[299]. Тем самым можно говорить о возникновении монастыря во второй половине XIII в. Позднее у него была судьба, аналогичная подобным обителям, и он превратился в церковь.
Рис. 44. Церковь свв. Александра и Антонины Римских в Селище в Костроме
По поводу «святого Олександра», которому Иван Калита отдал сельцо на Кержаче, Леонтиевское и Шараповское, известный церковный историк В. В. Зверинский (1835–1893) предположил, что речь должна идти об Александровском женском монастыре в Суздале: «В духовном завещании 1328–1341 г. великого князя Ивана Калиты говорится: „а что есмь прикупил сельце на Кержачи у Прокофья у игумена, другое Леонтиевское, третье Шараповское, а то даю святому Александру собе на поминанье“, а затем в духовной вел. кн. Ивана Ивановича: „а село Павловское дал есмь святому Олександру в прок собе в память“. Известие это должно отнести к бывшему женскому монастырю в гор. Суздале Александровскому, который в старину назывался Большой Лаврой и от которого осталась церковь Вознесения с приделом св. Александра Перского, где покоятся тела великих княгинь суздальских: Марии, в иночестве Марины († 1262 г.) и Агрипины († 1293 г.). Монастырь основан в 1240 г. св. Александром Невским в честь своего ангела Александра Перского, и в числе его вотчин в XVII ст. упоминаются и отказанные ему селения»[300].
Рис. 45. Александровский монастырь в Суздале
Однако позднее выяснилось, что существовал и другой монастырь «святого Александра». Вот как писал о нем тот же исследователь: «Александровский-Борисоглебский, мужской, ныне Александрова гора, Владимирской губернии, Переяславского уезда, близ села Городищ, где ныне собирается ярмарка, в 4 верстах к северу от Переяславля, на восточном берегу Плещеева озера. Основан св. князем Александром Невским, в XIII ст., после одержания победы над шведами, когда прибыл в Переяславль к отцу своему Ярославу Всеволодовичу с матерью, супругой и всем двором. В начале XVII ст. монастырь был разорен поляками и более не возобновлялся. При раскопке горы найдена надгробная плита с надписью 1512 г. и именем инока Мисаила. При существовании монастыря ему принадлежало село Павловское, а в XVII ст. и на бывших его пустошах поселились крестьяне из разных мест, которые платили за 78 дворов по 150 рублей в год оброка в Патриарший Дворцовый Приказ»[301].
Рис. 46. Зверинский В. В.
Поэтому последующие исследователи колебались: какой именно из этих монастырей Иван Калита имел в виду, когда делал вклад. При решении этого вопроса нужно учесть следующее обстоятельство: монастыри были заинтересованы в наличии вотчин, расположенных неподалеку от обители. Поскольку сельце на Кержачи, Леонтиевское, Шараповское — все находились в пределах Переславского уезда, становится понятным, что речь должна идти именно о Переславском Александровском монастыре. К тому же, как увидим ниже, Иван Калита был самым тесным образом связан с Переславлем-Залесским.
Что касается села Павловского на Масе, оно располагалось в относительной близости к Суздальскому Александровскому монастырю и, очевидно, было отдано Иваном Красным именно этой обители.
Нанесение на карту всех объектов, упомянутых Иваном Калитой в его духовных грамотах, ставит перед историком целый ряд новых вопросов, которых не замечали предшествующие исследователи.
Почему все волости, перечисленные московским князем, располагались исключительно на окраинах Московского княжества, тогда как в центре, на территории радиусом около 40 км вокруг Москвы, духовные грамоты Ивана Калиты не называют ни одной из них?
Почему в одном случае коломенская волость Похряне находится в перечне волостей, а несколькими строками ниже именуется «Похрянъским оуездом»?
Почему Иван Калита упоминает среди прочих волостей Звенигород, но ничего не говорит об одноименном городе или селе, как это видим в других аналогичных случаях (волость Серпохов и село Серпоховьское; волость Перемышль и село Перемышльское; волость Радонежьское и одноименное село)?
Почему в своей первой духовной грамоте Иван Калита называет просто «Можаеск», а во второй духовной грамоте упоминает его уже «с волостьми», хотя и не перечисляет их, как это сделано в случае с коломенскими волостями?
Почему село Лопастеньское, являвшееся центром удела младшего сына Ивана Калиты Андрея, отдавалось не ему, а второй жене московского князя?
