[354]. Прошло две недели, Иван Васильевич отправился в давно ставшее традиционным паломничество в Троице-Сергиев монастырь, и текущими делами в столице занялась Боярская дума, и снова на первом месте среди бояр стоит Дмитрий Бельский. Присланную от находившегося с посольством у короля Сигизмунда II в Кракове грамоту боярина В.Г. Морозова со товарищи Дмитрий Бельский с боярами «смотрив, послали к великому князю… к Троице»[355]. Кстати, заметим, что М.М. Кром, обвинивший Д.Ф. Бельского в недисциплинированности и нежелании дать кому бы то ни было отчета о причинах своей неявки в Коломну летом 1543 г., где он должен был исполнять обязанности первого воеводы Большого полка, ошибался. Князь Дмитрий должен был явиться в полк на службу «по вестем»[356], а поскольку вестей с Поля о выдвижении татар не было, то и необходимости ему отъезжать из Москвы на Оку не было.
Подведем некий предварительный итог – несмотря на переворот января 1542 г. и удаление (с последующей смертью) князя И.Ф. Бельского от двора, клану Шуйских не удалось вернуть себе доминирование на московском политическом олимпе. И когда С.М. Каштанов писал о том, что «3 января 1542 г. пало правительство князя Бельского. Власть в стране вновь захватила группировка князей Шуйских»[357], то такое утверждение выглядит преувеличением – коренной перемены в расстановке политических сил при дворе Ивана Васильевича после январских событий не произошло. Видимо, наметившаяся тенденция к достижению некоего политического компромисса сохраняла свою силу и не была разрушена действиями Ивана Шуйского. Большинство бояр молчаливо согласились с удалением Ивана Бельского, но отнюдь не собирались заменять его на амбициозного и властного Ивана Шуйского, а без поддержки бояр и при отсутствии у него статуса опекуна подрастающего государя играть ведущую роль во внешней и внутренней политике он не мог. Следовательно, не имеет смысла вести речь о некоем «втором правительстве Шуйских», которое как будто управляло страной в промежутке между 3 января 1542 г. и 29 декабря 1543 г., как писал, к примеру, Н.Е. Носов[358]. И причину активизации раздачи иммунитетных грамот в эти месяцы, о чем писали, к примеру, и С.М. Каштанов[359], и Н.Е. Носов (на примере грамот, выданных Троице-Сергиеву монастырю)[360], надо искать не в «общей политике Шуйских, направленной на тесное сближение с влиятельными монастырями путем предоставления им широких податных привилегий»[361], а в другом. Например, можно предположить, что игумены влиятельных монастырей подсуетились и попытались не без успеха половить рыбку во взбаламученной «дворскими бурями» воде московского двора, или не менее вероятнее другой вариант – щедрость, проявленная Боярской думой в раздаче иммунитетных грамот в это время, явилась результатом закулисных интриг и борьбы за влияние. Противостоящие группировки пытались заручиться таким нехитрым образом поддержкой духовных корпораций. Наконец, можно полагать эти раздачи результатом деятельности нового митрополита, стремившегося таким образом набрать политический вес и авторитет.
И, завершая историю со «вторым правительством Шуйских», заметим, что нельзя исключить и такой вариант развития событий. Иван Шуйский попытался после переворота выдвинуться на первые роли при дворе и в думе, и поставление на митрополичью кафедру новгородского архиепископа Макария как будто говорит в пользу такого предположения. Но, во-первых, воспользоваться этим своим успехом он не успел, поскольку умер в мае 1542 г.[362] Во вторых же, сам по себе тот факт, что митрополичья кафедра пустовала почти полтора месяца, со 2 февраля по 16 марта 1542 г.[363], тогда как в предыдущий раз согнанного с нее Даниила новый митрополит заменил уже спустя неделю (Даниил 2 февраля 1539 сложил с себя обязанности митрополита, а 9-го был совершен обряд поставления Иоасафа), говорит о том, что вокруг кандидатуры нового митрополита шел торг, и Ивану Шуйскому не сразу удалось добиться своего. Записи же посольских книг свидетельствуют, что положение Дмитрия Бельского тем не менее не пошатнулось – он как был, так и остался первым боярином, неофициальным главой Боярской думы и «куратором» внешнеполитической деятельности Русского государства, со всеми вытекающими отсюда последствиями. И тот факт, что для того, чтобы удалить от двора нового государева «милостника», Андрею Шуйскому и его «партии» потребовалось устроить «безчиние» и попытаться решить внезапно возникшую проблему силой, только подтверждает предположение, что переворот января 1542 г. вовсе не был так успешен для Шуйских, как принято считать.
Впрочем, и убийство (еще раз подчеркнем – бессудное) главы клана Шуйских и их «партии» при дворе свидетельствует о том, что победившая группировка также не чувствовала себя уверенно и постаралась ликвидировать побежденного противника как можно быстрее, не прибегая к стандартным судебным процедурам. Видимо, враги Шуйского опасались, что, оставшись живым, пусть и в заключении, амбициозный князь Андрей попытается взять реванш, да и уверенности в том, что суд над ним даст необходимый результат, у них не было. А так нет человека – нет и проблемы, благо такой опыт у бояр уже был, и опыт весьма приличный. Убийство (и не важно, был ли потерпевший поражение уморен в узилище, как князья Юрий Дмитровский или Андрей Старицкий, или его казнили по-быстрому, без лишних формальностей, как дьяка Мишурина) политических конкурентов прочно вошло в практику борьбы за власть и влияние при московском дворе в годы междуцарствия.
