В монахи Филипп постригся 30-летним, полным сил человеком, опасаясь кары за участие в мятеже Андрея Старицкого. Несомненной, таким образом, была его связь со старицкими князьями. Но мало того: у Колычевых были поместья в Новгородской земле, а Новгород всегда был под подозрением у царя. Когда Филипп ехал в Москву, то около Новгорода к нему пришли представители горожан и молили заступиться перед царем за их город.
За время игуменства в Соловецком монастыре Филипп приобрел репутацию прежде всего прекрасного администратора, организатора хозяйственной деятельности. Ни до, ни после здесь не было такого разворотистого настоятеля. Когда читаешь “Житие святого Филиппа митрополита” или “Соловецкий летописец”, не оставляет ощущение, что кто-то перевел на древнерусский язык очерк о передовом директоре совхоза.
С именем Филиппа связано огромное строительство в монастыре, но не столько храмов, сколько хозяйственных сооружений. Здесь и сеть каналов, соединивших 72 озера и использованных для водяных мельниц, и кирпичный завод, дававший в год 40 тысяч кирпичей, и каменные поварни, и сушила для рыбы, и склады в подклетах церквей. Он даже применял механизацию: был создан посевной агрегат, позволявший одному человеку сеять одновременно из семи “решет”.
Условием своего вступления на митрополичий престол Филипп поставил отмену опричнины. Дальнейшая логика действий царя Ивана непонятна. Казалось бы, он в лучшем случае должен был отправить соловецкого игумена назад. Разве был у него недостаток в покорных иерархах вроде настоятеля кремлевского Чудова монастыря Левкия? Зачем был нужен царю на митрополичьем престоле такой заведомый строптивец, да еще связанный со Старицей и Новгородом? Но Грозный почему-то стал уговаривать, упрашивать Филиппа взять назад свое требование и стать митрополитом.
В чем дело? В том ли, что логика действий деспота обычно включает в себя некую долю непредсказуемости, самодурства? Или мы просто не знаем каких-то небольших, несущественных деталей, которые могут объяснить подоплеку событий? Но так или иначе царь сумел уговорить Филиппа, тот дал обязательство, чтоб “в опришнину ему и в царьской домовой обиход не въступатися”.
Трудно сказать, чем объясняется некоторая передышка в политике террора в 1566 году. Быть может, пока шло формирование опричного корпуса и опричной администрации, царь как бы усыплял общественное мнение. Но, во всяком случае, передышка была недолгой: очень скоро начинаются новые и новые казни “изменников”.
Одним из самых громких было дело Ивана Петровича Федорова. Знатный боярин и владелец обширных вотчин, Иван Петрович был одним из немногих деятелей администрации того времени, о котором было известно, что он не берет взяток. В “оправдание” такому оригинальному образу действий можно заметить, что боярин был не только несметно богат, но и бездетен, так что и не нуждался в дополнительных источниках дохода. И все же репутация человека безукоризненной честности создавала ему популярность. Ему отдавал должное даже Генрих Штаден. А он, как и большинство аморальных людей, считал, что весь мир состоит из таких же корыстолюбивых мерзавцев, как он сам.
С восторгом, например, описывает Штаден плутни московских подьячих и даже приводит записанную им латинскими буквами русскую пословицу:“Ruka ruku moit”. И тем не менее Штаден писал о Федорове, что “он один имел обыкновение судить праведно, почему простой люд был к нему расположен”. Неограниченные диктаторы обычно опасаются безупречных людей, которых не на чем поймать, тех, кто пользуется любовью народных масс: они опасны своей независимостью.
По рассказу Альберта Шлихтинга, Федорова обвинили в том, что он хочет захватить царский престол. Его привели в царские палаты, Иван Грозный приказал ему надеть царское облачение, посадил на трон, поклонился как царю, а затем сказал: “Как в моей власти поместить тебя на этом троне, так в той же самой власти лежит и снять тебя”, после чего всадил в него нож. Следующие ножевые удары нанесли опричники. Так и погиб Иван Петрович Федоров в страшных мучениях.
Царь Иван был не просто жестоким правителем, по и садистом, находившим наслаждение в убийствах и мучениях своих жертв. Гибли не только те, кого он сам считал (или делал вид, что считал) опасными заговорщиками. Иногда можно было поплатиться жизнью за малейшую неосторожность. По словам Шлихтинга, “скажет ли при дворе кто-нибудь громко или тихо, буркнет что-нибудь, посмеется или поморщится, станет веселым или печальным, сейчас же возникнет обвинение, что ты заодно с врагами или замышляешь против него (Ивана IV, - В. К.) что-либо преступное”. Иногда царь убивал людей в шутку. Так, однажды, развеселившись за столом, он облил горячими щами одного опричника. Увидев, как он мучается от ожогов, царь “пожалел” своего подданного и всадил в него нож. Пир продолжался.
