[593]. Однако это были обычные, рядовые набеги. На новое нашествие Сахиб-Гирей не решился, и выезд 15-летнего Ивана под Коломну в лето 1546 г. навстречу ожидаемому приходу «царя» (о нем мы уже писали прежде), оказался бесполезен – Сахиб-Гирей так и не появился, хотя к его появлению готовились в Москве всерьез.
Собственно говоря, Стародубская война и стояние под Ростиславлем стали крупнейшими (а второе – еще и опаснейшим) событиями в эпоху «боярского правления». Малая война на литовском «фронтире» и непрекращавшиеся набеги казанцев на «фронтире» казанском на этом фоне выглядели не более чем раздражающими укусами, которые требовали принятия ответных мер, но не влекли за собой серьезных последствий. Главные события здесь будут еще впереди, потому и речь о них также будет во второй части нашего повествования об Иване Грозном и его эпохе. Мы же от дел государевых обратимся к делам земским – к событиям, которые в годы «боярского правления» происходили внутри страны.
2. Дела земские
Говорить о внутренней «политике» времен пресловутого «боярского правления», с одной стороны, как будто довольно просто – со школьной скамьи мы помним о ряде «реформ», что были предприняты в эти годы «правительством». Но, с другой стороны, это вопрос сложный и до конца не изученный. Собственно говоря, это связано с тем, что из-за плохой сохранности русских архивов, не важно, государственных или частных, в нашем распоряжении сохранилось до обидного мало документов, которые позволяют нам составить представление о том, что происходило в недрах государственного аппарата, как он развивался и изменялся. А в том, что в нем подспудно происходили серьезные изменения, сомнений практически нет. Сам по себе эволюционный характер развития русской государственности в «долгий XVI век» предполагал, что те или иные перемены в политической, административной или правовой сферах, зафиксированные в летописях и редких документах, имели под собой долгую предысторию, постепенно вызревая и обретая новые формы, которые потом как будто внезапно возникли как бы из ниоткуда. И причинами тому были консерватизм и приверженность «старине» на всех этажах государственного аппарата, да и всего общества, которые были вязаны тысячами невидимых нитей в одно целое – в строгом соответствии с принципом «мы старины не рушаем а новины не уводим». «Новины» если и могли появиться, то только под обличьем возврата к «старине», находя свое оправдание в естественном стремлении реставрировать порушенную старину в результате неразумных действий людей.
Эта приверженность традициям и направленность на сохранение «старины» проявлялась чуть ли не во всем.
Так, например, касаясь особенностей государственного управления в России во времена «боярского правления», С.М. Каштанов отмечал «консервативность канцелярской практики составления актов», которую он объяснял «устойчивостью местных традиций отдельных земель Русского государства, специфическими особенностями налоговой системы и иммунитетных статусов в разных уездах», а также «опасением вызвать недовольство крупных феодалов, имевших вотчины в уделах»[594]. Кроме того, продолжал он, для России раннего Нового времени было характерно отсутствие централизованной государственной канцелярии, и акты в итоге выдавались разными ведомствами и учреждениями, как то Казной, Большим дворцом, областными дворцами и т. д.[595] Наконец, М.М. Кром указывал на ограниченный по масштабу документооборот правительственных канцелярий в эпоху «боярского правления». По расчетам историка, в эти годы из их недр вышло примерно 3600–4000 разного рода грамот, что по «западноевропейским меркам… соответствует примерно XIII в.»[596].
Связано ли было все это с примитивностью и архаичностью русского государственного аппарата и административной практики того времени? Судя по всему, все же нет, не связано. Ответ надо искать, видимо, в другой плоскости. Принимая выводы, сделанные С.М. Каштановым и М.М. Кромом на основе анализа формуляров актов и особенностей их бытования на практике и сохранности, мы добавим к этому, что, по нашему мнению, не последнюю роль в консервации традиционных форм делопроизводства в правительственных канцеляриях сыграла не только «маломощность» государственного аппарата и его неразвитость, связанные не в последнюю очередь с отмеченной многими исследователями относительной (на фоне наиболее развитых западноевропейских государств, конечно, той же Испании, Франции или Империи) бедностью Русского государства – бедностью на все, на ресурсы, на деньги, просто на грамотных людей. Бедность эта во многом была обусловлена специфическими условиями, в которых приходилось развиваться Русскому государству и обществу, и наблюдение, сделанное С.М. Соловьевым более полутора столетий назад («природа для Западной Европы, для ее народов была мать; для Восточной Европы, для народов, которым суждено было здесь действовать, – мачеха»[597]), остается справедливым во многом и по сей день.
