— Дай бог, — молвила Марья Ярославна, — ты сам в поход-то пойдешь?
— Видать там будет, — ответил Иван Васильевич и весело добавил: — Ежели сам пойду, и Ванюшеньку с собой возьму!
Мальчик просиял и, обняв отца, радостно воскликнул:
— И доспехи мне дашь, тату?
— Свои детские велю тобе приспособить. В твои-то годы яз много крупней тя был…
— Воеводы, государь, — сказал Данила Константинович, — ждут в передней…
— Идем, Данилушка, — молвил Иван Васильевич и, вспомнив о сыне, живо добавил: — Вели-ка ты утре старые детские мои доспехи на Ванюшеньку уменьшить. Пусть приучается носить их. В поход со мной пойдет…
Государь вдруг оборвал речь и, сурово сдвинув брови, вышел в сенцы.
При входе Ивана Васильевича в приемную воеводы быстро встали и поклонились государю, желая здравия и благодаря за внимание и ласку.
Великий князь отдал им поклоны и молча сел на свой престол. Прием был строгий, без теплоты, холодный прием. Взглянув на воевод огромными черными глазами, он сухо молвил:
— Вижу все, разумею. Что яз тобе, царевич, баил? Где твой Абдул-Мумин?..
Касим схватил себя за полы кафтана и горестно воскликнул:
— Изолгали меня, государь! Изолгали татары!
Зажав лицо руками и затем быстро открыв его, Касим поклонился до земли великому князю и глухо произнес:
— По смерть мой я твой слуга…
— Будь все по-старому, — сказал Иван Васильевич, протягивая руку Касиму. — Садитесь, воеводы…
Касим горячо поцеловал руку государя и сел, по татарскому обычаю, на ковер у его ног.
— Сказывайте, — кратко молвил великий князь и снова нахмурился.
Воеводы заробели, но старший из них, князь Иван Васильевич Стрига-Оболенский, встал пред государем.
— Все виновати мы, государь, — проговорил он. — Касим-царевич на неготовую Казань ехал, а Казань-то нас неготовыми встретила. Упрежден Ибрагим во всем был. На всех бродах и переправах у него уже засады были крепкие…
— Где же отряды ваши были? Казанские-то лазутчики, мыслю, по всему лесу прятались да вас высматривали…
— Может, и были лазутчики, государь, — ответил князь Стрига, — да мы-то двинуться никуды не могли. Непогода все гати размыла, болота да топи разлились по всем дорогам. Кони по брюхо вязли, еле двигались. Вьючные-то совсем топли, а многие так в топях и остались, волкам на растерзанье…
Шаг за шагом описывал воевода все бедствия и муки полков московских и касимовых, а бедствия их с каждым днем увеличивались, становились тяжелей…
— Что же вы не вернулись? — грозно сверкнув глазами, спросил Иван Васильевич.
Воеводы побелели лицом, а Оболенский хриплым голосом проговорил:
— Волю твою, государь, исполнить хотели, дабы…
— Волю мою? — сердито воскликнул великий князь. — Волю мою ко времю и к месту исполнять надобно, а не зря ума! Не переть на рожон. Три головы вас там было!..
Воеводы все поднялись на ноги и замерли в страхе, но государь взял себя в руки и особенно страшным, глуховатым своим голосом тихо спросил:
— А людей сколь погубили?
Воеводы вдруг ожили и радостно все заговорили сразу:
— Миловал бог нас…
— Многие доспехи метали от глада и с истомы, но живы…
— Как могли, о воях пеклись…
— Все здоровы пришли, кажный восвояси…
Иван Васильевич успокоился и, перекрестившись, молвил с облегчением:
— Слава богу. Добро и то, что воев своих сохранили от смерти и полона. Помните, воеводы, вои наши — наиглавное для нас, воев берегите, как самих собя…
Государь опустил голову, но, будто стряхнув с себя тяжкие думы, стал расспрашивать подробно о походе, дорогах, обо всем, что с полками было в пути туда и обратно.
— На всякой беде учиться нам надобно, — сказал он, отпуская воевод. — Будет и сей поход нам на пользу…
На пятый день после возвращения Касима-царевича из-под Казани государь вместе с княгиней Марьей Ярославной, с братьями, которые в Москве были, и с двором своим осматривал церковь Вознесения, обновленную старой государыней и ныне освящаемую митрополитом.
Церковь эта заложена была еще великою княгинею Евдокией, супругой Димитрия Донского. Много лет ее достраивала потом бабка Ивана Васильевича — Софья Витовтовна, но, стены возведя, сводов свести она так и не успела. Храм закончила уж мать государя, княгиня Марья Ярославна.
Сначала она, видя, что после многих пожаров московских церковь эта вся обгорела, а своды ее грозят обвалом, повелела все разобрать и построить новую церковь из того же камня и кирпича. Узнав об этом, зодчий Василий, Димитрия Ермолина сын,[201] домыслил вместе с каменщиками своими церкви всей не рушить, а только обломить на церковном подворье обгорелый камень и своды шатающиеся разобрать.
Внутри же церкви все твердо было, и зодчий Василий, рассчитав, как и чем укрепить обгорелый храм, не руша его, упросил государыню обновить церковь эту по расчетам его…
Иван Васильевич, осматривая обновленную церковь, дивился и радовался уменью и знаниям русского зодчего.
