А сколько в Европе прозябало толковых мастеров своего дела! Европейские цеховые рамки не поощряли инициативу подмастерьев, а Россия, где цеховой организации ремесла не было, могла бы предоставить им поле широкой самостоятельной деятельности – русский царь, повторяю, был к этому готов. Ещё в начале царствования Иван поручал своему послу в Англии Непее нанять там разного рода специалистов, что Непея и сделал. В конце же царствования Ивана о приглашении в Россию «мастеровых людей» вёл переговоры с английским послом Боусом думный дьяк Андрей Щелкалов.
О феномене Шлитте и «деле Шлитте» ещё будет сказано отдельно – как об особо «знаковом» примере по теме. И если бы европейское знание соединилось в эпоху Грозного с государственными возможностями русского царя, с энергией и средствами купцов и промышленников типа Строгановых, со сметливостью пушечного мастера Андрея Чохова и готовностью работать простых русских Иванов, то…
То Русь могла выйти на такой уровень развития и мощи, который коренным образом менял бы ход мировой истории. Но он менялся бы тогда в сторону, нежелательную для пап Григория № такой-то и Сикста № такой-то, австрийских Габсбургов и ливонских епископов, германских и итальянских банкиров, ганзейских купцов и польских магнатов.
Могли ли они позволить истории пойти по такому пути?
Нет, не могли…
Они и не позволили.
Кто-то из них действовал сознательно, кто-то – инстинктивно, но все они действовали в одном направлении и с одной целью – не пустить Россию в Европу, а оставить её в том невежестве, которое со времён Батыя стало русской платой за европейское знание и культуру.
Вот что надо понимать нам, анализируя ход и итоги Ливонской войны Ивана IV Васильевича Грозного. Ливонская война не была в итоге удачной лично для него, однако её геополитическая и цивилизационная необходимость для России была вне сомнений. В Ливонии – в той её части, которая и исторически, и по своему географическому положению должна была прилежать к Московскому государству, должно было быть прорублено русское «окно в Европу».
Однако после того, как оно было прорублено – пусть и мечом, но в целях мира и мирного взаимного сотрудничества и развития, это «окно» было забито самой Западной Европой. И жаль, что мы в России по сей день не очень-то это поняли, соглашаясь с европейскими клеветами на царя Ивана и возводя на него напраслину отечественного производства.
Глава 19Средневековые Геббельсы versus царя Ивана и России
В прямой связи с вышесказанным находится и ещё один аспект той эпохи. Он тоже практически никогда в России не оценивался по его значению. Ранее о нём уже было сказано, но он заслуживает того, чтобы остановиться на нём дополнительно. Речь – о той психологической и информационной войне, которую Запад организовал против России с началом Ливонской войны.
Современный автор исследования об Иване Грозном профессор Мюнстерского университета Франк Кемпфер пишет, что «ужас разорения» вызвал в Ливонии и Германской империи «волну прокламаций», в которых «зверства московитов» изображались в тех же красках, что и «зверства турок». В Европе издавались памфлеты, иллюстрированные брошюры, листовки – «летучие листки», где русский царь и русская политика получали самые чёрные оценки, что было и понятно – Ливонская война на первых порах шла для России успешно, и надо было сплотить общественное европейское мнение вокруг идеи ограждения «цивилизации» от нашествия «большевист…» – пардон, «московитских орд».
Например, на одном из листков 1561 года изображалась душераздирающая картина. Левую часть листка занимал мощный дуб, на ветвях которого висели три полногрудые обнажённые женщины, в придачу утыканные стрелами, и отдельно подвешенные сердца, а у подножия дуба лежали три убиенных ребёнка, из груди которых и были вынуты эти сердца. В правой части листка группа русских лучников расстреливала из луков висящие трупы женщин. Над рисунком шёл текст, расписывающий «тиранию московитов» и их зверства.
А за пропагандой должны были последовать уже действия.
С введением «опричнины» антиивановская пропагандистская кампания усилилась, причём прежде всего в Германии. Ливонский орден был отделом Немецкого ордена, а немецкая или германизированная элита Ливонии ощущала себя находящейся на переднем крае противостояния с Москвой.
Да так оно и было. Если мы посмотрим на европейские источники сведений об эпохе Ивана Грозного, то обнаружим пестрящие немецкие имена: Штаден, Шлихтинг, Герберштейн, Гейденштейн, Таубе, Краузе, Буссов… И все они густо перемежают фактические данные с вымыслами, намеренной ложью или сконструированными ситуациями.
Так, например, померанский дворянин Шлихтинг, бежавший из войск Ивана IV в Литву, в первом своём сочинении «Новости из Московии, сообщённые дворянином А. Ш. о жизни и тирании государя Ивана» передаёт разговор Ивана с дьяком Висковатым в следующих выражениях… Висковатый вначале якобы просил Ивана не проливать столько крови, а особенно же – «не истреблять своего боярства», а далее предлагал царю «подумать о том, с кем же он будет впредь не то что воевать, но и жить, если он казнил столько храбрых людей»…
Грозный же якобы ответствовал: «Я вас ещё не истребил, а едва только начну, постараюсь всех вас искоренить, чтобы и памяти вашей не осталось»… (Заметим в скобках, что реальный Грозный поступал с детьми опальных наоборот – если те не были на подозрении, как отцы.) Затем – в передаче Шлихтинга – Иван заявил: «Надеюсь, что смогу это сделать, а если дело дойдёт до крайности, и Бог меня накажет, и я буду принуждён упасть ниц перед моим врагом, то я скорее уступил бы ему в чём-либо великом, лишь бы не стать посмешищем для вас, моих холопов»… Последнее заявление никак не могло принадлежать Ивану – в психологическом плане он мыслил и действовал прямо противоположно.
