Рис. 83. Власьев Г. А.
Таким образом, родословие Никоновской летописи и В. Н. Татищева не может быть принято. Г. А. Власьев (1844–1912), пытаясь примирить эти две взаимоисключающие схемы, предположил, что у Мстислава был сын Андрей, убитый в 1339 г. и являвшийся князем козельским, а у Тита Карачевского имелся сын Андреян, женатый на Елене, дочери Гамонта, ставший родоначальником князей Звенигородских[458]. Тем самым вроде бы объяснялось различие в именах (Андрей или Андреян), встречавшееся в разных списках родословцев:
К сожалению, при этом Г. А. Власьев не заметил неувязку в генеалогическом счете. Как мог Мстислав, живший в середине XIII в., иметь сына, убитого во второй четверти XIV в.? Напротив, если предположить, что Андрей (Андреян) Мстиславич, убитый в 1339 г., был отцом Федора Звенигородского, упоминаемого Никоновской летописью под 1377 г., и дедом Александра, выехавшего на Русь в 1408 г., то правило генеалогического счета для лиц, живших в XIV в., нарушено не будет.
Отказавшись от версии Никоновской летописи, считавшей князя Андреяна (Андрея) Козельского и Звенигородского сыном Тита Мстиславича, необходимо возвратиться к данным родословцев, полагавших, что указанный князь был сыном, а не внуком князя Мстислава Михайловича. Сделав этот шаг, снова сталкиваемся с проблемой: где же именно в родословии звенигородских князей был допущен пропуск одного поколения?
Из анализа летописных известий выясняется, что у Мстислава кроме Тита и Андреяна было еще двое сыновей, не упомянутых родословцами: Пантелеймон (в 1339 г. князь Андрей Мстиславич был убит своим племянником Василием Пантелеевичем) и Святослав (под 1310 г. летописец помещает сообщение об убийстве князя Святослава Мстиславича Карачевского князем Василием Брянским[459]). На основании этих известий можно говорить о том, что их отец князь Мстислав Михайлович жил не в середине XIII в., а во второй половине указанного столетия, и что пропуск одного колена, вероятнее всего, приходится на промежуток между ним и князем Михаилом Всеволодовичем Черниговским, убитым в Орде в 1246 г.
Чтобы проверить эту догадку, следует обратиться к такому виду источников, как синодики. Этим термином обозначают книги, куда записываются имена умерших для поминания в храме или монастыре. Согласно православному учению, молитвы об усопших — это продолжение наших отношений с ближними, которые перешли из временной жизни в жизнь вечную. Однако многие перед смертью не успели сподобиться таинства покаяния и святого причащения, умерли неожиданной или насильственной смертью. Но поскольку скончавшиеся уже не могут сами покаяться, только молитва за них, по словам Иоанна Златоуста, может облегчить их загробную участь: «Почти умершего милостынями и благотворениями: ибо милостыня служит к избавлению от вечных мук».
Рис. 84. Синодик Ипатьевского монастыря с записью рода боярина и конюшего Дмитрия Ивановича Годунова. Рубеж XVII–XVIII вв.
Разумеется, молиться можно и дома, однако считается, что только церковная молитва, соединенная с принесением бескровной жертвы на божественной литургии, является наиболее действенной. По этому поводу Иоанн Златоуст писал: «Когда весь народ и священный лик стоит с воздаянием рук и когда предлежит страшная жертва, то как не умолим Бога, прося за умерших?» Считается, что подобные молитвы наиболее действенны в дни, имеющие особое значение для скончавшегося: дни рождения, крещения, упокоения, именин. Почитая память святого, чье имя носил покойный, этим призываем его покровителя на молитву и ходатайство пред Богом, потому что, согласно Священному Писанию, много может усиленная молитва праведного (Иак. 5:16).
По времени поминовения, зависевшего от размера вклада, внесенного за душу поминаемого, синодики делились на «повседневные» и «вечные». Последние подразделялись на литийные, подстенные, с «сельниками», то есть перечислявшие лиц, давших для поминания села и вотчины. Синодики прочитывались в церкви во время богослужений, но в разное время различными лицами.
Внесение в повседневный синодик обычно совершалось на определенный срок, и, судя по материалам XVI в., цена составляла один рубль в год. Об этом узнаем из послания Иосифа Волоцкого княгине Марии Голениной, написанного в начале XVI в. Письмо княгини не сохранилось, но, поскольку Иосиф приводит многочисленные цитаты из него, выясняется, что княгиня жаловалась на непоминание имен ее мужа и двух сыновей, хотя она и сделала много вкладов в монастырь. В ответ Иосиф подробно расписал все расходы обители на поминание: «надобе на всякь час попечение имети о том священником и крылашаном и всей братии, да еще х тому надобеть. Аще по одной дензе давати на обедню, ино на год мало, не толко поидеть, о чем есмя писали. Да опроче того еще понафиды, да литеи заупокойные, надобе еще мед, да воскъ, да просвиры, да фимианъ, — и толко считати, ино не имется и по полудензе на обедню, а у нас иде священиком на всякой съборъ по четыре денги одному, а в простыи дни по две деньги»[460].
