Как видим, Европа могла объединять свои чувства – при случае – задолго до времён Европейского союза. Впрочем, уже к весне 1572 года Турция вновь имела в Средиземном море настолько мощный флот, что Венеция тут же подписала договор, по которому уступала османам Кипр.
В 1574 году на трон Селима II сел до 1595 года его сын Мурад III. Сын не унаследовал порока отца – одним из первых его указов был запрет вина, что даже вызвало волнения янычаров, после чего им было позволено пить, но умеренно. Зато Мурад обладал двумя собственными пороками – маниакальной похотливостью и маниакальной же алчностью. Он построил специальное хранилище для своей казны с тремя запорами и спал над ним на протяжении всего срока своего правления. Хранилище, как сообщает Лорд Кинросс, открывалось только четыре раз в год, чтобы принять свежий груз сокровищ, оцениваемый в миллионы дукатов. Мурад вёл абсолютно праздную жизнь, окружив себя бесчисленными придворными и не интересуясь государственными делами. Причём коррупция при нём развилась настолько, что в конце концов султан определил долю, которая причиталась ему со взяток, даваемых его министрам.
И вот такая Турция начинает с весны 1578 года сложную войну с Персией, замиряясь с Польшей и Австрийской империей. С ними замиряется и Крым, который турки привлекают к иранской войне. В чём надо отыскивать побудительные причины начала войны османов с персами за Грузию? Персы агрессивности не проявляли, инициатива военных действий принадлежала османским военным и политикам – насквозь коррумпированным.
Версия о том, что «восточная» война Порты, нейтрализовавшая угрозу для Европы, была обусловлена европейскими взятками министрам Мурада, как минимум имеет право на существование. А как максимум мы это можем утверждать уверенно – очень уж воинственные планы не вписываются в «эпоху» сибаритствующего Мурада, а приток золота в его знаменитое хранилище было проще обеспечить при нажиме на Европу. Вопрос в том – кто мог в Европе дать советникам Мурада крупный бакшиш?
Ответ очевиден: тот, кто имел огромные денежные средства. А их имели тогда в Европе, во-первых, римские папы, во-вторых, иезуиты, и в-третьих, европейские банкиры. Обычно историки основное внимание уделяют тому, что связано с коронованными историческими фигурами, но ведь издавна в Западной Европе правили и некоронованные короли. И в XVI веке они порой оказывали на европейскую политику влияние большее, чем официальные монархи. Например, академическая советская «История Франции» напряжённость начавшихся франко-испанских войн XVI века объясняла тем, что обе державы были дворянскими монархиями, а для дворянства-де «война являлась одним из важнейших средств существования». Однако в конфликте монархий Франциска Валуа и Карла Габсбурга огромную роль играли и другие «монархии», и прежде всего – южногерманский банкирский дом Фуггеров. Деньги этих монополистов – торговцев медью, пряностями, золотом и серебром стали решающим фактором избрания испанского короля Карла I германским императором (основным его конкурентом был как раз французский король Франциск I Валуа).
Среди преимуществ Карла (Карлоса) I как претендента на императорский престол историками упоминается наличие его войск в районе Франкфурта-на-Майне. Но что значили эти тысячи закованных в сталь наёмников по сравнению с сотнями тысяч золотых монет?! Фуггеры предоставили Карлу I кредит в 543 383 гульдена. Их компаньоны Вельзеры из Аугсбурга дали еще 143 333 и ещё 165 000 – итальянские банкиры. В результате в 1519 году Карл I был избран и до 1555 года правил под именем Карла V, а Фуггеры получили исключительные права на испанские золотые и серебряные рудники, а также солидный «пакет акций» в испанской внешней политике. Глава дома Якоб II Фуггер имел все основания писать Карлу V в 1523 году: «Ясно как день, что без моей помощи вы, Ваше величество, не могли бы получить императорскую римскую корону».
Если бы вместо Карла I на германский престол был избран Франциск I, Испания была бы вынуждена резко сократить континентальную активность. Зато Франция – со своим стремлением к преодолению феодальной раздробленности, ликвидации внутренних таможен и с большими потребностями в экономическом развитии – могла бы стать естественным катализатором в процессе объединения Европы. Тогда у Франциска, одновременно и французского короля, и германского императора, были бы огромные возможности для решения грандиозных задач вполне мирным путем. Не пропустив вперед Францию и создав для Франции объективную необходимость воевать, Фуггеры выиграли не одну лишь новую монополию на новые рудники. Они надолго выиграли войну, тождественную для них прибыли.
К 1570-м годам доходы Фуггеров стали падать в связи с банкротством Испании, и они (уже имперские графы, а позднее имперские князья) переключились на приобретение земель. Финансирование будущей войны Батория с Россией вполне могло быть им выгодно. Впрочем, Фуггеры приведены для примера – ими не исчерпывается список тех, кто, не имея корон, имел огромные количества золотых монет, украшенных коронами, и был заинтересован в поражении России в Ливонии. У Стефана Батория в его антирусской политике могло быть достаточно денежных «спонсоров», причём о папах будет сказано отдельно.
