Русские летописные свидетельства на сей счёт тоже не всегда можно считать достоверными – слишком много врагов нажил себе царь Иван за своё непростое правление, чтобы рассчитывать на полную объективность даже среди соотечественников, особенно из церковной среды, где составлялись летописи. Одно из его летописных описаний выглядит так: «Царь Иван образом нелепым, очи имея серы, нос протягновенен и покляп (кривой. – С.К.), возрастом (ростом. – С.К.) велик бяше, сухо тело имея, плеща имея высоки, груди широки, мышцы толстыя»…
В «Словаре древнерусского языка» И. И. Срезневского слово «нелѣпый» толкуется как «непристойный» (слово «некрасивый» имеет эквивалент «некрасьныи»). Вряд ли можно считать летописца, давшего такой портрет царя (!), очень к нему расположенным.
Советский антрополог, археолог и скульптор Михаил Герасимов известен своими скульптурными реконструкциями лиц людей по черепу. Благодаря реконструкции М. М. Герасимова облика Грозного по его черепу мы можем сопоставить скульптурный портрет с летописным «словесным портретом» и дать своё описание: «Царь Иван образом грозен и суров, очи имеет острые, нос орлиный…» и т.д. В целом же налицо крупный, лёгкий на подъём, атлетически сложенный мужчина с сильным (и цельным, вообще-то) характером. Впрочем, известный историк А. А. Зимин усматривает в герасимовском портрете лишь «брезгливо чувственный рот» и считает, что Грозный имел «неповторимо отталкивающий вид».
Что ж, каждый видит своё.
Иван неожиданно скончался 53 лет от роду – в возрасте нестарческом. При этом особой болезненностью он, похоже, не отличался. Сам тот факт, что ходили слухи о его отравлении, доказывает, что достаточное здоровье Ивана было для окружающих очевидным, а смерть – неожиданной. Это сразу ставит под сомнение достоверность всех сообщений о якобы разгульном и развратном образе жизни юного Ивана – участники оргий смлада имеют здоровье с молодости же расстроенное. К тому же сложно соединить в одном человеке склонность к книгочейству и к пьяному непотребству. А царь Иван был и книгочеем, и эрудитом, и мыслителем.
Однако характер Ивана IV Васильевича, прозвищем Грозного, не мог не быть объективно сложным в силу обстоятельств его личной биографии… Его предшественники – отец Василий III, дед Иван III и практически вообще все великие князья – московские, владимиро-суздальские, киевские, воспитывались отцами и – в мужском окружении. И воспитывали их не просто по-мужски, но как будущих властителей, что означало по тем временам – и как воителей.
С ранних лет мальчиков, которым предстояло в какой-то момент занять великокняжеский стол, брали на охоты, в дальние военные походы, привлекали – и не ради забавы, к реальной государственной работе. Юный великий княжич уже в восемь лет мог возглавлять – пусть и номинально, экспедицию на русские рубежи для отражения степных набегов. Всё это формировало вполне определённый тип натуры, для которой мужественность и личная воинская храбрость были так же естественны, как дыхание…
Иван же отца не знал, осиротев в три года. Воспитывали его мать Елена Глинская и мамка Аграфена Челяднина. Был с мальчиком ласков – но не более того, фаворит матери и брат Аграфены Овчина-Оболенский. Однако и двух последних от Ивана после смерти матери оторвали, хотя восьмилетний Иван просил (просил!!) за них… В первом послании Курбскому он писал: «Когда же суждено было по Божьему предначертанию родительнице нашей, благочестивой царице Елене, переселиться из земного царства в небесное, остались мы с почившим в бозе (в 1563 году. – С.К.) братом Георгием (Юрием. – С.К.) круглыми сиротами – никто нам не помогал…»
Живой, любознательный мальчик, но одновременно и великий князь Московский, оказался в некой психологической «мясорубке», которая порой принимала физический, физиологический вид – иногда неугодных боярам людей убивали прямо на его глазах! «Было мне в это время восемь лет; и так подданные наши достигли осуществления своих желаний – получили царство без правителя, об нас же, государях своих, никакой заботы сердечной не проявили, – писал Иван Курбскому, – сами же ринулись к богатству и славе, и перессорились при этом друг с другом…» Очень подходящий психологический фон для формирования гармоничной натуры, не так ли? Уже взрослый Иван восклицал: «И чего только они не натворили! Сколько бояр наших, и доброжелателей нашего отца, и воевод перебили! Дворы и сёла, и имущества наших дядей взяли к себе и водворились в них…»
Детские впечатления, конечно же, наложили на натуру Ивана глубокий отпечаток, и, воспитав в себе государственное мужество, он не стал тем, кого называют «прирождённый воитель и полководец». Но воевать умел, и умел проявлять мужество также воинское. Французский король Генрих IV говорил себе: «А, проклятое тело, ты дрожишь? Ну, что же, пойдём в бой, чтобы ты дрожало не зря!» Очевидно, Иван это же мог сказать о себе.
