Неудачи русских продолжались, а к шведам и Баторию была готова присоединиться Дания. Можно было ожидать волнений в Казани и Астрахани, инспирируемых извне. Не дал желаемых Иваном результатов Земский собор – необходимых средств на войну получить не удалось. Иван «со всяких торговых людей, и с тарханов (льготные владения. – С.К.), из гостей (купцов. – С.К.), из торговых людей, и со всей земли для войны деньги по розводу взяти велел», но сборы были недостаточны. Земли пустели – даже во владениях Симеона Бекбулатовича, лежавших внутри страны, «на 273 выти (мелкая единица для раскладки налогов. – С.К.) в живущем тягле и на льготе приходилось 635 вытей, лежаших «в пусте»».
Филон Кмита 8 января 1581 года сообщал Баторию, что схваченные у Холма дети боярские «дали показание, что великий князь… имел у себя сейм, желая знать волю всех людей… вести ли войну или заключить мир с вашим королевским величеством…» Собравшиеся просили Ивана заключить мир, заявляя, что «против сильного государя трудно воевать, когда из-за опустошения их вотчин не имеешь, на чём и с чем…» Кмита, к слову, умело засылал «шпигов» в пределы России с 1570-х годов.
Усилилась открытая, а ещё больше – скрытая, боярская оппозиция. У князей и бояр деньги, конечно, были, хотя доходы и упали. Однако крепко выручать государство, жертвуя личными средствами, у русской элиты в обычае заведено не было. Более того, бежавший к Баторию боярин Давид Бельский выдал королю тайных информаторов Ивана, которых тот содержал в Литве. Это предательство Бельского нашло отражение в «псковском» дневнике Батория, но сколько подобных измен писаная история не отразила?
Не проявила патриотизма и верхушка русской церкви – богатейшего коллективного феодала. Иерархи вполне могли обеспечить необходимое финансирование новых усилий России в Ливонской войне, но не обеспечили.
12 марта 1580 года в Вену к императору Рудольфу II был отправлен гонец Афанасий Резанов с предложением антиосманского союза, а в августе 1580 года Иван направил в Вену Истому Шевригина с новым предложением о союзе. Оба раза ответ был, естественно, уклончивым и пустым. Шевригина император принял 10 января 1581 года в Праге, а 26 февраля русского гонца удостоил аудиенции папа Григорий XIII. А. А. Зимин весьма наивно сообщает, что папу якобы заинтересовала идея «крестового похода» против османов, и поскольку, продолжает А. А. Зимин, «для создания внушительной коалиции держав против Османской империи нужно было добиться заключения мира между Россией и Речью Посполитой», папа «решил направить посредника, который должен был примирить (?! – С.К.) интересы враждующих сторон». На эту же причину заинтересованности папы суховато указывает и В. В. Новодворский, тоже принимающий её за подлинную. В действительности папа был, конечно же, заинтересован в контроле ситуации и подправлении её в нужную Риму и Западу сторону, то есть – в пользу Стефана Батория.
А. М. Сахаров, А. А. Зимин и В. И. Корецкий считают, что в Ватикане тогда «ожили заветные планы о соединении церквей под верховенством католического Рима», но вряд ли папа был настолько глуп, чтобы всерьёз рассчитывать на унию римского католичества с русским православием. «Русская» активность Рима объяснялась всего лишь желанием: 1) максимально использовать ситуацию для получения достоверной информации из первых рук и 2) поддержать все притязания Речи Посполитой.
Не исключался, конечно, и некий зондаж, хотя бы для того, чтобы понять – насколько умён и неподатлив царь, насколько его можно обводить вокруг пальца и давить на него?
В Москву был направлен нунций Антонио Поссевино – фигура в поздней истории Руси Ивана Грозного отметившаяся весьма громко, но исключительно отрицательно, как провокатор и клеветник. Поссевино выехал со своей миссией в сопровождении Истомы Шевригина. По дороге он встретился с Баторием в его ставке, а с 18 августа до 14 сентября 1581 года в Старице неоднократно беседовал с Иваном.
В третий поход на Русь Баторий выступил 20 июня 1581 года – на фоне набегов на южные русские окраины ногайцев, чьи силы насчитывали 25 тысяч конников. А 15 августа 1581 года передовые отряды Батория появились у стен Пскова. Королевский секретарь Станислав Пиотровский записал в своём дневнике: «Любуемся Псковом. Господи, какой большой город! Точно Париж!»
(В скобках замечу: что записал бы поляк в дневнике, если бы увидел Киев и Владимир, не обращённые в руины «культуртрегерами» лучшего друга «креативных историков» Батыя? Впрочем, если бы Пиотровский что-то и записал, то не в военном своём дневнике, а в дневнике мирного путешествия, ибо на Русь, не погромленную монголами, никто войной ходить не рискнул бы!)
