Вопрос о торговых воротах для России на Балтике оставался для дальнейшего существования России жизненно важным. Страна и до Ивана IV уже очень расширилась, а при Иване этот процесс получил новый размах. Возрастали экспортные возможности, обеспечивающие внутреннее экономическое развитие, возрастали потребности в импортных товарах. Всё это требовало или свободного беспошлинного и беспрепятственного транзита из России к балтийским портам через чужие земли – на что никто не шёл, или…
Или – отвоевания Россией собственных портов на Балтике. Рига принадлежала немцам, Ревель – то датчанам, то шведам, Нарва – шведам. Отвоевав уже в начале Ливонской войны Нарву, Иван смог обеспечить себе морское «окно» в Европу. Но, мало того, что его желали закрыть шведы, на само́м море «нарвскому плаванию» не предоставлялся режим свободной навигации. И это при том, что торговля с Россией была нервом всей торговой политики на Балтике. Современный французский историк Бруно Виане приводит статистику прохода в Балтийское море через пролив Эресунн французских купеческих кораблей:
При всех неточностях порядок явления усматривается легко: когда Нарва была русской, основной транспортный поток шёл через Нарву, потому что основной для Балтики была русская торговля. Когда против неё развернулись каперские действия поляков и вновь разгорелась война, произошла переориентация в основном на Данциг, а когда русские утратили Нарву, она полностью утратила значение как торговый порт. Вокруг торговли с Россией крутилось всё – все хотели иметь русскую пеньку, воск, меха и так далее. Но никто не хотел, чтобы всё это везла сама Россия из русских балтийских портов. Что оставалось России и Ивану Грозному?
Оставалось одно – воевать.
Воевать приходилось, по сути, за будущее, причём – за будущее не только русской внешней торговли, но и за историческое будущее России. Царь Иван был к этому готов. Как отметила летопись, во второй половине 1576 года «великий князь Иван Васильевич вступил в правление и отослал временного царя (Симеона Бекбулатовича. – С.К.) в его торжокские поместья, пожаловав ему также княжество Тверское». Попытки европейских комбинаций не удались, надо было решать проблему силой оружия.
А чтобы уж закончить с фигурой Симеона Бекбулатовича, выскажу и ещё одну версию. Грозный в противовес иерархам церкви усиливал монастыри-«вотчинники», и годы опричнины были временем роста могущества русских монастырей. Наиболее надёжные обители зачислялись в состав «опричных государевых богомольцев», то есть, как видим, имелись и опричники-монахи!
И вот тут надо знать об одном любопытном обстоятельстве! С якобы шутовским «поставлением» Симеона Бекбулатовича «великим князем» потеряли силу прежние жалованные грамоты великих князей монастырям, а пра́ва выдавать новые грамоты Симеон не получил. Через год, когда он был отставлен, Иван Грозный вернул церковникам их привилегии, но – в урезанных размерах и за крупные вознаграждения.
Протестант Джером Горсей – агент английской «Московской компании», видел в таком шаге царя следование примеру Генриха VIII, который секуляризировал церковные владения в Англии, но Грозный, как отмечают А. М. Сахаров, А. А. Зимин и В. И. Корецкий, «лишь единовременно изъял у духовенства крупные денежные суммы, необходимые ему для ведения Ливонского войны».
Джильс Флетчер, бывший послом Англии в России уже при царе Фёдоре Иоанновиче, сообщает, что таким образом у монастырей и епископий было отобрано по 40…50, а то и по 100 тысяч рублей, а Горсей оценивает общую сумму, полученную царём Иваном в результате этой операции, колоссальной цифрой в 300 тысяч фунтов стерлингов. В свете «золотой» цифры поставление Симеона Бекбулатовича выглядит не таким уж шутовством. При этом и «польский» аспект интриги, о котором говорилось ранее, не исключается. Одно вполне могло дополнять другое, хотя «финансовый» момент, надо полагать, преобладал.
Так или иначе, возобновлялись военные действия…
23 октября 1576 года к Ревелю – по-русски Колывани, было отправлено большое войско с «нарядом» – артиллерией. 23 января 1577 года Ревель был осаждён, но 13 марта осаду пришлось снять. Впрочем, впереди был новый большой Ливонский поход, решение о котором Иван Васильевич окончательно принял в апреле 1577 года.
15 июня царь прибыл в Псков. До него уже дошли слухи о сношениях принца Магнуса с Ходкевичем, и он вызвал «короля» Ливонии в Псков, но Магнусу удалось там оправдаться. Тогда же Иван осведомился о тяжёлом положении немногочисленных польских гарнизонов в Ливонии. Гетман Ходкевич имел не более 4 тысяч человек войска, но боялся увеличивать его даже за счёт ливонских немцев, не говоря уже о латышах и эстонцах, поскольку общее настроение населения было в пользу русских. Это, между прочим, лучше любых документов доказывает, что русские вели себя в Ливонии не как жестокие оккупанты. К концу 1570-х годов русскому присутствию в Ливонии исполнялось два десятилетия – срок достаточный для того, чтобы проявилась подлинная суть любого режима. И вот по истечении двух десятков лет местное население было к русским лояльно.
