В 2011 году в Москве вышла в свет основательная монография С. Н. Бухарина и Н. М. Ракитянского «Россия и Польша. Опыт политико-психологического исследования феномена лимитрофизации» с ироническим подзаголовком «Пособие для правящих элит лимитрофных государств». Напомню, что в межвоенный период лимитрофами называли Польшу, Финляндию и «страны» «Балтии», игравшие роль «санитарного кордона» Запада против Советской России. (Само же понятие «лимитрофы» уходит в историю Древнего Рима: под «лимитрофами» понимались пограничные области Римской империи, которые должны были содержать войска, стоявшие на границе.)
Указанная монография – прекрасное пособие для изучения и осмысления польско-русских отношений, но ниже приводится лишь один интегральный вывод этого труда, прямо относящийся к вышесказанному:
«В XVI–XVII вв. в Речи Посполитой продолжают набирать обороты процессы саморазрушения. Централизованная власть в лице королей деградирует, шляхта яростно отстаивает свои «золотые свободы». Причём первое является следствием второго».
Это именно и безусловно так – в отношении Польши. Но и в отношении России было бы именно и безусловно так – но с ещё более катастрофическими последствиями, если бы не личная деятельность Ивана Грозного.
Карамзин, противореча сам себе, свой рассказ об Иване заключал словами:
«…добрая слава Иоаннова пережила его худую славу в народной памяти: …имя Иоанново блистало на Судебнике и напоминало приобретение трёх царств могольских… народ чтил в нём знаменитого виновника нашей государственной силы, нашего гражданского образования…
История злопамятнее народа!»
Но точнее будет сказать, что русский народ оказался умнее и памятливее российских либеральных историков. Прусский чиновник барон Август Гакстгаузен (1792–1866) в 1843 году совершил поездку по России, изучая земельные отношения. От того времени эпоху Ивана Грозного отделяло два с половиной века, но немец, знакомый с фигурой Ивана по давним «трудам» его соотечественников, удивлялся:
«Да, это был человек несколько странного и неприятного нрава. Но удивительно, что в воспоминаниях русского народа, по сохранившимся легендам, Грозный был человек набожный, добродушный, легко дающийся в обман, и вовсе не стойкий (т.е. не упрямый. – С.К.)…»
Особенно здесь надо выделить слова «легко дающийся в обман», то есть – простодушный, склонный верить людям и в людей… Как это ни странно, но все выдающиеся люди дела в той или иной мере отличались этим качеством, ибо это – одна из черт людей дела. Нельзя совершать великие государственные дела в одиночку, без опоры на людей и без веры в людей. И поэтому в них верили – хотя нередко оказывались лжесоратниками и обманутыми – Пётр Великий, Павел, Наполеон, Ленин, Сталин, Берия… Таким был и Иван IV Васильевич Грозный, почему и остался он таким в памяти русского народа.
Народная оценка, засвидетельствованная бароном Гакстгаузеном, на удивление точна – народ ведь узнавал о жизни и делах Ивана не из записок Шлихтинга, а вначале из живой жизни, а затем – из изустных преданий, передаваемых из поколения в поколение. Причём народные представления о Грозном своеобразно и психологически достоверно преломились в лермонтовской «Песне про царя Ивана Васильевича, молодого опричника и удалого купца Калашникова», где царь выступает как личность не только грозная, но и благородная, справедливая.
Напомню сюжет «Песни…». На опричном пиру Иван гневается на родственника Малюты Скуратова опричника-любимца Кирибеевича за то, что тот «царской радостью» гнушается и не пьёт, когда «все пили, царя славили»… Кирибеевич поясняет, что безнадёжно влюблён, и тогда Иван дарит ему свой «перстенёк яхонтовый» и «ожерелье жемчужное», предлагая посвататься к избраннице и заключает: «Как полюбишься – празднуй свадебку, не полюбишься – не прогневайся». Однако Кирибеевич утаил от царя, «не сказал правды истинной», что «красавица перевенчана… перевенчана с молодым купцом» – статным молодцем Степаном Парамоновичем «по прозванию Калашников».
Далее в «Песне…» идёт рассказ жены купеческой «Алёны Дмитриевны» мужу о том, как Кирибеевич вечером на улице пытался её увлечь, как это увидели «в калитку соседушки», как она вырвалась от опричника, оставив в его руках мужнин подарок – «узорный платок»… И купец Калашников, когда во время праздника в присутствии царя устраивается кулачный одиночный бой, вызывает Кирибеевича и убивает его ударом «прямо в левый висок со всего плеча».
Иван требует от Калашникова ответа: «Вольной волею или нехотя» тот убил его «верного слугу», «лучшего бойца Кирибеевича»? Калашников отвечает, что убил опричника намеренно, но, блюдя честь жены, не называет причину и заявляет царю:
«А за что про что – не скажу тебе,
Скажу только Богу единому.
Прикажи меня казнить – и на плаху несть
Мне головушку повинную;
Не оставь лишь малых детушек,
Не оставь молодую вдову
Да двух братьев моих своей милостью…
И Иван отвечает:
«Хорошо тебе, детинушка,
Удалой боец, сын купеческий,
Что ответ держал ты по совести.