2. «Государь наш, великий государь Иван, Божиею милостию, в мужеский возраст входит…»
Итак, события декабря 1543 г. как будто показали, что Иван IV берет власть в свои руки. А что по этому поводу говорит сам Иван (который, подчеркнем это еще раз, в своих писаниях далеко не всегда говорит всю правду, но полуправду – регулярно)? Насколько он был готов участвовать в той игре, в которую был втянут в конце 1543 г.? Обратимся к его Первому посланию к князю Курбскому, в котором Иван вспоминает свои детство и юность, и воспоминания эти противоречивы. С одной стороны, он жалуется, что в те времена (связывая их, правда, со всевластием братьев Шуйских, Василия и Ивана) «во всем воли несть; но вся не по своей воли и не по временам юности». С другой стороны, он пишет, что «от преставления матери нашея и до того времени шесть лет и пол не престаша сия злая» (имея в виду пресловутое «боярское правление» и притеснения его со стороны бояр), и далее продолжает: «Нам же пятагонадесят лет а возраста преходящим, и тако сами яхомся строити свое царство, и по божии милости благо было началося строити»[364]. Таким образом, сам Иван в 1564 г. относил время начала своего самостоятельного правления ко времени между осенью 1544 г. и концом лета 1545 г. Выходит, что спустя 10 лет Иван, просматривая представленный ему на одобрение текст той части Лицевого летописного свода, посвященной началу его правления, изменил точку зрения, сдвинув начало своего самостоятельного правления на год вперед? Еще одна загадка его правления – попробуем с нею разобраться, опираясь на скупые и порой весьма двусмысленные и темные свидетельства источников.
Очевидно, что самостоятельность правления предполагает активное участие государя в текущей государственной деятельности – как минимум, постоянное присутствие на заседаниях Боярской думы, заслушивание докладов бояр и дьяков, обсуждение их с боярами и принятие соответствующих решений. Но для этого необходимо большую часть времени проводить в столице – для того, чтобы иметь такую возможность. А как обстояло дело с этим у Ивана в эти годы, годы, которые он считал временем своего правления, то есть в конце 1543/на-чале 1544 – середине 1547 гг., когда случился великий московский пожар (о нем и о событиях, с ним связанных, речь еще впереди)?
Традиционно московские государи покидали свою столицу, либо отправляясь на войну (или укрываясь от врагов), либо отъезжая на богомолье или на свою государскую потеху – охоту. Попробуем, основываясь на летописных свидетельствах, составить календарь отсутствия Ивана в столице в эти годы. В 1538–1541 гг. Иван покидает столицу осенью, в сентябре месяце, сроком на неделю (или днем меньше), обычно между 21–22 и 28–29 сентября[365], совершая ставшее традиционным для московских князей паломничество в Троице-Сергиев монастырь (ну а для самого Ивана эта поездка имела еще и личный характер – как мы помним, его отец, Василий III, во время обряда крещения своего первенца поручил его покровительству со стороны Сергия Радонежского). Все остальное время великий князь, пребывая в Москве, формально исполняя роль главы государства – принимая иноземных послов и отправляя своих, присутствовал на заседаниях Боярской думы, утверждая ее приговоры, одобрял назначения воевод и сановников, поставления церковных иерархов, выдачу иммунитетных и иных грамот – одним словом, как будто его присутствие в официальном политическом поле более чем заметно.
Продемонстрируем это присутствие юного великого князя на примере одного лишь 7047 года (1 сентября 1538 – 31 августа 1539 гг.). Согласно летописи, год начался с того, что 1 сентября явился к государю крымский посол Дивей-мурза с предложением дружбы и братства со своим господином, крымским «царем» Сахиб-Гиреем I (но при условии, что Иван помирится с племянником крымского «царя» «царем» казанским Сафа-Гиреем). 7 сентября повелением Ивана был отправлен послом в Швецию к королю Густаву Васе сын боярский Шарап Замыцкий. 20 сентября в Казань отъехал казанский посол Чюра Кадыев, а вместе с ним повелением Ивана с его грамотой в город на Волге отправился сын боярский Петр Федчищев. 22 сентября великий князь отъехал на богомолье в Троице-Сергиев монастырь, 30 октября, спустя месяц после возвращения с богомолья, Иван принимает у себя П. Федчищева, по итогам приема которого и ознакомления доставленной им грамоты Сафа-Гирея в Казань отправились великие послы Игнатий Яхонтов со товарищи. 26 декабря повелением Ивана в Стамбул к султану Сулейману I отправился сын боярский Ф.Г. Адашев, а с государевой милостыней к константинопольскому патриарху, в Салоники, на Афон и на Синай отбыли гости (купцы) Ф. Красухин и И. Кубышка. 25 января (уже 1539 г.) Иван принимает у себя приехавшего из Новгорода архиепископа Макария, а уже 2 февраля от имени Ивана рассылаются письма высшим иерархам Русской церкви прибыть в столицу для избрания нового митрополита взамен удаленного 2 февраля Даниила (и, надо полагать, это удаление также было оформлено как воля великого князя). 6 февраля «божественными судбами, по благодати Святого Духа, и великого государя и самодръжца изволением, и съветом архиепископлим и епископлим и всего свящ