Отношения Казимира IV с Василием Темным были настолько дружественными, насколько это вообще возможно между суверенными правителями соседних государств. Казимир не прочь был направить татар на русские земли, чтобы отвести их от своих владений. Однако он избегал открытых военных столкновений с Москвой. В условиях резкого ослабления могущества московских Даниловичей, вызванного феодальной войной второй четверти XV века, Казимир удержался от соблазна интервенции. Впрочем, это не мешало ему привлекать на свою сторону русских князей-изгоев щедрыми пожалованиями и обещаниями поддержки в борьбе с Василием Темным. Сохранилась крестоцеловальная грамота (5 февраля 1448 года) князей Федора Львовича Воротынского и его зятя Ивана Андреевича Можайского, в которой последний обещал Казимиру свою верность и некоторые территориальные уступки в случае, если король посадит его на великом княжении Московском (6, 149).
Однако Казимир не стал вмешиваться в московские дела в период династической смуты. Более того, в воскресенье 31 августа 1449 года между Василием Темным и Казимиром было заключено «перемирье вечное великое». В нем князья в самых трогательных выражениях обязывались хранить взаимную дружбу и союз, не вмешиваться во внутренние дела и даже помогать друг другу при необходимости (6, 160–163). В случае кончины одного из правителей другой обещал защищать законные права его наследников.
Это перемирие оказалось на редкость прочным и сохраняло свою силу почти до самой кончины короля Казимира.
Удивительное долголетие договора 1449 года объяснялось тем, что он отвечал интересам обеих сторон. Москва была поглощена своими внутренними проблемами. Король Казимир многие годы (1454–1466) был занят так называемой «Тринадцатилетней войной» с Тевтонским орденом. Ему удалось заручиться поддержкой папского престола и выиграть давний спор с рыцарями. «В результате Торуньского мира, заключенного в 1466 году, к Польскому королевству отошли западные владения Ордена — Гданьское поморье, земли Хелминьская и Михаловская, Мальборк, Эльблонг и епископство Вармия. Орден, столицей которого после потери Мальборка (Мариенбурга) стал Кенигсберг, признал себя вассалом польского короля» (128, 71).
Мудрую сдержанность Казимира в Москве ценили очень высоко. В завещании Василия Темного польский король и великий князь Литовский назван гарантом исполнения данного документа. «А приказываю свою княгиню, и своего сына Ивана, и Юрья, и свои меншие дети брату своему, королю польскому и великому князю литовскому Казимиру, по докончалнои нашей грамоте (то есть по договору 1449 года. — Я. £.), на Бозе и на нем, на моем брате, как ся учнет печаловати моею княгинею, и моим сыном Иваном, и моими детми» (6, 197). Очевидно, Василий Темный полагал, что аналогичный жест доверия, сделанный перед кончиной его отцом Василием I по отношению к Витовту, сыграл положительную роль. Распоряжения, сделанные у порога вечности, имели особое, сакральное значение. Между могущественным соседом-опекуном и молодым наследником московского престола рукою умиравшего отца протягивалась незримая нить духовной связи. При благоприятном развитии московско-литовских отношений это обстоятельство давало Казимиру повод отказаться от войны с молодым московским правителем, а Ивану — искать помощи Казимира в случае крайней опасности.
В первой половине великого княжения Ивана III король Казимир проявлял удивительное спокойствие по отношению к московской экспансии в Новгороде и Пскове, которая, впрочем, не выходила за рамки, очерченные договором 1449 года. Там прямо признавалось московское преобладание в этом регионе. «Таке жъ в Новгород Великий, и во Псков, и во вся Новгородская и во Пъсковская места тобе, королю и великому князю, не вступатисе, а и не обидети их. А имут ти се новгородцы и пъсковичи давати, и тобе их не прыимати, королю» (6, 162).
Конечно, позицию Казимира по отношению к Москве в 70-е годы XV века едва ли можно определить как доброжелательный нейтралитет. Ходили слухи, что в 1471–1472 годах он подстрекал хана Ахмата к нападению на московские земли. Однако при этом сам король не пришел на подмогу Ахмату. В 1471, 1475 и 1478 годах Казимир оставил без ответа отчаянные призывы новгородцев, сдавленных железным обручем московских полков. В 1480 году он предоставил Ахмату самому выяснять отношения с пушками Фиораванти.
Сдержанность Казимира историки традиционно объясняют объективными причинами: «Казимир возбуждал против Москвы Ахмата, Иоанн возбуждал против Польши Менгли-Гирея; но открытой войны не было; Казимир не имел для этого средств и времени, Иоанн не любил предприятий, войн, не обещавших верного успеха» (146, 91). Не отрицая роли обстоятельств, напомним, однако, что в средневековых политических отношениях субъективный фактор (характер правителя, его симпатии и антипатии) играл несравненно большую роль, нежели в современных. Признавая это для Ивана III, будем объективны и к королю Казимиру. Даже русские летописцы называли его «справедливым» и «добрым» (93, 553). Историки отмечают, что по крайней мере в первой половине своего великого княжения «Казимир IV был другом русских и любил больше Литву, чем Польшу» (93, 544).