Почему села Ивана Калиты, расположенные за пределами собственно Московского княжества, упоминаются им только во второй духовной грамоте, но отсутствуют в первой?
Детальное рассмотрение этих вопросов позволяет по-новому взглянуть на историю первых московских «примыслов».
Глава 3. Московские «трети»
Поместив перечисленные Иваном Калитой в его духовных грамотах волости на карту, видим любопытную картину: все они, без исключения, располагались по окраинам княжества. В центре радиусом около 40 км от Московского Кремля они не называют ни одной волости. Подобная картина характерна и при картографировании всех последующих завещаний московских князей — ни одна из их духовных грамот XIV–XVI вв. не фиксирует здесь наличия волостей.
Исследователи пытались объяснить данный парадокс. Так, А. А. Юшко полагала, что Ивану Калите «невозможно было выделить здесь (целиком. — Авт.) волости, принадлежавшие великокняжескому дому, а лишь отдельные села». Поэтому волости в центре Московского княжества не упоминаются его завещанием[302]. Но князья уже в то далекое время прекрасно делили земли. В конце XIV в. Василий I и Владимир Андреевич Серпуховской разделили на трети волость Мушкову гору. Между ними же была поделена Добрятинская борть к югу от Москвы. В это же время известны и примеры размежевания отдельных сел[303].
Между тем, несомненно, что окрестности Москвы явно должны были делиться на мелкие административно-территориальные единицы, аналогично тому, как остальные районы Московского княжества делились на волости. Для выяснения данного вопроса необходимо привлечь писцовые книги 20-х годов XVII в., первое наиболее полное из сохранившихся описаний Московского уезда (более ранние писцовые книги XVI ст. в дошедшей до нас части охватывают менее четверти территории уезда)[304]. Используя их материалы, замечаем, что всю ближайшую подмосковную округу занимали не волости, а станы.
Более того, если очертить на карте территорию московских станов XVII в., за исключением тех, что в более раннее время упоминаются как волости (к примеру, в писцовых книгах XVI в. Шерна, Воря, Корзенева значатся как станы, но в более раннем завещании Ивана IV, равно как и в предшествующих духовных грамотах московских князей, они перечислены как волости[305]), выясняется, что территория московских станов точно совпадает с территорией, на которой завещания Ивана Калиты не знают волостей. Добавим, что и актовые источники XIV–XVI вв. никогда не фиксируют здесь волостей. Именно эта территория городских станов представляла собой первоначальную территорию Московского княжества.
Судя по духовным и договорным грамотам московских князей XIV в., эта территория находилась в их совместном владении. Это подтверждает московско-серпуховский договор 1389 г., предусматривавший здесь совместный сбор ордынской дани: «А коли иму слати свои данщики в город и в станы, а тобе слати свои данщики с моими вместе»[306].
Карта 4. Первоначальная территория Московского княжества и московские станы XVI–XVII вв.
Об этом же говорит и то, что при подробнейшем перечислении сумм ордынского «выхода», приходящегося на удел каждого князя, никогда не определялись его размеры, собиравшиеся с московских станов.
И в судебном отношении данная территория также управлялась совместно потомками Ивана Калиты. В договоре 1390 г. Василия I и Владимира Андреевича Серпуховского читаем: «А городских судов и становых, что к городу тянеть, того ми без твоего наместника не судити, ни тобе без наших наместников не судити»[307].
Поскольку московские станы находились в совместной собственности князей московского княжеского дома, становится понятным, почему они не упоминаются в их завещаниях: они не принадлежали лично одному из князей.
Действительно, в своем завещании Иван Калита писал: «Приказываю сыномъ своимъ очину свою Москву»[308]. Таким образом, стольный город его владений не становился собственностью одного из наследников московского князя, а являлся их общим владением. Подобное положение сохранялось на протяжении достаточно длительного времени. Наряду с великим князем в Москве жили его удельные братья и другие сородичи. Летописи донесли об этом довольно много упоминаний. К примеру, двоюродного брата Дмитрия Донского Владимира Андреевича Серпуховского летопись прямо называет «московским»[309]. О его постоянном жительстве в Москве говорит хотя бы тот факт, что во время размолвки с великим князем Василием I он выехал из Москвы, а не своего стольного Серпухова