Поместив их на карту, видим, что Иван Калита выделил своей второй супруге по три села из владений каждого из сыновей. Из доли Семена Гордого Ульяна получила два «села коломенских» (Малино и Холмы), находившиеся непосредственно на территории его Коломенского удела, и «село у озера» (Косино), лежавшее к востоку от города. Из подмосковных владений Ивана Красного ей достались три села: Деигуниньское, Протасьевское и Аристовское, лежавшие к северо-западу от столицы. От Андрея Ульяна получила также три села. Лопастеньское находилось на территории Серпуховского удела Андрея. Михаиловское лежало к юго-западу от Москвы. Село Тыловское хотя и не локализуется, но из последующих духовных грамот известно, что оно находилось на территории совместного владения, принадлежавшей Андрею.
Таким образом, видим, что трем частям Москвы, на которые разделил город Иван Калита, соответствовали и три части Московского уезда. При этом в каждой из них находились села только одного из князей, что позволяет говорить о их принадлежности конкретному владельцу. Остатки этой системы сохранялись вплоть до XVII в. в виде обычая при проведении писцовых описаний делить уезд на три части.
Но если Москва и ее ближайшая округа уже в XIV в. были поделены между князьями-совладельцами, то встает вопрос: почему Иван Калита в своих духовных грамотах не отразил данный факт?
Выяснение данного вопроса имеет значение не только для истории Москвы, но и для всей Руси. Система совместного владения являлась характерной чертой средневековых русских княжеств. Однако исследователи проходят мимо нее, зачастую не замечая этого явления из-за особенностей источниковой базы. Если сравнительно хорошо сохранившийся московский материал позволяет достаточно полно охарактеризовать ситуацию совместного владения, то по другим городам это сделать гораздо труднее. Это объясняется тем, что московские князья, тщательно сохраняя владельческие документы на свои владения, совершенно не заботились о сохранности архивов княжеств, присоединяемых к Москве.
Известно, что кроме Москвы третное деление существовало и в Рязанском княжестве. Об этом узнаем из докончания 1496 г. между великим рязанским князем Иваном Васильевичем и его удельным братом Федором Васильевичем[330]. Оно дошло до нас случайно — только потому, что последний завещал свой удел Москве.
Следы третного владения прослеживаются и в Твери. В частности, Рогожский летописец, рассказывая о примирении в 1360 г. после многолетней борьбы тверских князей — Василия Михайловича и его племянника Всеволода Александровича, сообщает, что Всеволод «взялъ миръ со братьею, а князь Василеи трети ихъ очины отъстоупился и разделишася волостьми»[331].
Позднее, с введением в научный оборот новых источников оказалось, что подобное деление встречается и в других русских городах — Ростове, Смоленске, Суздале. Так, Ростовское княжество было поделено на две «половины» — Сретенскую и Борисоглебскую. Они получили свои названия от церковных объектов. Анализ актового материала, родословных росписей и других источников позволяет наметить границы ростовских «половин».
В Смоленске внутригородские части именовались, как и в Новгороде, концами. Их в городе было три: Пятницкий, Крылошевский и Ильинский.
Карта 6. Ростовские «половины» XIV–XV вв.
Карта 7. Смоленские «концы»
В Суздале эти части, упоминающиеся переписными книгами середины XVII в., назывались десятнями: Старогородская, Варварская, Введенская, Берестовская.
Карта 8. Суздальские «десятни» по описаниям XVII в.
Несмотря на то, что применительно к Москве и ее ближайшей округе Иван Калита сохранил прежний обычай общего владения, он не мог не считаться с процессом дальнейшей индивидуализации земельной собственности — об этом говорит уже сам факт выделения из совместной собственности сел, принадлежавших лично одному из князей. Хотя Москва формально оставалась общим достоянием всех сыновей Ивана Калиты, фактически, как было показано выше, она территориально была разделена между ними. Окончательному разделу города между князьями препятствовало то обстоятельство, что в их общей нераздельной собственности продолжал оставаться целый ряд учреждений и категорий населения, позволявших выполнять отдельные функции государственного управления (оборона, торговля, сбор дани и т. д.) для всех князей более эффективно, с меньшими затратами, нежели, если бы они находились в индивидуальной собственности одного из них.
Пожалуй, самой главной обязанностью всех совладельцев Москвы являлась совместная оборона города при нередких тогда вражеских нашествиях. Понятно, что все без исключения совладельцы должны были заботиться о состоянии городских укреплений. При первой же угрозе появления врага горожане покидали свои дворы и садились «в осаду». Поэтому Московский Кремль, представлявший собой городскую крепость, не принадлежал лично одному из князей-совладельцев, а оставался в их общей собственности.
