руге Могилева, Кричева, Радомля, Шклова, Орши, Ду-бровны и некоторых других местечек, новгородская рать выполняла другую задачу. «Того же лета (7043 или 1534/1535 гг. – В. П.) князь велики Иван Васильевич пять лет возрастом, – записывал летописец, – и посла воевод своих наместников новгородцких князя Бориса Горбатого и Михаила Воронцова, а изо Пскова князя Михаила Коубеньского да Дмитрея Воронцова, да иные воеводы» с ратными людьми, с пищальниками, с посохою да с припасами «поставити город на Себежи озери в Литовскои земли, 60 верст от Опочки»[535].
Новый город, названный в честь малолетнего великого князя Ивангородом, строился итальянским мастером Петром Фрязиным Малым[536], и сыграть он должен был в дальнейшем роль русского форпоста на полоцком направлении. Пожалуй, его можно сравнить с крепостью Васильсурск, которую несколькими годами прежде приказал воздвигнуть Василий III на дальних подступах к Казани. Очевидно, как и в случае с Васильсурском, Ивангород на Себеже должен был стать передовой базой русских войск на тот случай, если «сила новгородская» и «сила псковская» снарядятся по государеву указу в поход на Полоцк. Поэтому ее строительству придавалось большое значение. Это видно и из наряда сил (только псковичи выставили 500 пищальников, вполовину от их числа, которое они снаряжали во время смоленских экспедиций Василия III, и тот смоленский наряд для них был очень тяжел; еще 400 псковских пищальников было отослано в Москву; кроме того, для работ по возведению крепости из Пскова были посланы 3000 «конеи оу телегах и человека на кони»[537]), выделенных для возведения Ивангорода, и охраны строителей во время работ по возведению укреплений, и по той скорости, с которой возводился «земляной город китай»[538], и упорству, с которым русские отстаивали Ивангород впоследствии.
Сигизмунд и паны рады тем временем решили снова нанести удар по Северщине. Помешать действиям Шуйского или строителей Ивангорода Вильно не смог, так как снова мобилизация литовской шляхты не имели успеха – шляхтичи на войну «идучи не идяху», так что все надежды в литовской столице возлагались на наступление по уже испытанному маршруту. В середине июля после кратковременной осады и бомбардировки пал Гомель, а за ним литовское войско и польские наемники под началом гетмана Я. Тарновского подступили к Стародубу. Гарнизон Стародуба под началом наместника князя Ф.В. Овчины Оболенского (двоюродного брата фаворита Елены Глинской Ивана Овчины) при помощи горожан месяц упорно оборонялся от неприятеля. Однако сила и солому ломит – князь Овчина не дождался помощи, поскольку из-за набега крымских татар на Рязанщину отправленные было к нему на выручку полки были повернуты назад (известие о приходе татар ускорило и возвращение в Смоленск рати князя Василия Шуйского). 29 августа литовцы и поляки, взорвав подведенную под стены Стародуба мину, штурмом взяли город. Князь Овчина, бившийся до последнего, был взят в плен, а большинство его ратных людей и горожан были казнены («подсадных людей и пищальников и чернь сажали улицами да обножали да секли»[539]) по приказу Яна Тарновского, взбешенного упорным сопротивлением русских и большими потерями своих войск.
Взяв Стародуб, литовско-польское войско двинулось к Почепу, гарнизон которого и жители, не принимая боя и не садясь в осаду, сожгли город и ушли в Брянск. Немалая часть Северской земли оказалась в руках литовцев, однако удержать ее они не смогли – польские наемники, не получая оплаты, отказались дальше участвовать в походе и вернулись домой, а литовская шляхта не испытывала никакого желания зимовать в разоренных городах. В итоге все успехи, одержанные войском Сигизмунда I в кампанию 1535 г., в конечном итоге не принесли ничего, кроме небольшого морального удовлетворения от сознания того акта, что Гомель все-таки остался за Литвой. Москва по очкам продолжала вести счет в этой войне.
Кампания 1536 г. началась с неудачи литовцев под Ивангородом/Себежем. В Литве сразу поняли, что означает для Полоцка и Витебска возведение Ивангорода. Так, 17 июля 1535 г. земский подскарбий И. Горностай отписывал гетману Ю.М. Радзивиллу, что московиты рубят себежский замок и когда «оный замок весь обрубят, тогды то будет замком господаря его милости Полоцкому и Витебскому ку великой шкоде и переказе»[540]. Однако сборы литовские долги, пока литовские паны судили-рядили да искали деньги, Ивангород был отстроен, оснащен артиллерией, припасами, а оставшийся в нем на годование гарнизон освоился на новом месте. И когда в конце февраля 1536 г. королевское войско подступило было к Ивангороду «со всяким нарядом ратным», «хотеша дом святого Иванна Предтечи и чюдотворца Николы и святого царя Константина (названия трех ивангородских церквей. – В. П.) разорити, да воевод великого князя Ивана Васильевича и моужеи себежан мечю предати и в плен вести», то потерпели обидное поражение – тем более обидное после взятия Гомеля, Стародуба и Почепа в предыдущем году[541].