Молодую жену и сирот твоих
Из казны моей я пожалую,
Твоим братьям велю от сего же дня
По всему царству русскому широкому
Торговать безданно, беспошлинно…»
Самого же Калашникова публично казнят.
Лермонтов показывает столкновение двух сильных характеров, за каждым из которых своя правда и каждый по-своему благороден. Молодой купец готов за личную честь и честь жены платить жизнью, а царь готов казнить или миловать по справедливости.
«Песня…» Лермонтова – не историческая монография, однако человеческую и историческую суть царя Ивана Грозного поэт Михаил Лермонтов – как великий знаток человеческих душ, уловил точнее, чем многие авторы многих академических трудов.
В реальном масштабе исторического времени – в начале XVII века, интересную оценку Ивана оставил князь Иван Михайлович Катырев-Ростовский (? – ум. в 1641 г.). Единственный сын ивановского боярина и воеводы князя Михаила Петровича Катырева-Ростовского (? – ум. в 1606 г.), он был и внучатым племянником ещё одного ивановского боярина и воеводы князя Андрея Ивановича Катырева-Ростовского, казнённого Грозным в 1567 году по подозрению в заговоре.
Иван Катырев-Ростовский если и застал эпоху Ивана IV, то – мальчиком, но он, безусловно, много был наслышан о ней и о царе от отца. Старший Катырев-Ростовский царя недолюбливал по вполне понятным причинам. Тем не менее младший Катырев-Ростовский так оценил своего царственного тёзку уже за гробом:
«Муж чюдного рассуждения, в науке книжного почитания доволен и многоречив. Зело к ополчению дерзостен и за своё отечество стоятелен, на рабы, от Бога, данные ему, жестокосерд, на пролитие крови дерзостен и неумолим, множество народа от мала и до велика при царстве своём погубил, многие города свои попленил… Но тот же царь Иван много и доброго совершил, воинство своё весьма любил и на нужды его из казны своей нескудно подавал… Таков был царь Иван».
Эту оценку приписывают, впрочем, и князю Семёну Шаховскому (Шаховской-Харя) (? – ум. 1654 или 1655). Но Шаховской был писателем, эпоху Грозного не застал и однозначно пользовался более ранними воспоминаниями – скорее всего, того же Катырева-Ростовского.
Относительно «пролития крови» выше было сказано уже достаточно, относительно же «попленения» «многих» городов князья явно преувеличивали, поскольку городов на Руси было тогда уже под четыре сотни, а опричные репрессии затронули лишь два-три из них и – по вине своевольных «верхов».
В целом же из оценки младшего Катырева-Ростовского, в которой опосредованно чувствуется оценка его отца, виден не тиран, а великий государственный муж, огромный исторический масштаб которого мало-мальски объективные его современники не могли отрицать и замалчивать даже при отсутствии любви к нему.
Да и мог ли тиран так заботиться о мощи, расширении и развитии государства? Тираны обычно озабочены лишь собой и удовлетворением своих вожделений. Прочных, с великими перспективами, государств от тиранов не остаётся. В рамках жизни любого государства и общества нигде и никогда (за исключением времени революций) не совершается ничего выдающегося вопреки воле и планам верховной власти. Развитие определяет она.
В крайнем случае при слабом государе имелся сильный министр – как Ришельё при Людовике XIII. Но Иван IV Васильевич Грозный не был слабым государем. Сделано же русским народом при нём и под его верховной властью было немало выдающегося и великого.
Отношение к Грозному давно стало лакмусовой бумажкой для проверки отношения к России вообще. Так, желчный князь Михаил Михайлович Щербатов (1733–1790), автор знаменитого трактата «О повреждении нравов в России», а также «Истории Российской от древнейших времён» (доведенной до 1610 года), происходил из древнего и богатого рода и сурово обличал «самовластие царя-тирана». Щербатов ставил ему в вину «отгнание» от власти «знатных», «именитых» особ. Щербатов создал также роман-утопию «Путешествие в землю Офирскую» – апологию полицейского государства, опирающегося исключительно на аристократию, процветающую за счёт труда подневольных рабов.
Зато другой русский историк и источниковед, калибром много покрупнее своего современника и оппонента князя Щербатова, генерал-майор Иван Никитич Болтин (1735–1792) – тоже крупный помещик, к слову, оценивал деятельность Ивана IV как борьбу за объединение русских земель вокруг единого центра, за ликвидацию феодальной удельной раздробленности. Близкий к Потёмкину, Болтин выступал и с критикой норманнской теории. Любопытно, что в своём подробном обзоре историографии о Грозном уже советский историк А. А. Зимин Щербатова упомянул, а вот Болтина – нет.
Сегодня Иван Грозный часто оказывается на общественном слуху, как и Пётр Великий, Ленин и Сталин, что неудивительно. Эти четыре крупнейшие фигуры русской истории – при всём их различии – объединяет то, что острота государственных проблем, стоявших в их время перед ними и перед Россией, была максимальной и решающим образом определяла то или иное историческое будущее страны и её народов. Объединяет их и то, что все четверо перед острыми проблемами не спасовали, а