— Матушка-государыня, — говорил он с гордостью, — много слыхал яз, что иноземцы зело искусны в строении сводов, а наши зодчие на сие неумелы.
Василий же так искусно, мудро и красно все изделал, что иноземцы-то не все так могут. Дивно сие строение!..
Государь, восхищенный искусством русского зодчего, слушал со вниманием его объяснения и расчеты.
— Как же ты за сие взялся с толикой смелостью? — спросил он Василия. — Ведь могли своды-то упасть и народ загубить?..
— Государь, — отвечал зодчий, — исчислить для сего было надобно тяжесть сводов сих точно и домыслить точно же, какую опору в стенах им содеять и как для опоры сей стены укрепить. Стены я с каменщиками моими укрепил, как видишь, крупным белым камнем новым и кирпичом, твердо ожиганным пожарами, а от сего и твердость опоры сводам. Будут они без железных тяг и оковок век стоять!..
За это пожаловал государь строителю и каменщикам в награду целую деньгу золотую и молвил милостиво:
— Ты, Василий, отныне с каменщиками своими служи и мне, но не токмо в церковном, а и в крепостном строительстве. Брат вот мой, князь Юрий Василич, укажет тобе, что надобно…
В это время Иван Васильевич заметил, что стремянный его Саввушка доложить ему о чем-то хочет.
— Сказывай, Саввушка, — приказал он.
— Государь, — волнуясь, ответил стремянный, — прислал Данила Костянтиныч брата моего Сергея; гонцы, баит, прискакали из Галича…
Иван Васильевич, круто повернувшись к Марье Ярославне, молвил:
— Прости мя, государыня, уеду яз, не дождавшись молебной и освящения храма: гонцы из Галича…
В покоях государя собрались воеводы московских полков, были среди них знатнейшие: князь Иван Юрьевич Патрикеев, князь Семен Романович Стародубский, князь Иван Васильевич Стрига-Оболенский, князь Данил Димитриевич Холмский и другие из князей служилых, из бояр и детей боярских.
Думу приказано было думать в княжой передней, куда все и собрались.
Государь вошел быстрыми шагами в сопровождении брата Юрия и, ответив на приветствия вставших ему навстречу воевод и бояр, сел на великокняжий стол и тотчас же приказал позвать гонцов из Галича.
Перекрестившись на иконы, поклонившись государю, а потом всем остальным на две стороны, гонцы молвили:
— Здравствуй, государь, на многие лета! Везли вести мы на Москву денно-нощно.
— Здравствуйте и вы, — прервал их Иван Васильевич. — Сказывайте вести.
— Государь, наместник и воевода твой галицкий, — продолжали вестники, — повестует: «Великий государь, да хранит тя бог на многие лета. Татары казанские, лишь токмо ушли воеводы твои из Казани, изгоном бросились к Галичу. Взяша полону совсем мало. Граду же и волостям повредить не могли и ушли восвояси ни с чем, ибо все люди были в осаде во граде, как ты нам повелел…»
Иван Васильевич улыбнулся и, знаком отпуская гонцов, сказал воеводам:
— Разумейте, как сугуба осторожность во спасение служит…
— Истинно, государь, так! — воскликнул князь Иван Юрьевич Патрикеев. — Мы с князь Иван Стригой и с болящим ныне Касимом-царевичем о твоей прозорливости еще под Казанью баили.
Иван Васильевич улыбнулся и бросил колкие слова:
— Лучше бы о сем вы до Казани баили.
Помолчав, он продолжал:
— Ну да то уж прошло, того не воротишь, а Казань смирить надобно.
Окинув всех суровым взглядом, государь продолжал:
— Посему повелеваю, — сказал он, обращаясь к князю Стародубскому, — наиперво тобе, Семен Романыч. Иди с полками нашими на Черемису. Жечь и зорить сию землю и полон брать. Из Черемисы татарам идет весь корм: хлеб и скот. Оттуда ж белки, бобры и прочее. Пусть всяк добычу, какую может, берет, дабы корни Казани подрубить. Полки свои собирай у Галича с тем, дабы в начале декабря, до Миколы-чудотворца, на Черемису пасть нечаянно-негаданно, яко рысь с дерева…
Великий князь замолчал.
— Да будет так, государь, — горячо отозвался воевода князь Семен Романович, — блазнить сие будет воев, не убоятся они ни холода, ни леса дремучего! Пойдем мы без пути по дебрям лесным, по снегам глубоким, падем на поганых с огнем и мечом! Труден сей поход, государь, но, мыслю, дойдем мы до Черемисы от Галича за один месяц, не боле…
— Добре, — молвил государь и, обратясь к воеводе, князю Стриге-Оболенскому, продолжал: — А ты, Иван Василич, в Кострому иди с полками своими, гони басурман с христианской земли, пустоши земли казанские, бей поганых с другой стороны.
— А мне, государь, — молвил князь Данила Холмский, — повели на Волгу и Оку иттить. Яз поведу свои полки, да и нижегородцев и муромцев подыму.
Глаза Ивана Васильевича блеснули.
— Добре! — воскликнул он. — Право удумал Данила Димитрич! Клич кликни, дабы, кто похощет, своей волей в дружины вольные сбирались, пустошили бы с атаманами земли казанские, купцов бы татарских били и грабили. Народ-то наивелику пользу на войне приносит. Без бога, бают, ни до порога, так и без народа никуда не денешься.