— Разрешите, государыня, наполнить кубок, дабы испить за здравие его святейшества папы, первосвятителя римского…
Легат был весьма доволен этой здравицей, стал любезен, а Иван Фрязин просто сиял от удовольствия.
Когда началась уже за завтраком простая беседа, дьяк Федор Васильевич сказал:
— Дошли до Москвы жалобы от народа и духовенства нашего на смущение от торжественного несения по латыньскому обычаю святого распятия перед православной государыней нашей.
— Сие невежество народное! — пылко воскликнул Иван Фрязин. — У престола его святейшества нас чтили высоко, уважая все обычаи московские. Так и мы должны чтить обычаи римские из уважения к папе, ибо…
Дьяк Курицын строго поглядел на развязного итальянца и спросил его по-русски:
— А кто ты? Денежник ли государев, православный слуга его, или опять перешел в латыньство?
Иван Фрязин побледнел, но Курицын, не ожидая его ответа, встал и, обратившись к легату Бонумбре, произнес твердо:
— Ваше высокопреосвященство. Государь мой, великий князь, царь всея Белой Руси чтит и уважает его святейшество папу, но государь мой не может отказать народу своему и церкви русской. Он полагает, что лучше не вызывать народного волнения и не расстраивать то, что хорошо так устроилось и для Рима и для Москвы.
Губы легата задрожали и, думая, что Курицын не знает греческого языка, как не знают его все светские люди Италии, за исключением только ученых, он быстро шепнул царевне по-гречески:
— Видимо, придется подчиниться, как сие ни тяжко.
Курицын, хорошо знавший не только латынь, но и греческий язык, сделал вид, что ничего не понял, даже не заметил сказанного и, быстро встав, решительно произнес:
— Повелел мне государь мой просить ваше высокопреосвященство, дабы распятие пред вами более не носили, а сокрыли бы вы его от всех в повозке своей. При сем государь сказал, что бесчестия от сего нет, но это не в обычае у нас и смущает народ…
— Но папский легат без сего не может, — начал было Иван Фрязин и вдруг смолк, встретив злой взгляд царевны.
— Я принимаю заверения государя всея Руси, что сие не к умалению достоинства святого престола и святой римской церкви. Скажите государю вашему, что я исполню его желание, продиктованное государственной мудростью…
Бонумбре поклонился и сел за стол. Царевна весело улыбнулась и радостно добавила:
— После завтрака мы тотчас же выезжаем в Москву, дабы задолго еще до божественной литургии быть перед очами государя и государыни-матери.
Ради скорого прибытия на Москву, царевна, по совету дьяка Курицына, отделилась от каравана тяжелых подвод, шедших очень медленно, и на лучших конях и повозках с казной своей и со слугами поскакала вперед. За ней же, спрятав распятие, последовал и папский легат. Курицын ехал впереди них с малой своей стражей.
Навстречу им выезжали государевы вестники и гонцы, дабы указать Курицыну, как ехать и к какому часу быть на Москве, куда везти царевну и куда — папского легата. Несмотря на эти краткие задержки, поезд царевны прибыл в Москву на третий час после того, как выехали из села Мячкина. Царевна так волновалась, что два часа с половиной мелькнули, как миг. Но за это время она многое испытала и передумала о многом: и о том, что она, бедная девушка, сегодня станет женой неведомого ей человека, что станет государыней огромного царства, что одна будет здесь среди чужого народа и что никогда уж отсюда не уедет…
Мгновеньями страшно становилось ей, но она напрягала все силы, стараясь держать себя в руках.
Когда ее карета остановилась у паперти деревянного временного собора Успения Богородицы, построенного на каменном основании старого здания, она сама дрожащими руками раздвинула занавески кареты. Стоявший у подножки повозки Иван Фрязин подал ей руку, помог сойти на землю. Следом за ней вышли старая нянька и горничная.
Царевна робко остановилась возле входа в храм и испуганно оглядела серое, пасмурное небо и кремлевскую площадь, покрытую грязным тающим снегом. Увидела рядом каменную стройку в лесах и глядевших на нее с лесов каменщиков, увидела сбегающихся со всех сторон к храму мужиков и женок крестьянского звания. Тоска сдавила ей грудь, слезы подступили к горлу. Кругом было все незнакомое ей, совсем чужое…
— Одна, одна, как в пустыне, — прошептала она. — Господи Боже мой, помоги мне, рабе Твоей!
Сдержав себя, она еще раз окинула взглядом площадь, церкви и деревянные хоромы, стоящие в отдалении…
— Где же его высокопреосвященство? — спросила она Ивана Фрязина о папском легате.
— Послы государевы, — ответил денежник, — вместе с дьяком Курицыным повезли его в хоромы, которые ему и отведены на время пребывания в Москве.
Царевна хотела узнать еще, зачем ее одну привезли к церкви, но, увидев в дверях храма величавую фигуру в пышном церковном облачении, быстро спросила:
— Кто это?
— Глава церкви русской, — ответил Иван Фрязин.
— Сам Филипп, митрополит московский и всея Руси.
Царевна быстро пошла навстречу владыке и, подойдя к нему и став на колени, молвила по-русски:
— Бляслови, отче.
Митрополит благословил ее:
— Во имя Отца и Сына и Святого Духа. Ныне и присно и во веки веков.