По истечении установленного срока имена поминаемых лиц вычеркивались из повседневных синодиков. Чтобы их поминали «на века», «без выгладки доколе и монастырь стоит», то есть вписывали навсегда, без намерения удалить запись по истечении известного срока, требовалось внесение в «вечный» синодик. Лишь после вклада в пятьдесят рублей обеспечивалось вечное поминание. Наиболее богатые люди этим не удовольствовались, и наивысшим видом поминания считались «кормы» — праздничные трапезы для монастырской братии в день смерти поминаемого или в день его святого. Цена подобной ежегодной трапезы доходила до ста рублей. Понятно, что постоянные расходы на нее мог обеспечить только вклад в монастырь села или крупной вотчины. Это стало причиной того, что к XVII в. до трети всех земель на Руси, по некоторым оценкам, составляли именно монастырские и церковные владения.
Историки обратили внимание на синодики еще в XIX в., прежде всего как на источники по генеалогии. Любому исследователю родословцев известны случаи, когда из них нередко выбрасывались целые ветви рода, «захудавшие» к моменту их составления. Причиной этого была такая характерная черта русского средневековья, как местничество, когда занятие той или иной должности зависело от прежних служб предков. В отличие от родословцев, синодики являются источником более достоверным, поскольку никому даже в голову не приходило вычеркивать из них своих предков или вписывать туда мифических родоначальников, что сплошь и рядом видим в родословцах, особенно поздних.
Однако первая попытка изучения синодиков оказалась неудачной. Простые перечни имен, без пояснений, практически ничего не давали исследователям. Известный источниковед Н. П. Лихачев (1862–1936) с горечью должен был констатировать, что синодики «дают материал малопригодный сам по себе»[461]. Академик С. Б. Веселовский, обратившись к изучению московского боярства, также затронул тему синодиков как исторического источника. Он отмечал, что синодики составлялись «по мере дачи вкладов, по родам». Когда синодики от ежедневного использования на службах ветшали и приходили в негодность, их переписывали. При этом «совершалась работа упорядочения и приведения в порядок и систему накопившегося материала». Лица, записанные в разное время, группировались по родам. «Это нарушало хронологию и приводило к частым ошибкам, к ошибочному соединению в роды или разъединению». Помимо ошибок переписчиков анализ синодиков осложняется тем, что «в одних случаях лиц записывали в порядке восходящем, в других в нисходящем, мешали боковые линии, родственников жен и т. п.».
Рис. 85. Лихачев Н. П.
В итоге ученый пришел к выводу: «данные синодиков, взятые сами по себе, в большинстве случаев совершенно непригодны. Но в соединении с родословными материалами, в случае, когда известно родословное древо, они являются очень ценным пополнением и коррективом для родословного материала как источник весьма достоверный… В общем синодики являются очень трудным, с точки зрения исследования, но ценным источником, требующим особой осторожности и острой критики»[462].
Тем не менее изучение перечня черниговских князей, изложенного в Любецком синодике, позволяет правильно выстроить родословие князей Звенигородских. Сразу же после упоминания в нем «великого князя Михаила черниговского Всеволодича, Святославля внука, и болярина его Феодора, не поколонившихся солнцу и не ходивших около куста, убиенных от татар за православную веру» идет упоминание «князя Михаила и княгини его Елены»[463]. Р. В. Зотов затруднялся в точном отождествлении этого князя с известными по родословцам лицами, хотя и указывал, что по его помещению в синодике непосредственно за св. Михаилом Всеволодичем он должен быть очень близок к последнему, может быть даже его братом или сыном. Второе предположение, на его взгляд, кажется более вероятным и может быть соотнесено с князем Мстиславом[464]. По нашему мнению, указанный князь Михаил действительно являлся сыном св. Михаила Черниговского и был не кем иным, как отцом Мстислава Михайловича. Тем самым восстанавливается недостающее звено в генеалогии Звенигородских князей и объясняется появление ошибки в родословцах. При их составлении два стоявших рядом Михаила были спутаны и объединены составителем в одно лицо. В окончательном виде родословие первых колен Звенигородских князей приобретает следующий вид:
Выяснив генеалогию Звенигородских князей, необходимо вернуться к вопросу: когда и каким образом подмосковный Звенигород стал московским владением? Для этого нужно обратиться к духовным грамотам московских князей XIV в. и посмотреть, каким образом говорится в них о Звенигороде.