Когда же медленно стала разгораться багровая заря, от бывшего стана Ахмата уходили уж последние полки.
К восходу солнца разведчики из передового отряда донесли, что Ахмат подходит к литовским рубежам, а к обеду пришел приказ от государя Ивана Васильевича: «Днесь же всем полкам идти к Кременцу».
Взволновались полки московские, повсюду гремело «ура»; как муравьи, засуетились воины и не менее поспешно, чем бежавшие татары, собрались к выступлению.
— Дал Бог, — радостно кричали со всех концов стана, — восвояси идем!..
В Кременце сам государь с воеводами своими встретил войска, защищавшие берега Оки и Угры, и устроил им смотр. Веселый и радостный, объезжал великий князь выстроившиеся пред ним полки и кричал:
— Здравствуйте! С победой! Сняла Русь ярмо свое!
— Будь здрав, государь! — громыхали в ответ боевые полки.
Потом служили молебен, а во всех полковых поварнях готовили праздничные обеды…
Из-за тесноты поповской горницы государь пировал у себя только с сыном, братьями и пятью воеводами своего государева полка.
К вечеру прискакали новые гонцы. Последний из них докладывал государю:
— Пустошат поганые на Литве вотчины верховских князей православных, грабят, жгут, полон хватают.
— А станом надолго стают? — спросил Иван Васильевич.
— Токмо на ночь, государь, а с рассветом сымаются. Видно, в Степь вельми спешат.
— А где царь Касым?
— Неведомо, государь. Среди стана всегда один токмо белый шатер для Ахмата ставят…
— Добре, добре, — смеялся великий князь, — скатертью дорога!
Но сей вечер пришла и плохая весть: сын Ахматов, царевич Амуртаза, примчался с полками из Литвы к рубежам русским и идет на Конин и на Юхнов, придет к вечеру. Иван Васильевич немедля, за пиром же, приказал братьям — обоим Андреям и Борису — гнать со своими полками навстречу Амуртазе.
— Гоните спешно и прямо с похода, изгоном, падите на ордынцев, секите и бейте без милосердия, — сказал государь. — Пусть ведают тяжесть руки русской.
Прямо из-за стола братья сели на коней.
Из похода братья государевы вернулись на третий день, к раннему завтраку.
— Ну и скорый поход, — шутил Иван Васильевич, усаживая братьев за стол, — уехали с ужина, а через день к завтраку воротились. Ну, садитесь да сказывайте…
— Гнали, государь, — начал Андрей большой, — всю ночь и утро. К обеду селян, в леса бегавших, встрели. Пытали, куда, мол, едете, а они бают: «К Юхнову, к собе в деревню…»
Брата перебил князь Борис:
— Да ведь татары там, кричу им…
— А они в ответ нам, — продолжал князь Андрей: — «Какие татары? Сами из лесу на ранней заре видели, как они, словно взбесясь, гнали к литовскому рубежу». Узнав, где стан Амуртазы, наехали мы на него в самый полдень. А по стану их не токмо добыча брошена, а и котлы над кострами.
Братья рассмеялись.
— Пошто ж так? — с удивлением спросил Иван Иванович. — Ведь ежели напал кто, добычи бы не оставил.
— Истинно, — согласился князь Андрей. — Сказывали так нам, что ночью пымали селянина некоего, именем Иван Черемуха, и пытают, где великий князь. А тот ништо не ведает. Они мучить его начали, он же, муки не могущи терпеть, изолгал: «Близко вельми князь-то великий. Сюды идет». Татары же враз всполошились да на коней. Тут токмо их и видели…
Все рассмеялись, а Иван Иванович заметил:
— Так же татары казанские бежали, сведав, что московские полки от Новагорода к Москве с победой ворочаются.
— Да, переменил Господь Орду, погубил, яко Новгород, — сказал великий князь, искоса взглянув на братьев.
Те поняли и смутились.
Помолчав, государь сурово добавил:
— Бог даст, и немцев и Казимира смирим…
На другой день Иван Васильевич вместе с сыном выехал в Боровск, куда велел и всем полкам постепенно подходить, чтобы там лучше и скорей нарядить порядок роспуска воинов по домам. С собой он взял постоянную свою тысячу. Братья с полками своими следовали за великими князьми.
Роспуск войск задержал великих князей в Боровске на целую неделю, и перед самым отъездом в Москву были получены вести, что царь Ахмат, ограбив порубежные земли Литвы, вышел в Степь с большой добычей и пошел к Малому Донцу, где решил зимовать в приазовских степях.
— Пала Орда, не встать ей уж более, — сказал по сему случаю Иван Васильевич сыну. — На высокую гору взошли мы с тобой, сыне мой. Токмо с высоты сей еще видней, сколь много врагов у нас. Лицом к лицу стали ныне мы с немцами, с поляками, литовцами, свеями…
Оставив в Боровске некоторых воевод своих для окончания роспуска полков, Иван Васильевич с сыном во главе своей тысячи двинулся к Москве.
День стоял не особенно морозный, но солнце ослепляло своим блеском, и глаза уставали от яркой белизны снега. Оба государя ехали рядом позади своей стражи, а за ними шла на рысях государева тысяча, растянувшись длинной темно-серой змеей.