— Амэн, — тихо и благоговейно проговорила царевна по-латыни.
Введя всех во храм, владыка Филипп прочитал перед алтарем краткую молитву и, обратясь к присутствующим и поклонясь царевне, сказал:
— Поздравляю тя, государыня, со счастливым прибытием и молю Господа Бога, дабы помог тебе счастливой быть навек с государем нашим. Сей же часец отведу тя, государыня, к великой княгине Марье Ярославне, к матери государя моего Ивана Василича…
Речь эту Иван Фрязин перевел царевне на итальянский язык и так передал владыке ответ царевны по-русски:
— Благодарю ваше высокопреосвященство за милость и ласку, которую оказали вы бедной сироте из царской семьи Палеолог. Буду яз счастлива видеть государыню, матерь государя, которая и мне матерью отныне будет…
Хоромы государыни, как и государевы, были деревянные и внутри их было тепло и уютно. Это сразу оценила царевна, вспомнив римские каменные дома без печей, в которых зимой было всегда холодно и сыро. От тепла в хоромах и самой ей теплее стало на душе, но слезный комок все еще подкатывал к горлу.
Войдя прямо в трапезную княгини Марьи Ярославны, царевна увидела высокую стройную женщину, лет за пятьдесят, несколько обрюзгшую и с сединой в волосах, но все еще красивую. Приняв благословение от митрополита, княгиня стала внимательно слушать, что говорил ей владыка. Царевна же, крестясь на иконы по-православному, искоса взглядывала на старую государыню. Царевна заметила, что на государыне одежда простая, весьма красивая и богатая, и невольно у нее мелькнула мысль: «Они тут лучше римлянок одеваются».
Отмолясь, повернулась она лицом к государыне и встретила теплый взгляд больших темных глаз, опушенных густыми ресницами.
— Поди ко мне, милая сиротинка бедненькая, — ласково проговорила Марья Ярославна.
Царевна хотя и не поняла слов, но взгляд и голос обволокли ее душу такой материнской нежностью, что слезный комок снова подкатился к горлу. Заплакав, она бросилась в Марье Ярославне и, обнимая ее, целовала ей лицо и руки.
Когда у старой государыни окончили завтрак, приглашенный толмачом Иван Фрязин тотчас же встал из-за стола и почтительно спросил:
— Есть ли тобе, государыня, надобности в моих услугах?
— Спроси-ка у царевны-то, сыта ли она и довольна ли, — молвила ласково Марья Ярославна, — не хочет ли сладкого меда она с сухим вареньем малиновым?
Царевна благодарила, говоря, что все было вкусно, что и сыта она, что и мед пила и более ничего не может ни пить, ни есть.
— А главное, — перевел Фрязин заключительные слова царевны, — была мне материнская ласка на чужой стороне…
Марья Ярославна обняла и горячо поцеловала свою будущую сноху, спросив:
— Как звать-то тобя, доченька?
— Зоя-София, — отвечала царевна, радостно улыбаясь.
— При венчанье же тобе лучше Софью избрать в память бабки великого князя, Софьи Витовтовны.
— Яз, государыня, согласна: Софья, — не без труда, но по-русски ответила царевна.
— Добре, добре, — обрадовалась Марья Ярославна, — вижу, ты уж и по-русски разумеешь.
— Маля разумей, маля…
Дверь в трапезную отворил дворецкий Данила Константинович и, поклонясь, громко возвестил:
— Святый владыка и великий князь…
Царевна Зоя заволновалась, не зная, вставать или не вставать перед государем, но ее выручила старая княгиня.
— Сыночек мой, — сказала она, вставая и идя навстречу великому князю, — Зоюшка-то уж по-русски разумеет…
— Маля, маля разумей, — прошептала царевна в смущении, встретив острый взгляд больших, таких же темных глаз, как у государыни.
Избегая этого взгляда, царевна робко оглядела великого князя. Он был высок, строен. Густая волнистая борода и кудрявые волосы красиво обрамляли его продолговатое лицо. Высокий лоб, прямой нос, а над глазами темные сросшиеся брови казались взмахом птичьих крыльев.
Иван Васильевич ласково усмехнулся и сказал:
— Будь здрава, царевна, невеста моя!
— Будь здрав, государь, — неуверенно ответила по-русски Зоя.
Великий князь опять улыбнулся, взглянул на царевну. Она ему понравилась теперь более, чем на рисунке, и при улыбке глаза ее казались добрыми, а лицо нежным. Телом она была хотя полна и пышна, все же очень приятна. Только вот ростом не велика — ниже плеча его будет.
Вновь улыбнувшись царевне, Иван Васильевич обернулся к митрополиту и к матери:
— Отче святый и государыня-матушка, готово ли все для обручения?
Марья Ярославна вопросительно взглянула на дворецкого, и Данила Константинович быстро ответил:
— В крестовой, государь, все уже готово. Там отец Александр, отец диакон и дьячок. Свадебный поезд тоже готов и во дворе ждет, как прикажет государыня…
— Мы сей же часец в крестовую, Иване, — сказала Марья Ярославна, — а как владыка обручит тя, по обычаям государевым, отъедет он к Успенью обедню служить, а следом за ним, после моего благословения, и ты поедешь с тысяцким, дружкой и поезжанами…