Рис. 55. А. М. Васнецов. Московский Кремль при Иване Калите. 1921
В Москве близ Кремля издавна существовал торг, обеспечивавший князьям значительную часть их доходов за счет сбора различных торговых пошлин. Разумеется, при желании московские князья-совладельцы могли бы завести в Москве три отдельных торга, но с экономической точки зрения это было бессмысленно и абсурдно, и поэтому в городе существовал один торг, доходы от которого делились между наследниками Ивана Калиты. Из них на долю вдовы московского князя приходилось осмничее («а из городьских волости даю княгини своеи осмничее») и другие торговые пошлины («а тамгою и иными волостми городьскими поделятся сынове мои»). Как известно, и тамга, и осмничее были именно торговыми пошлинами. Содержание же «иных» городских доходов раскрывает духовная грамота начала XV в. князя Владимира Андреевича Серпуховского, когда он завещал своей жене «треть тамги московские, и восмьчее, и гостиное, и весчее, пудовое, и пересуд, и серебряное литье и все пошлины московские»[332]. Все эти пошлины были так или иначе связаны с торговой деятельностью.
Что касается таможенных пошлин с прибывавших в город купцов, то они брались каждым из князей самостоятельно («тако же и мыты, которыи в котором оуезде, то тому»)[333]. Тем не менее сборы проезжих пошлин на мытах также требовали своей координации.
К числу категорий тяглого населения, находившихся в общем владении князей, относились числяки и ордынцы. Среди историков нет четкого мнения по поводу их занятий. Н. М. Карамзин считал, что ордынцы были татарами, «коим наши князья дозволяли селиться в российских городах», а люди «вольные, окладные, платившие дань государственную», назывались численными или числяками. Б. Н. Чичерин полагал, что числяки составляли «особый разряд людей в Московском уезде, кажется, переписанных поголовно для платежа дани татарам». В. И. Сергеевич, отметив скудость источников, писал, что «есть основание думать, что эти разряды людей составляют след наших отношений с Ордой, исчезли же они с прекращением зависимости Московского государства от татар». По его мнению, числяки и ордынцы являлись двумя различными названиями одной и той же категории тяглого населения. При этом он считал, что на них лежало особое тягло, которое они тянули к Москве, чем и отличались от остальных категорий тяглого населения. В чем заключалось это тягло? В. И. Сергеевич обратил внимание, что в одной из договорных грамот рязанских князей упоминались особые «кладежные люди, кои послов кормят в Переславли». Их он полагал аналогичными числякам и ордынцам Московского княжества, считая, что главной обязанностью последних было обслуживание потребностей многочисленных ордынских послов, приезжавших на Русь[334].
Рис. 56. Карамзин Н. М.
В. Е. Сыроечковскому в крымских посольских книгах начала XVI в. удалось найти указания, не оставляющие сомнений в главном занятии ордынцев: «Да говорил царю Митя: из старины, господине, брата твоего великого князя ординцы к тебе казну возят…». Это позволило ему сделать вывод, что основной обязанностью ордынцев являлась доставка дани в Орду, а затем в Крым. «Если представить себе то громадное количество поминков, целые обозы телег, которые посылались с каждым крупным посольством, то станет ясным, что для перевозки поминков нужен был особый штат людей»[335].
Л. В. Черепнин поддержал выводы В. Е. Сыроечковского относительно ордынцев, но касательно числяков полагал, что они представляли «собой специальную группу черного населения (московского городского и подгородного), платившего дань в Орду и поэтому оберегаемого князьями». Кроме уплаты дани числяки «должны были, очевидно, предоставлять татарским послам ночлег, содержание, подводы и т. д., то есть нести то тягло, от которого освобождалось население феодальных вотчин, пользовавшихся иммунитетом». Вслед за В. И. Сергеевичем, правда, с осторожной оговоркой, он считал, что «все говорит как будто за то, что рязанские „кладежные люди“ полностью соответствуют московским числякам»[336].
Таковы основные точки зрения. Но если выводы В. Е. Сыроечковского об ордынцах как слугах великого князя, обслуживавших перевозку дани и поминков в Орду, подкрепленные прямыми указаниями источников, представляются достаточно убедительными, то относительно основного занятия числяков историки не пришли к единству взглядов. Вряд ли правомерно по одной лишь аналогии с рязанскими «кладежными людьми» утверждать, что основным их занятием являлось обслуживание ордынских послов. Об этом нет ни одного сообщения известных нам источников. Думается, вполне обоснованным будет предположение, что они были заняты обслуживанием сбора ордынской дани. За это говорит целый ряд наблюдений.