в? А ведь лукавые замыслы этих преступников ещё опаснее! Тогда все царства распадутся от беспорядка и междоусобных браней… Немало и иных найдёшь царей, которые спасли свои царства от всяческой смуты и отразили злодеяния и умыслы злобесных людей. Ибо всегда царям следует быть осмотрительными: иногда кроткими, иногда жестокими, добрым же – милосердие и кротость, злым же – жестокость и муки…»
Разве это мысли и программа тирана? Напротив – это позиция умного, талантливого, эффективного властителя. Причём мы ведь имеем примеры тех Земских соборов, на которые Иван выносил важные вопросы и на которых принимались важные решения.
Резюмировал же свои рассуждения Иван так: «…если же нет этого, то он не царь. Царь страшен не для дел благих, а для зла. Хочешь не бояться власти, так делай добро; а если делаешь зло – бойся, ибо царь не напрасно меч носит – для устрашения злодеев и ободрения добродетельных…»
Последние слова – прямая отсылка к стихам 3 и 4 главы 13 Послания апостола Павла к римлянам: «Ибо начальствующие страшны не для добрых дел, но для злых. Хочешь ли не бояться власти? Делай добро и получишь похвалу от неё;/Ибо начальник есть Божий слуга тебе на добро. Если же делаешь зло, бойся, ибо он не напрасно носит меч…»
Иван резонно спрашивал Курбского: «Неужели же ты видишь благочестивую красоту там, где царство находится в руках попа-невежды (имеется в виду Сильвестр. – С.К.) и злодеев-изменников, а царь им повинуется?… И в том ли благочестие, чтобы не управлять царством, и злодеев не держать в узде, и отдаться на разграбление иноплеменникам?»
Чтобы понять весь драматизм и правоту последнего замечания, надо не забывать, что Грозный писал это Курбскому во время тяжёлой внешней войны, и писал бывшему подданному, перебежавшему во вражеский стан. А далее Иван уместно и верно замечал: «Нигде ты не найдёшь, чтобы не разорилось царство, руководимое попами. Тебе чего захотелось – того, что случилось с греками, погубившими царство и предавшимися туркам? Этого ты нам советуешь?»
Здесь Иван IV Васильевич бил в точку – в немалой степени из-за того, что в Византии церковная власть была поставлена в какой-то момент выше светской, Византия и пала под ударами Османской империи. Но и для православной России, ведущей борьбу с католической Польшей, проблема была актуальной.
Всё послание Грозного было проникнуто ясным пониманием необходимости сильной центральной власти для сохранения Русского государства, а также пониманием царём лично своего предназначения и своих задач. Вновь и вновь обнаруживая прекрасное знание уже мировой истории, а при этом – и государственную зрелость, 34-летний царь напоминал Курбскому о том, что византийский «август-кесарь» «обладал всей вселенной», но после того как сыновья Константина Флавия разделили власть, «Греческая держава стала дробиться и оскудевать», и «с тех пор нарушился всякий порядок в Греческом царстве – только и боролись за власть, честь и богатство гибли в междоусобной борьбе…» Это было написано в послании человеку, который находился в системно противоположном России Ивана Грозного государстве – где властвовало «шляхетское» буйство и своевольство, где гремели оппозиционные речи, а магнаты имели официальное право поднять против короля бунт-«рокош». Там, где, по блестящему и точному выражению Грозного, царило «многомятежное человечества хотение»…
Царь удивлялся: «Откуда брани и свары в вас? Не отсюда ли – не из вожделений ваших, бушующих в душах ваших? Жаждете – а не имеете, убиваете и завидуете, и не можете добыть, препираетесь и враждуете…»
Как это точно!
И как в высоком смысле слова человечно…
Нет, жестокосердый человек так не напишет – не найдёт он ни в душе, ни в уме ни слов таких, ни мыслей, ни чувствований.
Показательно, что Иван написал и так: «Это всё о мирском; в духовном же и в церковном если и есть некий небольшой грех, то только из-за вашего же соблазна и измены; кроме того и я – человек: нет ведь человека без греха, один Бог безгрешен; а не так, как ты – считаешь себя выше людей и равным ангелам…»
Это было написано в XVI веке – за сто лет до появления во Франции «божественного» «короля-Солнце» Людовика XIV, усомниться в непогрешимости и «божественной природе» которого публично было равно государственному преступлению. Царь же Иван открыто – ибо послание Курбскому было не конфиденциальным письмом, а политическим манифестом – признавал свою человеческую природу и тем самым отдавал себя на суд не только высшего судии, но и смертных своих современников. Для этого надо было обладать очень большими запасами духовной стойкости и убеждения в своей правоте.