После смерти матери для него начались годы ужасающие. Детство в восемь лет, по сути, кончилось, но не так, как оно кончалось для великих княжичей – его предков, а печально и унизительно. Как писал Иван: «…князья Василий и Иван Шуйские самовольно навязались мне в опекуны и таким образом воцарились»… «Опекали» же восьмилетнего царя настолько безобразно, что он и в зрелом возрасте с горечью вспоминал: «Ни в чём нам (с родным младшим братом Юрием. – С.К.) воли не было, но всё делали не по своей воле, и не так, как обычно поступают дети». На всю жизнь запомнил Иван, как они с Юрием играли, а «князь Иван Васильевич Шуйский» сидел «на лавке, опершись локтем» о постель Иванова отца и, «положив ногу на стул», не бросал на играющих даже мимолётного взгляда – «ни как родитель, ни как опекун, и уж совсем ни как раб на своих господ»…
А ведь Иван был тогда уже достаточно взросл, чтобы ощущать себя не просто мальчиком. Описав врезавшийся ему в душу эпизод с барски развалившимся в спальне покойного Василия III Шуйским, 34-летний царь восклицал: «Как исчислить подобные бессчётные страдания, перенесённые мною в юности? Сколько раз мне и поесть не давали вовремя. Что же сказать о доставшейся мне родительской казне? Всё расхитили коварным образом: говорили, будто детям боярским на жалованье, а взяли себе…»
Имей после всего этого натуру кроткую, сдержанную, всегда и ко всем справедливую…
Да ещё и по отношению к боярам!
Глава 9Не злодействующий тиран, а титан мысли и духа…
Ни на одного русского государя не возведено столько напраслины, сколько возведено её на Ивана Грозного. Уже говорилось и ещё будет сказано, что многие инсинуации имеют чужеземное происхождение и носят острополитический памфлетный антирусский характер. Но верят-то им и некритически воспринимают их не только западные, но и отечественные историки, начиная с Карамзина, Костомарова и продолжая тем же профессором Зиминым. Если мы проанализируем именной указатель к монографии А. А. Зимина «Опричнина», то обнаруживается факт и любопытный, и показательный.
В именном указателе к «Опричнине» насчитывается около тысячи имён. Многие, поскольку Зимин упоминает о них или ссылается на них один раз, отмечены в указателе один раз: «Белоулин Харитон, купец», «Белый Василий Александров, дьяк», «Бунков Второй, дьяк», «Колычев-Немятый Алексей Иванович», «Колычев-Немятый Афанасий Никитич», «Черкасский Темрюк» и т.д. Кто-то упомянут два раза – как «Гарабурда Михаил», «Павел, епископ», «Эрик XIV» и т.д. А кто-то упоминается А. А. Зиминым по десятку, два и три раза. Чаще всего он упоминает Владимира Старицкого, Михаила Воротынского, Андрея Курбского, И. Ф. Мстиславского, Сигизмунда II Августа, Юрьева Василия Михайловича, но абсолютными «рекордсменами» оказываются современные Ивану Грозному немецкие «мемуаристы» Элерт Крузе, Иоганн Таубе, Альберт Шлихтинг и Генрих Штаден. При этом качество их «свидетельств» таково, что диву даёшься – как профессор Зимин мог на основании их антиивановых инвектив строить какие-либо собственные выводы?!
Подобные отечественные примеры можно множить и множить. Например, не чуждые «просвещённого либерализма» авторы предисловия к академическому изданию переписки Грозного с Курбским вот уж воистину в академической манере снисходительно рассуждают: «Первый царь всея Руси, в правление которого к территории Русского государства были присоединены Казань, Астрахань и Западная Сибирь, создатель опричнины и организатор кровавых карательных экспедиций на собственные земли (ого! – С.К.), Иван IV был не только одним из самых страшных тиранов в русской истории. Он был довольно образованным для своего времени (жирный курсив мой. – С.К.) человеком…»
Вообще-то, объективные авторы отмечают в источниках не просто неплохую образованность, а широкую эрудицию Грозного – с одной стороны. С другой стороны, ни один человек не может быть образован больше, чем это позволяет его эпоха – образованность не вневременная категория. Пифагор, доказав свою теорему, на радостях принёс в жертву богам сто быков, и ясно почему – для его времени это было великое достижение. А сегодня теорему Пифагора доказывает даже малоуспешный школьник, принося домой за это лишь тройку в дневнике.
Академические же судьи Грозного ничтоже сумняшеся продолжают далее: «История человечества знает самые различные типы тиранов – среди них встречались и педантичные бюрократы (вроде Филиппа II Испанского), и грубые практики, чуждые всякой умственной деятельности, и, наконец, своеобразные художественные натуры. К последним, очевидно, принадлежал и Иван Грозный: недаром младшие современники именовали его «мужем чюдного разсуждения», а историки (ох, уж эти историки! – С.К.) сравнивали с Нероном – «артистом» на троне…»
Итак, Грозный – это особо извращённый тиран, тиран-лицедей, тиран просвещённый и находящий в своём тиранстве почти садистское удовлетворение? Что ж, из памфлетов Курбского и писаний европейских мастеров психологической войны XVI века вытекает именно такой образ первого русского царя – «русского Нерона». Таким же он предстаёт перед нами и в описании «креативных» академистов, пеняющих ему «кровавыми карательными экспедициями на собственные земли» и забывающих (?) при этом, что в тот момент, когда царь организовывал экспедиции, земли Новгорода не очень-то были его «собственными», что как раз для того, чтобы они прочно вошли в состав Русского государства, экспедиции и предпринимались.