Отбив попытку взять Ивангород, в Москве решили укрепить северо-западную границу новыми крепостями. Сперва в феврале было начато возведение крепости Заволочье на одноименном озере, а за ним в апреле последовала другая крепость, Велиж, в Торопецком уезде. Заново был отстроен и Стародуб. Пока же крепость восстанавливалась, воевода князь И.В. Горенский со товарищи по повелению великого князя совершил рейд к литовскому Любечу. Город был взят и сожжен, а его округа опустошена[542]. Примерно в это же время другой воевода, князь И.И. Барбашин, во главе «лехкой» рати совершил набег на Витебск, спалил его посад и разорил округу. Слабым утешением для литовцев стала неудача другой такой же небольшой русской рати под водительством князя М.Ю. Оболенского под Кричевом. Литовское войско, как обычно, собиралось на войну ни шатко ни валко, так что русские и не опасались нового вторжения с литовской стороны – больше угрожали татары, которые в конце мая явились под Белев, но были отбиты. Однако важнее было другое – в сентябре 1535 г. в Казани произошел очередной дворцовый переворот – московский ставленник Джан-Али был убит, и на казанский стол вернулся Сафа-Гирей. Последний сразу занял враждебную позицию по отношению к Москве, и уже в октябре 1535 г. казанцы и вассальные им черемисы объявились под Галичем, сожгли половину галичского посада и разорили его округу[543]. Посланные было «Казанскых мест воевати… за их измену и клятвопреступление» воеводы князь С. Гундоров и В. Замыцкий наткнулись на реке Суре на татарскую сакму, по которой определили, что неприятель идет на Нижний Новгород. Однако вместо того, чтобы выполнить приказ или хотя бы сообщить о татарских намерениях, воеводы смалодушничали и вернулись обратно на Мещеру, откуда они выступили в поход. В итоге казанцы 24 декабря вышли «безвестно на Нижегородцкые места нощи на сонные люди», повоевали волость и с добычей беспрепятственно ушли назад. Иван Васильевич и его мать отозвали обоих незадачливых воевод в Москву и там наложили на них опалу, да что толку, если ободренные успехом татары 6 января 1536 г. подступили к Балахне, начали жечь посад. Когда же балахонцы попробовали было дать им отпор, то разбили неумелых в военном деле посадских людей и с добычей и полоном беспрепятственно ушил восвояси. Еще один татарский отряд снова явился в январе под Нижний Новгород, но там был разбит и бежал, не преследуемый дрогнувшими воеводами. Сам казанский «царь» тоже не отсиживался в своих царских палатах и 15 января 1537 г. явился «безвестно», «якоже змий вынырну из хврастиа», под Муром, спалил тамошний посад и приступал к городу, однако муромские воеводы сумели отбиться от татарских приступов. Но помешать хану разорить окрестности города и пленить множество православного люда они не смогли, и Сафа-Гирей с добычей сумел беспрепятственно вернуться домой[544].
Но не все московские воеводы были столь же бестолковы и «страшливы», как князь Семен Гундоров или нижегородские воеводы. Тогда же в январе подступивших было к Корякову татар атаковали тамошние воеводы Семен Сабуров и Иван Карпов и побили татар и пришедших с ними черемисов, взяли многих пленных, которых и отослали как знак своей победы в Москву (а там их повелением великого князя казнили)[545]. Правда, уже в июле казанцы взяли реванш за неудачу под Коряковом. На реке Кусь татары, шедшие в набег на Кострому и Галич, были встречены московскими воеводами и разбили их, при этом были убиты воевода князь Петр Пестрый Засекин и голова Меншик Полев[546]. Одним словом, казалось бы разрешенная было казанская проблема снова встала в полный рост, обострилась ситуация на «крымской» «украине», и в Москве решили пойти навстречу Вильно и начать мирные переговоры.
Интенсивные дипломатические контакты длились с весны по осень 1536 г., и все это время боевые действия шли на убыль, пока не прекратились. В конце года была достигнута окончательная договоренность о начале мирных переговоров – московские бояре сумели «дожать» литовских панов рады и настоять на своем требовании проводить переговоры в Москве. В январе «великие» послы от Сигизмунда прибыли в русскую столицу и начались переговоры, которые, как это уже вошло в традицию, шли чрезвычайно тяжело и туго – стороны по первости выставили заведомо неприемлемые требования с тем расчетом, чтобы потом, изображая добрую волю, идти на небольшие уступки и в конце концов достичь компромисса. Боярская дума, проанализировав сложившуюся ситуацию и видя категорическое нежелание литовских дипломатов заключать мир без отдачи Смоленска, решила подписать перемирие «на колько лет пригоже тога ради что Крым неведом, со царем с Саип-Гиреем крепости еще нет никоторые; а Ислам и в Крым доспел, да человек шаток и нестоятелен; а казанские люди измену учинили, а еще с ними дела никоторого не учинено», почему и придется пойти на заключение перемирия, «чтоб с теми сторонами поуправитись»