Помимо внешнеполитических и финансовых соображений имелся такой много значащий внутриполитический аспект, который сам по себе мог побудить Ивана решить проблему Новгорода раз и навсегда. Новгород в любой момент мог стать серьёзнейшей внутренней опасностью, поскольку интересы богатейших новгородских сепаратистов (а их там всё ещё хватало) очень хорошо накладывались на магнатские децентрализаторские интересы княжат и бояр. И всё это вместе естественным образом выводило внутренние силы, враждебные Грозному, на союз с Польшей и Литвой.
Новгород могли «отложить» силой в том числе не только поляки, но и шведы – теперь уже не дружественные, а враждебные… Однако это было бы полбеды. Другое дело, что «посаднический», «ганзейский» по духу, Новгород мог отложиться и сам – под власть или поляков, или шведов. А это была бы уже измена не только царю Ивану и тогдашней Руси. Это была бы измена будущей великой России.
Мог ли Иван терпеть и далее подобную угрозу? И мог ли он не привести Новгород к покорности силой, коль уж новгородцы в очередной раз пренебрегали интересами всего Русского государства? Новгородский поход декабря 1569 – февраля 1570 года решил эту проблему уже навсегда.
В разное время много было сорвано, и по сей день много срывается голосов в спорах – как могла бы развиваться постмонгольская Россия, если бы во главе её встал Новгород, а не Москва? Однако подлинной постмонгольской дилеммой Руси была не дилемма: «Самодержавная Москва или «республиканский» Новгород?» Проблема Новгорода, как потенциального коллективного агента влияния Запада, Польши и Литвы, оказывалась лишь одним из аспектов наиболее существенной и коренной русской дилеммы: «Централизация или сохранение раздробленности?», «Власть самодержавная или власть шляхетская?», «Неделимое единодержавие или сепаратизм?» Персонифицировалась же эта последняя дилемма в системном противостоянии Ивана Грозного с удельными князьями Старицкими, с ренегатом Курбским, как индивидуальным олицетворением княжат и бояр, и с вообще всем тем социальным и политическим слоем, характерными представителями которого были Старицкие и Курбский.
Причем на вопрос – что было бы, если бы на Руси победило не самодержавие Ивана III и Ивана IV, а линия Андрея с Владимиром Старицких и Андрея Курбского, дала ответ сама история. Прямой исторический эксперимент, когда на практике реализуются в одной и той же эпохе в одной и той же стране два принципиально различных варианта, а затем производится сравнение, невозможен. Но для поиска ответа на поставленный выше вопрос не требуется даже мысленный эксперимент – эксперимент был поставлен в реальном масштабе исторического времени, на протяжении более двух веков, в конкретной стране – польской «шляхетской республике». Реальная историческая судьба Польши, исчезнувшей к концу XVIII века с политической карты мира, показывает, какой была бы виртуальная историческая судьба России, если бы в ней взяли верх Старицкие и Курбские, а не их оппонент Иван IV Грозный.
«Речь Посполитая» – это дословный перевод с латинского «Res publica» («республика» – «дело общее»). И чем закончился этот якобы «республиканский» элитарный эксперимент, известно: могущественная в XV веке, угрожавшая в XVI – начале XVII века будущему Руси Польша была в XVII веке обессилена магнатскими сварами, а затем в XVIII веке последовательно трижды разделена между соседними державами. (Россия, впрочем, в первые два раздела всего лишь возвращала в свой состав свои же земли, в том числе и земли бывшего Галицко-Волынского княжества.)
Нечто подобное вполне могло ожидать и Русь – при реализации «старицко-курбского» варианта. Причём внешние угрозы не только безопасности, но и самому существованию сильной России со стороны Крыма и Турции были тогда намного масштабнее и серьёзнее, чем аналогичные угрозы тогдашней Польше. Мы привычно говорим и пишем: «реформы Ивана Грозного», «Московское государство XVI века», «дипломатическая деятельность Ивана IV», но за всеми этими понятиями стоит совсем не то, что мы подразумеваем под подобными понятиями, определяя современное положение дел и говоря о, например, «политике Кремля в Сирии». В исторической реальности уже XVI века ничего этого могло бы и не быть – ни реформ Ивана Грозного, ни его дипломатической деятельности… Ни самого Московского государства в том виде, каким мы его знаем.
Эпоха Ивана Грозного представляла собой тот всё ещё переходный период русской истории, когда Рязань, Калуга или Тула, да и сама Москва могли в одночасье превратиться в груду дымящихся развалин, а положение русского царя было неустойчивым – неустойчивым буквально! С одной стороны, после Ивана III и Василия III уже никто не мог пройти по Руси так опустошающе, как Батый, ибо историческое существование самостоятельной России уже было в основном обеспечено. Но именно что «в основном», а дьявол, как известно, прячется в мелочах. И будущая могучая Россия во времена Ивана Грозного оказывалась всё ещё под вопросом – в том числе и потому, что слишком многие точили зубы на новую русскую мощь.