В этих условиях приходилось «по одежке протягивать ножки», и, чтобы немногочисленный бюрократический аппарат, только-только встающий на ноги, не рухнул под непосильной для него ношей, его работу нужно было облегчить и разгрузить, перенося решение многих текущих вопросов на места[598].
Кроме того, консерватизм административных и бюрократических практик Русского государства в раннее Новое время был связан, очевидно, с особенностями формирования и развития письменной культуры (в широком смысле) на Руси. В.М. Живов, отечественный филолог, историк и культуролог, в свое время отмечал, что Русь, в отличие от Западной Европы, «римской прививки не получила, легального дискурса не вырабатывает и соответствующих социальных институций не развивает»[599], соответственно, и необходимых предпосылок к развитию совершенной бюрократической культуры не имела a priori. Русская письменная культура действовала принципиально иным образом[600].
Эту принципиальную разницу, как нам представляется, сумел подметить и показать британский историк-славист С. Франклин. Отмечая неразвитость письменной бюрократической практики в домонгольской Руси, он подчеркивал, что эта неразвитость была обусловлена не примитивностью и неразвитостью соответствующих институтов и отношений, но четко и недвусмысленно указывает на «устойчивость традиционных социальных отношений, на осознанную обществом функциональную адекватность традиционных способов поведения без участия письменности, на самодостаточность традиции…»[601] (выделено нами. – В. П.). И пока регулирование общественных отношений успешно обходилось традиционными бесписьменными процедурами, то и острой необходимости что-либо менять не было, следовательно, настоятельной необходимости развивать иные практики, связанные с фиксацией отношений на пергаменте ли, бумаге ли, не было. И, само собой, консервации этой бесписьменной традиции способствовал и характер обучения будущих бюрократов и администраторов, постигавших азы своего ремесла и совершенствовавших затем соответствующие навыки в полумраке канцелярий.
Отметим также и еще одну важную особенность, о которой не стоит забывать, когда речь заходит о функционировании государственного аппарата в годы «боярского правления». Речь идет о том, что для «боярского» «правительства», действовавшего в период междуцарствия, ситуация осложнялась еще и тем, что ему явно не хватало легитимности в глазах общества, «земли», – то, что исходило от великого князя, воспринималось как законное и как бы само собой разумеющееся, подлежащее обязательному выполнению, а вот когда что-то приказывали сделать бояре или даже великая княгиня, мать малолетнего Ивана Васильевича, чья легитимность, как показал М.М. Кром, также была неполноценной, ограниченной – если внутри страны ей все же удалось на короткое время добиться признания себя соправительницей сына, то во внешнеполитической деятельности – нет[602]. Но Елена как-никак была матерью великого князя, а вот бояре – нет.
Выход из этого положения был найден быстро, и он оказался простым, но достаточно эффективным. Пусть великий князь в силу своего малолетства и был недееспособен как правитель и верховный администратор, однако все важные документы так или иначе выдавались от его имени, и даже в тех случаях, когда он самолично распоряжался выдать тот или иной акт, вряд ли, конечно, он делал это после самостоятельных размышлений и по своей инициативе. На этот случай у него были советники, которые могли подсказать, как действовать в том или ином случае, какие слова говорить и где и как рукоприкладствовать. И не исключено, что казнь (фактически убийство) дьяка Ф.М. Мишурина во многом была связана именно с тем, что он, по мнению тех бояр, что решили устранить его, пытался слишком активно влиять на малолетнего великого князя в процессе принятия им решений.
Малолетство великого князя и связанная с этим его административная недееспособность неизбежно вели к запуску процесса, который М.М. Кром метко назвал «деперсонализацией власти» как формирование постоянных и безличных административно-бюрократических структур, занятых повседневной, рутинной административной деятельностью. Он наметился еще при Василии III и даже, быть может, при Иване III, но в малолетство Ивана IV приобрел выраженные формы. «Политический кризис 30—40-х годов XVI века не привел к параличу государственного управления: основные службы и ведомства работали исправно», – писал историк, и, продолжая дальше свои наблюдения, отмечал, что «именно автономия приказного аппарата (который в эти годы постепенно обретал более или менее законченные формы. –