Кругом по окраинам полей и за перелесками виднелись зубчатые стены лесов. Попадались среди лугов и полей и отдельные сосны, ели и дубы. Они стояли здесь, словно заблудившиеся путники, утопая в снегу, — одни по колена, другие по пояс, и белые огромные шапки были нахлобучены на их вершинах.
— С ночи шел снег, — глубоко вдохнув свежий морозный воздух, сказал Иван Васильевич. — Люблю яз, Иване, нашу зиму.
— Яз тоже люблю, — задумчиво отозвался Иван Иванович. — Словно из сказки прилетает она к нам, яко царевна-лебедь белая.
Иван Васильевич с лаской взглянул на сына и сказал:
— Молвил ты сие, Иване, словно песню пропел. Напомнил ты мне Илейку нашего.
В это время где-то среди тишины зимней зазвякали колоколы малые. Слыхать, три-четыре их всего было, но звонили они весело, пасхальным звоном.
Переглянулись оба государя. Слезы блеснули в глазах Ивана Васильевича, и спросил он дрогнувшим голосом:
— Разумеешь, Иване, пошто ныне, в пост рождественский, звоном пасхальным звонят, как в праздников праздник — в воскресение Христово?
— Два ста и полста лет народ-то сих дней ждал. Под игом-то сны о сем видел. Гляди, государь, — указал Иван Иванович кивком головы на стражу.
Воины и в страже и в государевой тысяче торопливо снимали шапки и долго крестились. Сняв шапки, крестятся и государи и воеводы, а перед ними малое сельцо Нарское, что у Нары-реки, из семи дворов и церковка убогая деревянная на погосте стоит: и, правда, на звоннице ее из двух бревен дубовых с перекладиной висят малых четыре колокола.
Увидав князей, воевод и воинов московских, веселей задергал веревками молодой дюжий звонарь, а из всех изб, надевая на ходу полушубки, выскакивают мужики и женки, парни и девки, старики и старухи выползают, а дети, оставив ледянки и коньки деревянные, разинув рты, стоят неподвижно. К государям подъехал начальник стражи, старый Тимофей Кондратьевич, склоняясь к ним, прокричал под звон:
— Ныне, видать, государи, по всей Руси сии звоны пасхальные! Помню яз иго-то, государи. В полоне сам был, в самом Сарае был…
Так же встречал народ полки московские и в селе Петровском и в селе Троицком, что в десяти верстах от Москвы. Отсель уж без приказа конники на больших рысях погнали — сами государи со своей стражей первые почин сделали…
Вот и Москву видать стало, сначала с холмов только, а через полчаса и все стены открылись, и звоном пасхальным вся она гудит; гудят и посады ее, и все окрестные монастыри, и села подмосковные.
Толпы идут навстречу государям, а у ворот кремлевских уже стоит митрополит Геронтий со всем собором духовным. Не смолкают крики приветствий, громом перекатываются по всей толпе.
У ворот сходят с коней государи и воеводы. Подходит Иван Васильевич, а за ним и Иван Иванович под благословение владыки, идут государи в ворота Кремля, а митрополит, подняв высоко крест, общим благословением благословляет войска и воевод и следует за государями.
Пришли все к собору Михаила-архангела, и духовенство с митрополитом вместе взошли на паперть. Увидев там свою мать, инокиню Марфу, Иван Васильевич, сопровождаемый сыном, быстро поднимается по ступеням и восклицает:
— Будь здрава, матушка Марфа! Богомолец наш, митрополит Геронтий, благословил мя. Благослови и ты яко матерь моя…
У всех на виду государь встал перед матерью на колени, а она, благословив его, заплакала и, обняв, облобызала. Благословила потом и внука.
На площади в народе тихо, и колокола не звонят в ожидании молебна, который начался тотчас же после благословения государей. Вот и молебен окончился, и враз зазвонили колокола, но в этот миг государь подошел к краю паперти и сделал знак рукой. Колокола постепенно затихли, замер и весь народ на площади.
— Люди православные! — громко воскликнул государь. — Два ста лет и полста были мы данниками ордынскими. Ныне по воле Божье пала Орда! Стала Русь святая свободной, и нет у ней никакого царя, опричь единого государя православного!
— Ур-ра! Да живет вольная Русь наша!..
Но крики сразу потонули в рокотании гулких московских колоколов, и радостно было слушать весенний пасхальный звон среди зимних снегов, и люди объятиями и троекратными поцелуями приветствовали освобождение Руси, сбросившей иго татарское.
Книга пятаяГосударь всея Руси
Глава 1Первые шаги
Вскоре после бегства татар от берегов Угры установилась на Руси зима, хоть и морозная, но тихая, без ветров, с яркими светозарными полднями. С середины же января, когда Петр — Павел дня прибавил, переменились суровые зори вечерние: не багряные уже, а золотисто-прозрачные, и снега от них отсвечивают ласковым янтарным блеском, бросая синеватые тени.
Государь Иван Васильевич и сын его Иван Иванович в такие ясные студеные дни, надев простые полушубки, меховые ушанки и длинные пимы, любили скакать по твердым наезженным дорогам и слушать, как морозный снег скрипит и взвизгивает под копытами коней.
Взяв своих стремянных и небольшую стражу, часто ездили они за город, на левый берег Неглинн