Ещё в 1541 году крымский хан Сахиб-Гирей приходил на Оку у Коломны (у Коломны!!) и ушёл восвояси лишь постольку, поскольку обнаружил перед собой огромное русское войско. По пути он хотел овладеть Пронском, был отбит, но с обратного пути написал Ивану IV бранное послание, начинавшееся словами: «Проклятый и отверженный, беззаконный, московский пахарь, раб мой…», и содержавшее угрозы запрячь Ивана в соху, заставить сеять золу и т.д. (Сахиб-Гирей, похоже, был неплохо осведомлён о быте московского двора – юный Иван действительно потехи ради, как сообщают летописцы, «пашню пахал вешнюю и з бояры сеял гречиху…») И угрозы Сахиб-Гирея нельзя было считать вовсе уж бессильными, не могущими быть исполненными.
Многое тогда зависело от многого, ибо Россия в эпоху Ивана Грозного подошла к важнейшей для её будущего точке «бифуркации». Пройдя её верно, Россия обеспечивала себе уже нерушимо великое будущее. Пройдя неверно, могла быстро и необратимо впасть в ничтожество. Нет, Россию не разделили бы, как Польшу, лишая вообще государственности, но в делах Европы и мира русский номер был бы даже не «третьим», а тридесятым.
Мы ничего не поймём в эпохе Грозного и в его действиях, если не поймём, что в историческом плане наиболее значимой и потенциально смертельной для Руси была тогда угроза системной «полонизации» Руси – полонизации не в смысле её захвата и поглощения Польшей, а в смысле установления на Руси политического строя, скопированного с польского… В реальной Польше правили магнаты, в виртуальной «старицко-новгородско-курбской» России правили бы княжата и бояре. А это вело бы к развалу и ничтожеству. Вот что следует усвоить раз и навсегда как историкам, так и их читателям-неисторикам.
Говоря о, например, репрессивной политике Грозного, можно спорить лишь о том, насколько на масштаб репрессий повлиял психологический облик натуры царя, но не о том, можно ли было ему обойтись вообще без масштабных репрессий. То, что жёсткие меры в отношении боярства были суровой необходимостью и программировались позицией и действиями самих бояр, способен отрицать или невежда, не имеющий никакого представления о реальностях русской истории, или высокоучёный глупец, способный быть лишь регистратором исторических событий, а не их исследователем.
А учитывая нравы той эпохи – нравы не только в России, но и вообще во всём мире, включая «цивилизованную» Европу с её системой квалифицированных пыток и казней, – понимаешь, что жёсткие меры по пресечению или упреждению антигосударственных действий боярства и его заговоров не могли не быть одновременно и жестокими. Тогда от вида публичных казней не падали в обморок даже юные красавицы.
К началу эпохи Ивана Грозного Россия уже обрела необходимые условия для устойчивого и мощного государственного развития, но ещё не обрела достаточных условий для этого. Для Польши не было смертельно опасных внешних угроз – угрозой Польше были сами польские магнаты и польская шляхта. А Русь Ивана IV успела ликвидировать лишь одну внешнюю угрозу – восточную, да и то – проблематично. Турецкая Османская империя была крайне недовольна переходом Казанского и Астраханского ханства под юрисдикцию России, османы сами рассчитывали патронировать эти земли, как и Крымское ханство. Поэтому вместо восточной возникла южная угроза.
На севере Руси угрожала Швеция, блокируя выход на Балтику и претендуя на новгородские земли… На северо-западе блокирование Балтики обеспечивала немецкая Ливония во главе с Ливонским орденом, обосновавшимся на территории нынешних Латвии и Эстонии, а на западе никуда не девались традиционные недоброжелатели и соперники Руси – Литва и Польша. Германскую «Священную Римскую» империю и зависимую от Турции Трансильванию (Семиградье) к доброжелателям Руси тоже нельзя было отнести никак.
Союзников же у Руси не было и быть не могло – наладившиеся у Ивана торговые отношения с Англией скорее разжигали в Лондоне нездоровые аппетиты, чем способствовали поддержке Англией России. А намечавшийся союз с Данией общего положения дел не менял. Французы и голландцы хотели бы торговать с Москвой (и торговали!), но в условиях отрезанности России от удобных торговых путей возможности их были ограниченны.
В этих сложнейших внешних условиях сохранение и развитие России оказывалось возможным только при сильном, политически и духовно едином централизованном государстве и самодержавном государе, имеющем исключительные личные права. Не прихоть, не гордыня Грозного и вообще не чьи-либо желания или склонности программировали историческую необходимость для России самодержавия в то время. Централизацию и самодержавие программировали три объективных обстоятельства, три фактора.
Первый: географическое нахождение Руси посередине между кочевым Востоком, уничтожившим русский потенциал развития в XIII веке, и цивилизующимся Западом, потенциал развития которого был спасён в XIII веке нахождением Руси на пути кочевого Востока.