Вестерман ушел из замка.
Перед ним снова спустили уцелевший мост через ров. Благополучно возвратился он в Ивангород.
Генриетта сидела на берегу и, дрожа от страха, поджидала отца. Вместе с ним она пошла к воеводам. Куракин обнял и поцеловал Вестермана.
— Спасибо, друже! Хоть ты и немец, а хороший человек. Царь одарит тебя за верность. Однако иди снова к ним… Чего они там юлят, как гостья Федосья! Скажи им, — Бог покарал их, а не мы, за их грехи. Пускай принимают, пока им дают, помилованье, а то коли не примут теперь, то в другое время оно им не дастся.
Генриетта залилась горючими слезами, вцепилась в отца, не пускает. Вестерман нахмурился, закусил губу.
— Коль боишься, так не ходи, иного пошлем… — сказал Куракин. — Есть у нас нарвские немцы, что заодно с нами. Сговоримся с ними.
Вестерман, освободившись из объятий дочери, хмуро покачал головой:
— Не было случая, чтоб Бертольд Вестерман чего-либо боялся… Напрасно так говоришь, воевода… Пойду я.
Он тихо сказал Генриетте что-то по-немецки. Она вытерла слезы, пошла провожать его до лодки.
Над Нарвою расползалось великое зарево. Казалось, само небо горит. Ветер приносил с того берега зной, удушливый запах гари и рев огня.
Туда, в этот ад, надев кольчугу и железный шлем, смело, с достоинством, снова отправился Бертольд Вестерман. Ратники, следя за ним, удивлялись:
— Вот так храбрец! Смело правды добивается.
Через голову Вестермана летели ядра и стрелы как с той, так и с другой стороны. Но ни Бертольд, ни его дочь не замечали того. Генриетта помогла отцу сесть в лодку. Гребцами были бородатые даточные люди. Они успокаивали плакавшую на берегу дочь Вестермана:
— Ладно, девка, ничаво!.. Бог не выдаст, свинья не съест! Стреле места хватит и без нас. Гляди, что простору!
Переплывая через реку, Вестерман почувствовал, как по его шлему скользнула стрела. Он настойчиво преодолевал все препятствия по пути к замку. Опять поднял хоругвь. Заскрипели цепи, мост медленно опустился; в пролете ворот его с нетерпением ожидала толпа рыцарей и горожан.
Вестерман в точности передал все сказанное воеводой.
Молча выслушали его рыцари. Вестерман не заметил в них прежней заносчивости. Командор обороны замка и нарвский предикант[60] Зунен вежливо попросили передать воеводе, что им нужно время до утра, подумать.
Вдруг вбежала стража, спустившаяся с «Длинного Германа», и крикнула:
— Наши рыцари идут!
Переговоры с Вестерманом были тут же прерваны. Радостно оживился замок. Вслед Вестерману раздались крики: «Изменник! Смерть тебе! Будь проклят!»
С холодной улыбкой он выслушал оскорбления.
Опять вернулся он в Ивангород. Генриетта крепко обняла отца.
— Теперь уж я тебя никуда не пущу! Если тебя убьют, что буду я делать?.. Матери у меня нет, ты один у меня остался.
Причитанья дочери больно было слушать Бертольду. Он сказал:
— Наш кровожадный фогт губит немцев. Бертольд Вестерман на полдороге не останавливается. Если мне придется идти в замок еще и еще раз — я пойду. Горожан надо спасти от гибели. Они наши с тобой братья. Коли что случится со мной, Бог тебя не оставит, но я пойду. Никто не может меня теперь остановить.
Рыцари вновь стали просить об отсрочке ответа, о чем Вестерман и доложил Куракину.
Воеводы и слышать не хотели об отсрочке. Они тотчас же приказали пушкарям и пищальникам усилить огонь по Нарве. Грохот и свист поднялись с еще более страшной силой. Пороховой дым застилал окрестности густыми сизыми облаками.
Гневное лицо Куракина стало страшным. Глаза свирепо блестели, серые брови сдвинулись, рука судорожно сжимала рукоять меча.
— Ступай, храбрый Бертольд, — сказал он охрипшим от ярости голосом, — уведомь в последний раз ливонских мухоморов, — мы не дадим им ни единой минуты роздыха; пуская не ждут, когда мы подомнем под себя их замок. Горе тогда будет твоим немцам! Скажи и посадским в замке, чтоб не надеялись на рыцарей… Между ними и нарвскими горожанами русская сила стоит… Никакие защитники к ним не подойдут на помощь, а то, что сторожа увидели с «Длинного Германа», объяви им: это наши московские воины… идут нам в подмогу.
Ни слезы, ни мольбы дочери не могли помешать Вестерману снова переправиться через реку и снова под огнем обоих противников пробраться к замку.
— Жаль немцев! — бормотал он про себя в страшном волненье.
Повторилось то же, что и в предыдущий раз. Рыцари упрямо твердили:
— Попроси воевод хоть немного дать нам отдыха — мы сейчас пришлем гонца. У нас будет совет.
Вестерман в третий раз благополучно вернулся в Ивангород. Воины принесли ему из монастыря меду, и вместе с ним воеводы выпили по чарке вина за его здоровье.
Бертольд, растроганный обращением с ним московских воевод, сказал:
— Лучшей наградой будет мне, если вы казните нашего безумного фогта, и война кончится, и немцы снова начнут заниматься мирною торговлею с Москвой. И я бы хотел сходить в замок и в четвертый раз, чтобы образумить рыцарство. Я не хочу гибели моих братьев, не хочу, чтобы понапрасну проливалась немецкая кровь! И что нам делить с русскими?