Кроме первого послания 1564 года Курбский направил Грозному – «лютому самодержцу», как он его именовал, и ещё два послания в сентябре 1579 года (второе вместе с третьим). Академик Сигурд Шмидт, имея их в виду, справедливо замечает, что Курбский «мечтал не о представительных учреждениях, а прежде всего о способах ограничения самодержавной власти государя». «О соборах 1564–1565 и 1566 гг., – пишет С. О. Шмидт, – в деятельности которых участвовали и купцы и которые, казалось бы, больше всего должны были отвечать идеалу совета с «всенародными человеки», Курбский умалчивает. Более того, время, когда происходили эти события, он характеризует, как «время зла»…»
Что ж, здесь не с чем спорить – взгляды и действия курбских объяснялись не их заботами и тревогами об общественном благе, а, говоря словами Грозного, вожделениями, бушевавшими в их душах. Вполне закономерно, что свой поздний антиивановский памфлет 1573 года Курбский назвал «История о великом князе Московском», отказывая не только Ивану в праве именоваться «царём всея Руси», но и Руси в праве быть не великим княжеством, а суверенным царством!
Один из мифов о Курбском, восходящий к его собственным писаниям – его огромные военные заслуги, в том числе при завоевании Казанского ханства. Но в первом послании Курбскому царь Иван касается этой стороны дела, и касается не пристрастно, а пишет так и то, что убеждает в истинности сообщаемого царём.
Вначале царь пишет: «А насчёт бранной храбрости… Что ты хвалишься, надуваясь от гордости? Ведь предки ваши, отцы и дяди были так мудры, и храбры, и заботились о деле, что ваша храбрость и смекалка разве что во сне может с их достоинствами сравниться, и шли в бой эти храбрые и мудрые люди не по принуждению, а по собственной воле… не так как вы, силою влекомые на бой и скорбящие об этом…»
На упрёки Курбского относительно того, что он-де ходил в дальние многотрудные походы, в которые его посылал царь, и что он имеет заслуги, Иван резонно замечал: «Какая же это храбрость, когда вы равняете службу с опалою… Бывали ли такие походы на Казанскую землю, когда бы вы ходили не по принуждению. Но всегда словно в тяжкий путь отправлялись!..»
А далее Иван, имея в виду Казанские походы, написал вообще интересно, но исторически и психологически точно: «…Когда же Бог проявил к нам милосердие и покорил христианству варварский народ, то и тогда вы настолько не хотели воевать вместе с нами против варваров, что из-за вашего нежелания к нам не явилось более пятнадцати тысяч воинов… И никогда вы не соглашались потратить лишнее время, чтобы дождаться благоприятных обстоятельств, не думая ни о своих головах, ни о победе, а стремились только к одному: быстрее победить или быть побеждёнными, лишь бы поскорее вернуться восвояси…»
Таким, похоже, Курбский и был… Он если и тянул одно время «государеву лямку», то лишь из-под палки, без энтузиазма. И назначения в «дальноконные» (то есть отдалённые от столицы на расстояние многих конных переходов) города, как и отправку в дальние походы, рассматривал не как ответственные поручения государя, а как опалу. Почему и стремился поскорее от задания отделаться и возвратиться в Москву.
И один ли Курбский был таким?
Иван писал Курбскому: «Ради скорейшего возвращения вы не взяли с собой самых лучших воинов, из-за чего было пролито много христианской крови. Разве при взятии города (Казани. – С.К.) вы не собирались, если бы я вас не удержал, понапрасну погубить православное воинство, начав битву в неподходящее время? Когда же город по Божьему милосердию был взят, вы не занялись установлением порядка, а устремились грабить!..»
Иван, зная, что это в итоге будут читать также и многие участники тех недавних событий, никак не мог подрывать своё царское реноме, обвиняя Курбского и другого члена Избранной рады Алексея Адашева в несуществующих винах. Значит, всё так, как писал царь Иван, и было.
Имел он полный резон написать и следующее: «Таково ли покорение прегордых царств, которым ты, кичась, безумно хвалишься? Никакой похвалы оно, по правде говоря, не стоит, ибо всё это вы совершили не по желанию, а как рабы – по принуждению, и даже с ропотом. Достойно похвалы, когда воюют по собственному побуждению. И так подчинили вы нам эти царства, что более семи лет между ними и нашим государством не утихали боевые стычки!..»
Многое, многое подлинное можно узнать, читая послания царя изменнику. Узнать о событиях, узнать и о самом царе Иване.
Внутренний мир Ивана Грозного был, вне сомнений, богат и трагичен. По сути, Иван был почти всю свою жизнь – особенно после смерти первой жены, духовно и человечески одинок. И это его не могло не тяготить. Впрочем, о человеческой натуре Ивана мы, кроме его посланий Курбскому и ряда других его посланий, знаем в основном из записок иностранных дипломатов и авантюристов, бывавших на Руси, а объективность их, мягко говоря, сомнительна. Скорее надо предполагать, напротив, сознательное негативное искажение нравственного облика Грозного иностранными авторами. Так, в 1582 году в Европе на немецком языке была издана книга Г. Хоффа «Erschrekliche greutiche und unerhörte Tyranney Iwan Wasiljewiec» («Ужасающая, мерзкая и неслыханная тирания Ивана Васильевича»). Название говорило само за себя – это был не исторический источник, а яркий образец антирусской пропаганды, назвать которую геббельсовской нельзя только потому, что до появления Геббельса должно было пройти более трёх веков.