В армии Батория насчитывалось 47 тысяч воинов, из них 27 тысяч составляли немецкие и венгерские наёмники. Иными словами, до 60 % (если не более!) войск Батория было иностранного происхождения. В этом и заключался секрет «русских» успехов Батория. Причем в первом и втором походе процент иностранных наёмников-профессионалов был, вне сомнений, ещё выше. Во-первых, финансирование первого похода по определению было максимальным. Во-вторых, в первые две кампании произошла неизбежная убыль наёмного профессионального контингента в ходе боевых действий, а опытных вояк никогда много не бывает. В-третьих же, к третьей кампании число желающих попытать счастья в русских краях, надо полагать, уменьшилось – ландскнехты умели оценить боевые качества противника, и за два «русских» похода многие поняли, что в боях с русскими воинами голову сложить намного проще, чем набить карманы польским жалованьем и награбленной добычей.
Псков был не просто мощной крепостью с тремя поясами каменных стен. Псков был подлинно русским городом по духу, да к тому же на протяжении веков пограничным, к войне привычным. Баторий рассчитывал после взятия Пскова идти на Москву, однако 16-тысячный гарнизон Пскова и население выдержали осаду 50-тысячной королевской армии и вынудили Батория отойти от города. Баторий и его иностранные советники вынуждены были признать, что в обороне крепостей русские превосходят все народы. (Здесь, тоже в скобках, надо заметить, что признание Батория косвенно приводит к убеждению, что многие из ранее взятых русских крепостей были взяты «поляками» не столько сталью, сколько золотом и изменой.)
В итоге война пошла на убыль. Героическая оборона Пскова сорвала планы Батория и вынудила его начать мирные переговоры. К переговорам поляков вынуждало и то, что активизировались ранее вялые шведы. Ещё 4 ноября 1580 года, воспользовавшись тяжёлым положением России, шведский полководец Понтус Делагарди захватил центр русских владений в Карелии – город Корелу. В Кореле из 4041 двора уцелело всего 440. Затем пришёл черёд Нарвы – она была взята Понтусом 4 сентября 1581 года. 18 сентября пал Ивангород, 28 сентября – Ям, 14 октября – Копорье. Шведские войска грозили прийти в прямое соприкосновение с «польскими», а это было чревато конфликтом, исход которого для Батория, потрёпанного под Псковом, мог быть неблагоприятным.
Не любящий Ивана А. А. Зимин, как и не любящий Ивана В. В. Новодворский, упрекают его в бездеятельности и безынициативности, но в той ситуации нетрудно было и действительно пасть духом. Однако Иван, похоже, сумел оценить ситуацию в конце концов трезво. Всё складывалось так, что приходилось сознательно ставить крест на почти всём, пытаясь выторговать хоть что-то и сосредоточившись на одном – сохранении за Россией хотя бы Нарвы, единственного удобного «окна» в Европу. На рубеже 1581–1582 годов Иван начал готовить поход на Швецию, но быстро понял, что шанс на удачу и здесь минимален. Когда воеводы собрались с войсками в Торжке и Вышнем Волочке, Иван отменил решение о походе и велел полкам стоять в Новгороде.
Баторий же стоял лагерем в районе Пскова, и 5 октября 1581 года туда прибыл Поссевино в качестве посредника в польско-русских переговорах о мире. Провокатор, безусловно, талантливый, опытный, изощрённый, «играл» он, конечно, в одну сторону, и в письме Ивану от 9 октября рекомендовал тому пойти на мир ценой уступки всей Ливонии. За это Поссевино обещал добиться содействия папы в получении Россией права свободной торговли со странами Запада через Польшу и Ливонию. Даже А. А. Зимин назвал это «обещание» папского нунция «чистым надувательством», каковым оно и было.
Основную цель миссии Поссевино порой видит не в дипломатической поддержке Речи Посполитой, а именно в склонении Ивана «к духовному союзу с католицизмом». Поссевино якобы должен был внушить царю, что не приличествует «такому великому государю», как он, признавать константинопольского патриарха – «раба турок». Во главе русской церкви тогда стоял митрополит, формально подчинённый патриарху, но реально «верховные вожди» из экс-Царьграда периодически появлялись в Москве, выпрашивая субсидии. Так что Иван на провокации не поддался, а когда Поссевино стал просить царя поговорить с ним наедине о вере, Иван всё свёл к шуткам по поводу манеры легата стричь бороду и так далее. А потом без обиняков, дополнительно, «пошутил» в том смысле, что папа-де «волк, а не пастырь».
В спорах и препирательствах прошли октябрь, ноябрь и декабрь 1581 года. Наконец 15 января 1582 года в русском городе Ям-Запольском при «посредничестве» Поссевино русские и польские послы заключили мирный договор, а точнее – перемирие на десять лет, по которому Россия отказывалась от Ливонии и Полоцка, а Польша освобождала занятые русские территории.
24 февраля 1582 года полякам был передан Дерпт, и польские источники, которые без комментариев цитирует А. А. Новодворский, утверждали, что «господство Иоанна тяжело отозвалось на благосостоянии цветущего перед этим Дерпта… многие каменные дома лежали в развалинах» и т.д. Однако Новодворский же в другом месте сообщает, что «сжёг город Дерпт» и «опустошил его окрестности» в ходе военных действий литовский гетман надворный Христофор Радзивилл. Крайне жестокое отношение к побеждённым было обычным для поляков явлением. Впрочем, воевали-то в основном против русских не поляки, а иностранные наёмники-ландскнехты, для которых зверства и насилие являлись и вовсе единственно возможным образом поведения.