Воеводы развели руками от удивления.
— Твоя воля, добрый человек! — сказали они. — Неволить храбреца — грех, останавливать еще грешнее, но только не образумить тебе рыцарей. Наш меч их образумит. А ты нам пригодишься.
Генриетта стала уговаривать отца. Она безмолвно проводила его до лодки и, рискуя быть раненной, осталась на берегу ждать.
Осажденные устроили в «звездной палате» замка совет.
— У нас мало запасов, — раздалось в ответ на призыв Вестермана. — Немного ржаной муки, сала и масла да бочки три пива. А пороху так мало, что если хорошенько пострелять, через час-другой ничего не останется. Вдобавок в замке теснота от народа, множество бедных горожан укрывается во рву, они отданы на произвол судьбы. Московиты уже овладели городом. Теперь будут добывать замок, а из своей крепости они палят без устали. На орденских братьев надежда плоха. Какая польза будет всему краю, когда мы станем защищать замок? Защитить мы его не сможем, а только пропадем все.
Одетый в бархатное платье юркий брифмаршалок[61] с гусиным пером за ухом спросил:
— А кто же поручится, что мы останемся целы, если сдадимся? Русские не сдержат обещания и всех нас перебьют.
— Если же наша такая судьба, что поделаешь! — вздохнул предикант Зунен. — Помолимся Богу! Уж если гибнуть, то лучше погибнуть в поле, чем в замке.
Одна из женщин громко заплакала. Ее вывели. Рыцари погрузились в глубокое раздумье. Пустые залы замка глухо гудели от пушечной пальцы.
Фогт, казалось, еще более постарел в эти страшные для Нарвы дни.
Сутулясь, перебирая трясущимися от бессильной злобы руками какие-то бумаги на столе, он тихо говорил:
— Забыл нас магистр!.. Забыл!
Кто-то из рыцарей усмехнулся с горечью:
— Зато царь московский нас не забывает.
С башни «Длинный Герман» прибежали в великом ужасе стрелки:
— Погибли! Несчастные! Одну разорвало, другая сбита с лафета!.. Теперь… теперь… всего шесть пушек!..
Лица стрелков были черны от порохового дыма, одежда изорвана в клочья, руки в крови. Их было четверо, этих усталых, изморенных людей, напуганных разрывом пушки. Один из них, обессилев, упал на скамью. Предикант Зунен, обратив свой взор вверх, к куполу замка, рыдающим голосом воскликнул:
— Умоляем тебя, Господи! Окажи нам новую милость! Мы теперь оплакиваем свое неразумие и страшимся твоей грозы! О, не посеки нас, но пожди еще мало, — может быть, наше сердце исправится и принесет тебе добрый плод!
Рыцари поднялись со своих мест с печально наклоненными головами и, держа обнаженные шпаги крестом рукояти на груди, в глубоком молчании слушали молитву предиканта.
Когда же он кончил, опять все уселись за стол.
Бледные, в полуизмятых, потускневших от огня латах, они растерянно переглядывались: что делать? Фогт сумрачно вертел в руках маленький кинжал. Рядом с ним предикант Зунен чертил гусиным пером крестики на обрывке пергамента. Бюргмейстер Герман Цу-дер-Мулен закрыл глаза, поглаживая свою остроконечную бородку.
В открытое окно долетали дикие вопли оставленных за стенами замка обывателей, рев пламени, разрыв огненных ядер, все нарастающий грохот ивангородских пушек.
Пропитанный порохом и гарью воздух ел глаза.
— Спасенья нет!.. — сказал упавшим голосом Зунен.
— Что ж делать? — тихо спросил фогт.
— Покориться!.. — обронил кто-то в углу слово.
— Никогда! — вдруг в бешенстве ударил кулаком по столу фогт.
В это время внизу затрубили горнисты.
Все встрепенулись. Кто-то радостно воскликнул: «Наши!» Побежали к выходу.
Дверь отворилась. На пороге стоял бледный, неподвижный, как изваянье, Вестерман.
— Там наши рыцари? Подкрепление?
Вестерман поднял руку вверх:
— Стойте! Это не ваши, а русские! Они перебьют всех вас!
Рыцари остолбенели:
— Московиты?!
— Подкрепление воеводам. Я жду ответа. Я думаю, что вы найдете в себе достаточно рассудка и сострадания к несчастным братьям своим, брошенным вами за стенами замка, чтобы сложить оружие.
Фогт, бледный, задыхаясь от волненья, произнес:
— Мы хотим, чтоб нас не побили, если мы сдадимся…
— За это ручаюсь, — спокойно ответил Вестерман. — Вышлите для переговоров двух рыцарей и двоих бюргеров. Один из воевод выедет к воротам…
Пошел сам фогт.
Свидание ивангородских парламентеров во главе с Данилой Адашевым происходило в галерее колленбаховского дома.
Стрельба из Ивангорода не только не прекращалась, но все усиливалась.
— Почему же ваши стреляют? — спросил фогт.
— Ивангород будет стрелять, покуда не дадите согласия о сдаче, — ответил Адашев.
На этом свидании договорились:
«…все кнехты выйдут свободно, с имуществом и оружием. Пушки должны остаться в замке. Всем жителям дозволяется в