Казни и Ивана Петровича Федорова, и многих других, столь же невинных людей, привели к тому, что Филипп оказался больше не в состоянии придерживаться своего обязательства “не въступатися” в опричнину. Весной 1568 года митрополит в Успенском соборе во время богослужения публично отказал царю в благословении, осудил опричнину и казни. Он напоминал царю, что тот поставлен судить людей по правде, “а не мучительски сан держати”. Столкновения продолжались и летом.
Однако свести митрополита с престола было не так легко и для Ивана Грозного. В сентябре в Соловецкий монастырь отправилась комиссия, чтобы собрать компрометирующие Филиппа материалы о его деятельности в бытность игуменом. Формально во главе этой комиссии стоял суздальский епископ Пафнутий, который уже выступал против Филиппа и в защиту опричнины (ведь Суздальский уезд был опричным). Входил в комиссию и архимандрит Московского Спасо-Андроникова монастыря Феодосий.
Но главная роль принадлежала двум опричникам: знатному Рюриковичу князю Василию Ивановичу Темкину-Ростовскому и опричному дьяку Дмитрию Михайловичу Пивову. Одних монахов они сумели запугать, других прельстили щедрыми посулами. Игумену Паисию обещали даже возвести его в епископы (впрочем, лжесвидетель не получил обещанной награды). И все же обвинения против Филиппа были настолько шиты белыми нитками, что даже противник митрополита епископ Пафнутий отказался подписать результаты работы комиссии, утверждавшей, что Филипп вел в монастыре порочную жизнь.
В ноябре на церковном соборе послушные иерархи низложили Филиппа. Особенно ярым его обвинителем выступил новгородский архиепископ Пимен. Уже после собора Филиппа заставили служить митрополичью службу в Успенском соборе. Во время богослужения опричники во главе с боярином Алексеем Басмановым торжественно объявили об осуждении митрополита, сорвали с него облачение и арестовали. Опального иерарха отвезли в заточение в Отроч монастырь под Тверью.
Новгородский погром
Через год пришел черед и Пимену стать опальным. Царь Иван получил донос, что Новгород собирается изменить. Этому доносу очень хотелось поверить. Ведь в Новгороде сам воздух был пронизан воспоминаниями о былой независимости. Да и в политической структуре города сохранялись следы его прежнего самостоятельного положения. Донос, вероятно, исходил от близкого к старицкому двору новгородского помещика Петра Ивановича Волынского.
Обвинения, выдвинутые против новгородцев, были крайне нелепы, ибо противоречили друг другу. “Изменники”, оказывается, хотели царя Ивана “злым умышлением извести, а на государство посадити князя Володимера Ондреевича”, Новгород же и Псков “отдати литовскому королю”. Никто не спрашивал, какое дело будет заговорщикам до того, кто сядет на русский престол, если они станут подданными короля, и зачем им переходить под чужеземную власть, если они “изведут” царя Ивана и посадят на престол любезного им князя Владимира? Но отсутствие логики в таких случаях обычно не смущает.
Первой жертвой пал Владимир Андреевич. В конце сентября 1569 года Грозный вызвал его к себе. Старицкий князь приехал с женой и младшей дочерью. Один из царских поваров дал показания, что Владимир Андреевич подкупал его, чтобы отравить царя. Иван приказал брату, его жене и дочери выпить заранее приготовленную отраву. (Повара-лжесвидетеля, знавшего слишком много, казнили меньше чем через год.) В те же дни в далеком Горицком монастыре были убиты мать удельного князя княгиня Ефросинья с двенадцатью монахинями. По одним сведениям, их утопили в Шексне, по другим - удушили дымом в судной избе.
Через два месяца, в конце ноября - начале декабря, опричное войско вышло в поход. Целью боевой операции была не защита отечества, не война против иностранного государства, а разгром русского города - Новгорода. Впрочем, не только его.
Вот опричники подошли к Твери, первому крупному городу на пути к Новгороду. Здесь был учинен страшный погром: убили несколько тысяч человек. Царь Иван хотел обеспечить внезапность своего появления в Новгороде, а потому передовому отряду во главе с Василием Григорьевичем Зюзиным было поручено уничтожать все живое на своем пути. Сотни людей погибли в Клину и Вышнем Волочке. В Торжке истребили всех находившихся там пленных немцев, поляков и татар.
Но в Твери была проведена еще одна акция. Неподалеку от города жил в заточении бывший митрополит Филипп. Вероятно, в голове у царя возник хитрый план. Ведь главным обвинителем Филиппа был новгородский архиепископ Пимен, а теперь острие опричного удара направлено против самого Пимена. Неужели же Филипп не порадуется гибели своего врага? Если же поход на Новгород благословит сам Филипп, пострадавший за то, что осуждал жестокости опричнины, то общественное мнение, конечно, будет считать справедливой расправу с новгородцами. Деликатное поручение договориться g филиппом царь возложил на Малюту Скуратова.
Именно тогда начинает восходить звезда этого будущего временщика царя Ивана. Пройдет немного времени, и его будут уже называть думным дворянином Григорием Лукьяновичем Бельским.