Внимание и силы Батория были отвлечены тогда и на борьбу с мятежным Данцигом, так что время для похода на польскую Ливонию было выбрано удачно. 13 июля 1577 года не менее чем 30-тысячная армия во главе с Иваном двинулась из Пскова в Южную Ливонию, занятую поляками. Его младший сын Фёдор, Борис и Дмитрий Годуновы были оставлены в Новгороде.
Вскоре был взят Венден (Цесис), бывшая резиденция магистра Ливонского ордена. Затем один за другим сдались города Мариенгаузен (Влех), Люцен (Лужа), Режица (Резекне), Невгин (Даугавпилс)… Русские овладели также крепостями Крёйцбург, Лаудон (Левдун), Зесвеген (Чествин), Берзона (Барзой), Колюценау и другими… 1 сентября был взят Вольмар, в плен попал комендант крепости А. Полубенский.
Из Вольмара царь написал второе послание Курбскому. После своего побега в 1564 году именно из Вольмара Курбский направил своё первое послание Ивану. Теперь же царь отвечал ренегату не без сарказма: «…ты хотел успокоен быть от всех твоих трудов в Вольмере, и тут на твою голову бог нас принес», и прибавлял: «Вы ведь говорили: «Нет людей на Руси, некому обороняться», а нынче вас нет; кто же нынче завоевывает претвердые германские крепости?..»
Спад сопротивления сил, противостоящих русским, виден из того, что в Мариенгаузене находилось всего 25 человек гарнизона и 8 пищалей, и замок сдался без боя, как позднее и Люцен (Люцин), и Режица. Показательно, что начальник замка Люцин Юрген фон-Ольденбокум послал гонцов в царский стан, чтобы те сообщили, что они «верно служили королю Жигимонту-Августу», но «за Стефаном быти не хотели… а надеялись на Государя, что их Государь пожалует под сильную руку возьмёт для того, что Лифляндская земля вотчина государева». Иван отнёсся к такому заявлению с пониманием и милостиво, чем была обусловлена и последующая бескровная сдача Режицы. Едва лишь царские войска подошли к городу, как из него вышли «мызники и били челом Государю и великому князю, что город Резица Божья да его государева вотчина…»
Как видим, выбирая между «европейцами»-поляками и «варварами»-русскими, тогдашние ливонцы выбирали русских, демонстрируя явный здравый смысл, утраченный в XXI веке потомками ливонских «мызников».
Стефан Баторий вынужден был заключить временное перемирие, но постепенно в Ливонской эпопее России наступал неблагоприятный для неё перелом. Причём суть этого перелома не понята по сей день, и ниже речь пойдёт именно о том, что выявляет вдумчивый всесторонний анализ. А выявляет он вещи настолько неожиданные, что трудно поверить в то, что мы имеем дело с синергетикой не трагически совпавших по времени случайностей, сработавших против Ивана и России, а с подлой синергетикой сознательно соединённых одно с другим действий, имевших целью не дать России начать масштабный цивилизационный рывок уже с конца XVI века. Случайности тоже сыграли свою роль, но не они определили конечный неуспех России в Ливонской войне 1558–1583 годов.
Эпоха Ивана Грозного в полноценном обзоре русской истории до 1917 года должна занять центральное место постольку, поскольку вдумчиво анализируя именно её, а особенно – последний этап Ливонской войны, мы окажемся в состоянии выявить всю глубину и давность враждебности Европы к России, в том случае когда Россия начинает обретать мощь.
Чем дальше Московское государство уходило от времён ордынского ига, тем явственнее оно обретало потенциал той первоклассной европейской державы, которой была Киевская Русь. Уже Россия Ивана III Великого стала фактором европейской политики, но эта Россия ещё не могла стать решающим фактором европейской политики. Поэтому враждебность Европы к России на примерах России Ивана III ярко не выявляется. Россию Ивана III принимали к сведению, её стремление к приобщению к европейским технологиям старались блокировать, но это противодействие ещё не приобрело характера широкой системной антирусской коалиции.
Россия Петра I Великого и постпетровская Россия заняли в «концерте» европейских держав одно из ведущих мест, а в какие-то моменты – и ведущее место, но заняли его вопреки желаниям и политике Европы по отношению к России. Пётр Великий двинул Россию так мощно и смог – в той мере, в какой это может сделать вождь не народа, а вождь имущей элиты, – разбудить в России такие массовые силы, что уже никакое, сколь угодно сплочённое, внешнее противодействие сдержать Россию не могло. Она долгое время пёрла и пёрла туда и так, как сама считала нужным.
Россия Ивана Грозного по отношению к двум Россиям двух великих государей – Ивана Великого и Петра Великого, занимает промежуточное положение. При Иване Грозном Россия – с начала Ливонской войны – становилась потенциально решающим фактором европейской политики, но у неё ещё не хватало сил, чтобы успешно справиться с антироссийскими диверсиями Европы, объединённой против России. А на завершающем этапе Ливонской войны это и произошло.