Как бы там ни было, нельзя не признать, что именно сдержанность Казимира (за которую соотечественники бранили его и при жизни, и после смерти) позволила Ивану III успешно завершить покорение Новгорода.
Однако тот, кто ждет благодарности, обыкновенно награждается неблагодарностью. Следуя неумолимой логике геополитических интересов, Иван III не замедлил отплатить своему опекуну черной неблагодарностью. Покончив с Новгородом и отбившись от хана Ахмата, московский великий князь выдвигает программу воссоединения русских земель в объеме Древнерусского государства под эгидой Москвы.
Лаконичной формулой этой головокружительной идеи стал принятый Иваном новый титул — «государь всея Руси».
(История этого титула прослеживается лишь пунктирно. Подобно другому знаменитому титулу — «царь» — он уже задолго до Ивана III применялся по отношению к сильнейшим князьям как риторическая формула особого почтения. Так, например, на некоторых печатях Семена Гордого и Дмитрия Донского присутствуют слова «князь великий… всея Руси» (144, 148). Василий Темный начиная с 1450 года приказывал чеканить на своих монетах надпись «государь всея Руси». Его примеру последовал и Иван III. Во внутреннем делопроизводстве Московского государства титул «государь всея Руси» постепенно утверждается в период с 1479 по 1487 год (110, 29). К этому подталкивали москвичей впечатляющие успехи, достигнутые Иваном III. Вскоре Иван стал требовать признания своего нового титула и от великого князя Литовского. Там хорошо понимали «притязательный» (по выражению В. О. Ключевского) характер добавления «всея Руси» и выражали решительный протест. Однако под энергичным давлением московской дипломатии литовцы вынуждены были уступить и включить желанный титул в текст договора 1494 года. Впрочем, вопрос о титуле Ивана III крайне запутан. Документы великокняжеской канцелярии свидетельствуют о том, что титул изменялся не только со временем, но и в зависимости от лица или государства, для которого предназначался данный документ. Титул мог варьироваться и по прихоти (или оплошности) того чиновника, который готовил документ (109, 8—15). Наконец, не следует ожидать от делопроизводства конца XV века того механического единообразия, которое характерно для российских канцелярий более позднего времени).
Только теперь в Литве и Польше осознали, какая угроза исподволь созрела на восточных рубежах. Появились панические слухи о том, что Иван якобы просил папу дать ему корону «всей Русской нации» (161, 85). На всякий случай Казимир даже отправил папе прошение не соглашаться на возможные просьбы московского правителя.
Благоприятное для Москвы завершение «стояния на Угре» в 1480 году наглядно продемонстрировало ее военный потенциал и, соответственно, реальную возможность наступления Ивана III на литовские земли. Кажется, король Казимир не был вполне уверен в том, как ему следует отозваться на эти действия, и долго колебался. Так, например, одни считают, что в 80-е годы XV века в Литве началось гонение на православие, другие — что король, наоборот, решил заручиться поддержкой своих православных подданных перед лицом московской угрозы (161, 86). Заслуживает внимания истолкование этой ситуации известным историком Русской Церкви А. В. Карташевым: «Казимир, изменивший свою первоначальную политику, начинает усиленно строить на русских землях латинские костелы. В 1483 году издает указ, воспрещающий русским строить новые церкви и починять старые в духе полузабытого Городельского постановления 1413 года. Но такой запретительный указ мог быть беспрепятственно проводим только на землях лично королевских, княжеских и панов латинских. Паны русские в своих владениях оставались еще полноправными „патронами“ своих церквей и строили новые и починяли старые пока еще свободно» (93, 544).
Воодушевленная успехами Москвы, православная знать русского и литовского происхождения в 1482 году предприняла попытку возвести на литовский престол князя Михаила Олельковича. Однако многоопытный Казимир успел опередить заговорщиков. Одни из них были казнены, другие бежали в Москву.
«Ахиллесовой пятой» Литовского государства была его невысокая, по сравнению с Московской Русью, внутренняя консолидация. Великий князь не имел сильной власти и принужден был делить ее с крупной аристократией, городскими верхами и другими общественными силами. Материальные ресурсы, которыми он располагал, были достаточно скромными.
Наглядным проявлением недостатков внутреннего устройства Великого княжества Литовского, с точки зрения стоявших перед его правителями задач, стали события 1484 года, когда крымский хан Менгли-Гирей по совету Ивана III совершил поход на Киев. Для борьбы с татарами к Киеву пришли со своими отрядами «князья Одоевский, Вяземский, Можайский, Трубецкой, Воротнынский, Козельский, „вся земля“ Смоленская, Витебская, Полоцкая, Волынская, Подольская, Брестская и т. д.» (126, 142). Однако дружного отпора татарам не получилось. Киев был взят и страшно разорен татарами. Невольно напрашивалось сравнение с успешной обороной Иваном III московских рубежей в 1472 и 1480 годах. Крепнущая московская деспотия сумела защитить своих людей от нашествия варваров гораздо успешнее, чем гордившаяся своими древними вольностями Литва.