И с конца 1577 года для Батория очень уж «удачно» всё стало сходиться одно к одному… 5 ноября 1577 года заключает мир с Польшей Порта Мурада III. В ноябре 1577 года литовцы «хитростью», как сообщает А. А. Зимин, завладели важной крепостью Невгин (Динабург, ныне Даугавпилс), а вскоре и Кесью (Венденом) и ещё несколькими крепостями. «Хитрость» – по польским источникам и сочинению Гейденштейна – заключалась якобы в том, что литовские предводители Борис Сава и Вильгельм Плятер послали в подарок московскому гарнизону бочку водки, тот перепился, и литовцы завладели крепостью. Венден же был взят якобы при помощи латышей, отворивших ворота города. А. А. Зимин и В. В. Новодворский сообщают об этом без комментариев, но мало приходится сомневаться, что Динабург и Венден пали в результате подкупа и оплаченного предательства…
А успехи Батория продолжали дивным образом множиться. В конце 1577 года в прямые переговоры с Баторием вступает Магнус. В начале следующего года он прямо изменяет царю. В декабре 1577 года прекращает сопротивление Данциг. В сентябре 1578 года наступает черёд мира с Крымом. Антирусский союз Речи Посполитой со Швецией, возникший в 1578 году, в особых подталкиваниях не нуждался – он был для обеих сторон естественным. Но вряд ли естественным можно считать то, что в 1579 году датский король Фредерик II почему-то – на основании вздорных доводов – отказался ратифицировать русско-датский договор 1578 года о признании Ливонии владением России. И ещё в июне 1578 года с Россией порывает выученик испанских иезуитов Рудольф II, поддерживая при этом выученика итальянских иезуитов Батория.
Ещё в 1577 году Баторий с грустью обозревал пустую сокровищницу в Тыкоцине, а сейм отказывал ему в праве на военные налоги. И вдруг открывшийся 20 января 1578 года сейм принимает решение возобновить войну с Россией, а, оканчивая свою деятельность, 10 марта 1578 года приговаривает введение налогов на войну в течение двух лет, «и притом налогов столь значительных, – замечает В. В. Новодворский, – что никто о подобных в то время не помнил». Вводилась поземельная подать в размере одного злотого и акцизная пошлина в размере 1/8 с продажной цены каждой бочки пива.
Было решено вести войну «в пределах неприятельских», и быстрота, с которой всё в Польше повернулось от равнодушия к энтузиазму, более чем удивляет. Апологеты Батория приписывают всё энергии и выдающимся качествам короля, но это – вряд ли. Баторий никак не тянул на роль национального вождя. Польше он был чужд и по крови, и по языку, и по интересам. Говорил лишь на венгерском и латыни, язык подданных изучать не собирался, и с престарелой супругой общался через переводчика. Законов и установлений польских новый польский король не знал и знать не желал. Внутри Польши он постоянно испытывал немалое сопротивление, и – не только в Пруссии, но и в Литве, да и в чисто польских воеводствах.
Тем не менее Баторий уверенно шёл к возобновлению конфликта с Иваном Грозным. По окончании Варшавского сейма 1578 года он заявил папскому нунцию Викентию Лаурео, что, начиная войну с царём, думает не о возвращении Ливонии, а о завоевании самой Москвы, и что предприятие это не так трудно, как может показаться: стоит только взять Полоцк и Смоленск, и Москва будет в его руках. Но сам ли Баторий шёл к войне, или его вели, хотя он и не упирался? Впрочем, может ли не рваться с поводка гончая, когда ожидает приказа «фас»?
Куда девались былые обходительность и улыбки! Когда запорожский атаман Иван Подкова (прозванный так потому, что легко ломал подковы) предпринял поход на Валахию, Баторий приказал арестовать его, а затем по требованию Стамбула Подкова был обезглавлен в присутствии турецкого чауса, хотя многие в Польше ходатайствовали перед королём о помиловании смелого атамана. Соратники его были зверски замучены. Впрочем, позднее с запорожцами Баторий заигрывал весьма и весьма.
Папа римский придал антирусскому акту вид общеевропейского крестового похода, и войска для русской войны Батория набирались по всей католической Европе: немецкие, венгерские, датские и шотландские наёмники. Земское ополчение польской шляхты Баторий использовать не собирался ввиду его крайне низкой боеспособности. Венгерским полководцам Касперу Бекешу и Михаилу Вадашу было поручено нанять солдат в Венгрии, Христофору Розражевскому и Эрнесту Вейеру – в Германии. Польским ротмистрам были даны деньги для найма отрядов в самой Польше. Предписывалось набирать людей здоровых, сильных, опытных в обращении с оружием. То есть против России набиралась профессиональная наёмная армия, а ландскнехты, надо отдать им должное, воевать и держать дисциплину умели. Рейтарами был назначен командовать ливонец Георг фон Фаренсбах. Ранее он служил в русской армии и хорошо изучил сильные и слабые стороны русских и их тактику.