живописана ее болезнь и кончина. Правда, слухи, которые немедля поползли по столице, а затем достигли окрестных стран (Польши и Литвы в первую очередь), намекали на совсем не естественную причину смерти матери Ивана, женщины молодой, находившейся в расцвете своих сил и красоты. И снова откроем записки Сигизмунда Гербер-штейна. Он писал, что Елена Глинская была отравлена[292].
Среди историков на этот счет нет единого мнения – одни принимают сообщение Герберштейна, другие скептически относятся к этим слухам. Вместе с тем патологоанатомическое исследование останков великой княгини, проведенное в 1999 г., показало аномально высокое содержание в них солей ртути и ряда металлов, в том числе и мышьяка[293]. Явилась ли эта аномалия результатом отравления или же неумеренного пользования тогдашней косметики – на этот вопрос однозначного ответа нет, хотя, конечно, версия об отравлении выглядит более правдоподобной, нежели все остальные, особенно если принять во внимание, что мать Ивана Грозного, мягко говоря, при московском дворе недолюбливали. Об этом говорит такой, казалось бы, незначительный, но вместе с тем сам за себя говорящий факт – ее сын Иван после смерти матери сделал вклад по ее душе в Троице-Сергиев монастырь размером в 50 рублей, тогда как по своему отцу четырьмя годами ранее аналогичный вклад от его имени составил 500 рублей[294]. Понятно, что размеры вкладов были определены не самим Иваном – он был слишком мал для этого, и если вклад по Василию III сделала, скорее всего, сама Елена Глинская, то вклад по ее душу – кто-то из окружения великого князя, и этим кем-то вполне мог быть князь В.В. Шуйский. Обращает на себя внимание тот факт, что князь поспешил породниться с правящим домом, женившись 6 июня 1538 г. (то есть спустя немногим более двух месяцев после внезапной смерти Елены Глинской) на Анастасии Петровне[295]