Любопытна, однако, цифра, указанная Шлихтингом, – 300 иностранцев. Если она имеет под собой реальные основания – не по части числа казнённых, конечно, а по существу, то это значит, что иностранец на Москве не был тогда диковиной – к нам приезжали, выходит, многие. Сократить число приезжих, не позволить Руси подпитывать себя достижениями Европы и было одной из задач агентов Запада и политических диверсантов.
Чтобы подвести некий промежуточный итог в теме о степени достоверности сообщений иностранцев, посещавших Россию XVI и XVII веков, обращусь к мнению компетентного историка религии Георгия Георгиевича Прошина. Критически оценивая заявления иезуита Поссевино, шведского дипломата Петрея де Ерлезунда, Герберштейна, немецкого путешественника Адама Олеария (Эльшлегера) о том, что русское духовенство якобы невежественно, Прошин пояснял, что русские монахи не отвечали на вопросы гостей и не поддерживали с ними беседу не потому, что им нечего было сказать, а потому, что мирские контакты через голову начальствующей братии попросту считались греховными.
Так, Олеарий писал, что из десяти русских монахов лишь один знал Иисусову молитву. ««Социологический опрос» Олеария, – иронизирует Прошин, – дал ошибку ровно на порядок: не один из десяти знал молитву, а девять из десяти отказались обсуждать эти вопросы с заезжим иноземцем», и далее: «Незнание же Иисусовой молитвы – вещь совершенно невероятная. Этой молитвой сопровождается весь день монаха, её незнание попросту исключено».
Прошин, безусловно, прав! Иисусова молитва состоит из одной фразы: «Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя, грешного!» Не знать этой молитвы ни один монах, конечно же, не мог. Однако Олеарий – вместо того, чтобы дать себе труд задуматься – в чём дело? – и исходить из однозначной уверенности в том, что все монахи (и русские, конечно, тоже) везде Иисусову молитву знают, – просто списал всё на невежество русских монахов.
Этот казус показывает, что европейские визитёры относились к русским свысока, спесиво, без желания разобраться в чужой, непривычной для европейца жизни. Поэтому достоверность наблюдений русской жизни иностранцами невелика – даже если не брать в расчёт «чёрного» антирусского «пиара» в рамках тогдашней антирусской пропаганды.
Для полноты картины эпохи надо, впрочем, знать, что и царь Иван, прекрасно понимая значение как пропаганды, так и контрпропаганды, не оставался в долгу и распространял в Европе «глумливые письма» на немецком языке против польского короля Сигизмунда II Августа. Вот только польские историки не реконструируют исторический облик Сигизмунда на основании пропагандистских листков Грозного – в отличие от российских историков, которые пишут о Грозном, пользуясь изделиями средневековой польско-ливонской пропаганды.
Крупный исследователь эпохи Грозного Игорь Яковлевич Фроянов выпустил в свет в 2007 году капитальную монографию «Драма русской истории: На путях к опричнине». Этот огромный труд, полностью объективный и потому лояльный к деятельности первого русского царя, освещает лишь один из аспектов эпохи – предпосылки к «опричнине». Ниже кратко сообщается тезис И. Я. Фроянова, касающийся антирусской деятельности Запада.
И. Я. Фроянов констатирует, что:
«Запад и сосредоточенные там антиправославные силы были очень встревожены появлением Русского единого государства, но взять Россию посредством военной силы не могли и потому навязали ей более изощрённую форму войны – идеологическую войну».
И. Я. Фроянов напоминает также, что сначала в Новгород, а затем и в Москву – ещё во времена до Грозного – были заброшены «семена «ереси жидовствующих»…», и подчёркивает, что «ересь угрожала не только возникающей самодержавной государственности, но и целостности молодого единого государства», поскольку поощряла центробежные тенденции. Такая оценка абсолютно верна, но это всё же – лишь оценка, которую либералы могут оспаривать. Однако И. Я. Фроянов подробно останавливается и на вполне конкретном, с расчётами, плане известного нам Генриха Штадена. С 1577 года в эльзасском имении Люцельштейн в Вогезах, принадлежавшем пфальцграфу Георгу Гансу, Штаден разрабатывал подробный план европейской интервенции в Россию – «Проект завоевания Русской земли», этакий средневековый вариант плана «Барбаросса».
Пфальцграф на заседаниях рейхстага добивался соответствующих ассигнований и старался втянуть в коалицию Пруссию, Польшу, Ливонию, Швецию и Священную Римскую империю. И вот, после анализа конкретных данных плана, И. Я. Фроянов делает уже документально обоснованный вывод:
«Таким образом, план завоевания Русской земли, разработанный Генрихом Штаденом, включал, кроме самого завоевания, три главные задачи: 1) ликвидацию царской власти и установление власти оккупационной; 2) замену православия католической верой; 3) расчленение Русского государства».