Руслан же Скрынников, приводя эти пассажи, с простодушием подлинного историка, верящего лишь «документу» (а как не верить Шлихтингу, если его записки современны эпохе Грозного!), комментирует их так: «Диалог передан Шлихтингом в «Новостях», отличающихся значительно более высокой степенью достоверности, нежели написанные позже «Сказания» (тоже вышедшие из-под пера Шлихтинга. – С.К.). Речь царя весьма точно выражала непомерную гордыню. С точки зрения стилистической она весьма близка к подлинным произведениям и письмам Грозного».
Похоже, Скрынников не дал себе труда задуматься – мог ли Шлихтинг быть свидетелем такого диалога, и почему речи Грозного у Шлихтинга стилистически действительно близки, в определённой мере, к подлинным произведениям и письмам Грозного? А ведь здесь, скорее всего, мы имеем дело с перевранным использованием Шлихтингом посланий Грозного к Курбскому или других документов Ивана. Впрочем, послания Курбского к Грозному западноевропейские мастера психологической войны тоже явно не обходили вниманием.
Полное название упоминаемых Скрынниковым «Сказаний» – «Краткое сказание о характере и жестоком правлении Московского тирана Васильевича». Уже само название указывает на подлинную суть творения Шлихтинга – это не историческая хроника, а злободневный политический пасквиль, из которого если и можно извлекать крупицы исторической истины, то лишь по методу Петуха из басни Крылова, искавшего жемчужное зерно в навозной куче.
Да и то…
Современный ярославский историк Илья Горшков, избравший темой своей диссертации как раз особу Шлихтинга, утверждает, что якобы нет оснований для предположений, что иностранцы вообще, и Шлихтинг в частности, сознательно искажали историческую действительность. При этом сам же Горшков сообщает, что Шлихтинг, находясь в Москве, «сотрудничал с разведывательной службой Польско-Литовского государства, сообщая «послам и гонцам» польского короля «верные сведения о делах неприятельских»…» Разведывательные данные Шлихтинг поставлял своим шефам, надо полагать, достоверные. Но публичные-то сочинения Шлихтинга имели другую задачу – дезинформации европейского общественного мнения относительно ситуации в России.
И один ли Шлихитинг этим занимался?
Мы без сомнений верим тому, что Иван Грозный убил своего сына – ведь даже великий Репин запечатлел в своём выдающемся полотне этот момент русской истории…
Истории ли?
Обстоятельства смерти Ивана Ивановича известны из рассказа иезуита Поссевино, который в лучшем случае мог пользоваться слухами, причём – слухами, скорее всего, злонамеренными. Не исключена и прямая провокация Поссевино. По сути, мы имеем дело лишь с двумя несомненными, имевшими место фактами: смерти царевича и выкидыша у его жены Елены – урождённой Шереметевой. Но, может, выкидыш у Елены произошёл как реакция на смерть мужа, умершего от тяжёлой болезни или несчастного случая? Недоброжелатели распустили слух, Поссевино его записал, и вот уже более четырёх веков историки пробавляются ложью, возведя её в ранг исторического факта…
Но что несомненно, так это то, что у пасквильных писаний иностранцев о России кроме задачи опорочить царя была и ещё одна цель – отпугнуть от России тех европейских специалистов, которые своими знаниями и профессиональными навыками могли бы обогатить русских специалистов. Последние ведь в то время на Руси были, причём иногда – выдающиеся. Так, например, зодчий Фёдор Савельевич Конь происходил из смоленских крестьян. Купечествовал, а также и строил по собственным архитектурным планам. Через два года после смерти Ивана IV Конь начал строительство десятикилометрового третьего крепостного пояса вокруг Москвы… По линии современного Бульварного кольца вытянулись каменные стены Белого (Царёва) города с 28 огромными башнями. Конь выстроил и Смоленскую городовую крепость. Его конструкции отличались простотой, ясностью, продуманностью форм.
А если бы под эти выдающиеся творения архитектуры была подведена ещё и европейская строительная теория, если бы работа Коня и других русских мастеров вплеталась в общеевропейское дело технологического развития общества? Подобное предположение – не досужая фантазия, под ним – государственная линия всего царствования Ивана Грозного. Вот шлихтинги её и подрывали. Сообщая в своих записках о заговоре конюшего боярина Ивана Фёдорова-Челяднина, Шлихтинг утверждал, что в Коломне в связи с ним было якобы казнено «более трёхсот иноземных граждан». Цель такой «информации» понятна – прочтя о подобных ужасах, ни один здравомыслящий человек и мысли не стал бы держать о том, чтобы искать счастья в России. Но даже несмотря на подобное запугивание, в Россию Ивана Грозного стремились, о чём ещё будет сказано в связи с делом Шлитте.