И. Я. Фроянов сам же задаётся вопросом – насколько реальным являлся тогда этот план? И приводит мнение А. А. Зимина, который считал, что то был «фантастический проект оккупации России». Что ж, каждый оценивает в меру своего разумения. Конечно, конкретно план Штадена был тогда авантюрой. Но отнюдь не фантастикой, вопреки мнению многих, является то, что сразу же после появления в политической реальности мира единой и обширной России Запад начал строить и век за веком строил планы ослабления и даже уничтожения России… А сегодня эти планы выполняет – пока что успешно.
Если бы тому же Александру Зимину (1920–1980) – воистину узкому специалисту, прекрасно знающему фактографию определённого периода русской истории, в 1980 году сообщили, что Запад имеет и уже скоро реализует план уничтожения СССР и системного завоевания Русской земли, то Зимин наверняка тоже заявил бы, что это – «фантастический проект».
А оказалось…
Увы, сколько было и есть на Руси «выдающихся» «историков», чей исторический кругозор ограничивается лишь предметом их специальных исследований… «Историков», хорошо освоивших фактографию «исследуемой» ими эпохи, однако не способных на подлинно исторический широкий взгляд на историю России и мира.
А ведь, если вдуматься, то не исключено, что элементы якобы «фантастического» плана Штадена, относящегося к 1577 году, уже в 1578 году были использованы в планах подготовки вполне реальных трёх интервенционистских походов европейских наёмников Стефана Батория на Россию, конечной целью которых было завоевание Москвы и всей России.
Глава 20Алексей Толстой и Валентин Костылев versus либерала Дмитрия Лихачёва
Великий русский советский писатель Алексей Николаевич Толстой написал знаменитый роман о Петре I, однако менее известно, что с конца 1930-х годов Толстой работал над двухчастной драматической повестью «Иван Грозный», которую закончил в 1943 году. Толстой резонно считал, что Пётр имеет истоки в Иване, и заявлял, что
«…в личности Ивана Грозного и людей, его окружавших, с особенной яркостью отразилось всё своеобразие, весь размах русского характера. Грозный – человек больших страстей, человек огромного, пытливого, иронического ума, ума практического и вместе с тем способного на непомерный полёт фантазии»…
Алексей Николаевич очень основательно относился к источниковой базе: его роман о Петре – это во многом талантливое беллетризованное изложение капитальной истории Петра, воссозданной по документам крупным историком М. М. Богословским (1867–1929). В пяти томах труда «Пётр I. Материалы к биографии» академик АН СССР Богословский, ученик и преемник Ключевского на кафедре русской истории Московского университета, был настолько тщателен, что успел довести свой скрупулёзный рассказ лишь до времени первого посольства Украинцева в Турцию. Работая над драмой о Грозном, Толстой также освоил весь документальный материал, относящийся к тому времени, включая и немецкие источники…
Формально не будучи историком, зрелый Толстой каждый раз вживался в описываемую им эпоху так, что воспроизводил её почти фотографически точно, а при этом – и исторически достоверно. К непосредственной работе над темой Грозного Толстой приступил в октябре 1941 года, живя под Горьким в Зименках на берегу Волги. И показательно, как писатель выразил суть своего замысла драмы о Грозном: «Она была моим ответом на унижения, которым немцы подвергали мою родину. Я вызвал из небытия к жизни великую страстную душу – Ивана Грозного, чтобы вооружить свою «рассвирепевшую совесть»…»
Грозный Алексея Толстого велик и привлекателен, но была ли такая художественная трактовка исторически верной? А. Л. Сокольская – составитель комментариев к 9-му тому десятитомного собрания сочинений А. Н. Толстого 1960 года, пишет: «Драматург широко использовал те документы, которые подтверждали сложившийся в его сознании образ царя-патриота и оставлял без внимания свидетельства бессмысленной жестокости властителя, болезненной мнительности Грозного…» Однако Толстой потому и оставлял подобные «свидетельства» без внимания, что понял их фальсификаторский характер.
Недаром в финале драмы «Иван Грозный» воспроизведён хотя и не вполне объяснимый, но достоверный факт: принесение воеводой князем Иваном Фёдоровичем Мстиславским крестоцеловальной записи, в которой он сознавался в своей измене «Богу, святым церквам и всему православному крестьянству…», но после чего сохранил свои посты и владения (в 1584 году Иван, находясь при смерти, назначил Мстиславского фактическим главой Боярской думы).
Видный политический и военный деятель эпохи Ивана Грозного, князь Иван Фёдорович Мстиславский – почти ровесник Ивана IV и его друг детства, на 20-м году жизни возведённый царём в боярское достоинство, одно время в Ливонскую войну был у Грозного на сильном подозрении. В 1579 году царь даже обвинял его публично в том, что «старый пёс, до сих пор насыщен полностью литовским духом». Что-то было и в 1571 году, когда князю пришлось дать царю свою покаянную запись… В драме этот финальный эпизод, происходящий в стане Ивана Грозного и относящийся ко времени пожара Москвы, сожжённой во время набега крымского хана Девлет-Гирея, начинается так: