дующий год Федор Ростиславич, собрав многочисленную рать, подошел к городу, осадил его, делал приступы, но в итоге был отбит. Последовавшая в 1299 г. смерть Федора Ростиславича окончательно закрепила Смоленск за его племянником. Во время этой борьбы Александр Глебович несомненно нуждался в союзниках. Одним из них стал московский князь Даниил Александрович, еще живо помнивший ордынский набег. Вероятно, именно тогда в качестве платы за союз ему был возвращен Можайск. После же смерти Даниила смоленский князь, по мнению А. А. Горского, не считал себя связанным более никакими обязательствами и постарался отобрать Можайск. Но эта попытка окончилась неудачей[488].
Рис. 87. Смерть и погребение Даниила Московского. Миниатюры Лицевого летописного свода XVI в.
Выясняя вопрос о времени присоединения Можайска к Московскому княжеству, необходимо обратить внимание на то, как этот город упоминается в завещаниях московских князей XIV в. В своей первой духовной грамоте Иван Калита, перечисляя выделенные Семену земли, говорит только о Можайске. Во второй духовной грамоте он упоминает уже «Можаеск со всими волостьми». Духовная грамота Семена Гордого называет Можайск «с волостьми и с селы и з бортью». Иван Красный в своем завещании говорит о Можайске «со всеми волостми, и с селы, и з бортью, и с тамгою, и со всеми пошлинами». Но только в духовной грамоте 1389 г. Дмитрия Донского встречаем развернутую характеристику этих владений. Своему сыну Андрею он отдавал «Можаеск со всеми волостми, и с тамгою, и с мыты, и з бортью, и с селы, и со всеми пошлинами, и с отъездными волостми. А волости Можаиские: Исмея, Числов, Боянь, Берестов, Поротва, Колоча, Тушков, Вышнее, Глиньское, Пневичи с Загорьем, Болонеск. А Коржань да Моишин холм придал есмь к Можаиску. А се волости отъездные: Верея, Рудь, Гордошевичи, Гремичи, Заберега, Сушов, да село Репиньское, да Ивановъское Васильевича в Гремичах»[489].
Карта 13. Можайское княжество XIII–XIV вв.
Отмеченные выше разночтения, причем, как видим, довольно существенные, обычно трактуются исследователями в смысле уточнения и развития формуляра духовных грамот московских князей. Однако московские князья слишком хорошо знали свои владения и поэтому только лишь развитием формуляра грамот нельзя объяснить изменение формулировок относительно Можайска. Речь должна идти о том, что за их изменением в сторону расширения стояло реальное увеличение объема владельческих прав московских князей в этом городе и его округе.
За исключением столкновения 1303 г. летописцы молчат о московско-смоленских спорах за Можайск. Отсюда вполне вероятно, что московские князья присоединили Можайск не военным, а мирным путем. Скорее всего, это произошло путем династических браков, как это было в случае с Коломной и Звенигородом. При этом процесс присоединения этих городов был не одномоментным, а занял достаточно длительный промежуток времени. Очевидно, такой же процесс постепенного вхождения в состав Московского княжества, отразившийся в княжеских завещаниях, был характерен и в случае с Можайском.
Обратимся к духовной грамоте 1353 г. старшего сына Ивана Калиты Семена Гордого, которому по отцовскому завещанию достался Можайск. Умирая без мужского потомства, он оставлял свою жену на попечение братьев: «Даю ряд своей княгине. Велел есмь у нее быти своему дяде Василью. А по бозе приказываю своей братье, князю Ивану и князю Андрею, свою княгиню, и своего [дядю], и свои бояре»[490]. На месте лакуны в грамоте, обозначенной в цитате скобками, следует читать «дядю», а не «сына», как полагали многие историки[491].
Исследователи давно пытались выяснить, кто скрывается под определением «свой дядя Василий» завещания Семена Гордого. Его двойное упоминание в тексте, выделение впереди всех бояр говорит, что это был весьма значительный человек своего времени, а для великого князя представлялось чрезвычайно важным назвать его в своей духовной грамоте. Н. М. Карамзин полагал, что речь шла о князе Василии Михайловиче Кашинском, дяде третьей жены Семена Гордого[492]. (Такого же мнения придерживался и М. Н. Тихомиров.)[493] Впрочем, позднее эта версия была отброшена. Л. В. Черепнин считал, что его следует соотнести с московским тысяцким Василием Васильевичем Вельяминовым, находившимся в близком родстве с московским княжеским домом[494]. Но и эта версия должна быть исключена. В. В. Вельяминов, действительно, породнился с московскими князьями, но уже много позже кончины Семена Гордого. Он женил своего старшего сына Микулу на княжне Марии Дмитриевне Суздальской, а в 1366 г., вероятно, не без его помощи и посредничества, был заключен брак между великим князем Дмитрием (будущим Донским) и ее родной сестрой княжной Евдокией Суздальской.
В. А. Кучкин, посвятивший данному вопросу специальную статью, обратил внимание на одну жалованную грамоту Дмитрия Донского некоему новоторжцу Евсевию, где великий князь называет В. В. Вельяминова «своим дядей»[495]. По мнению историка, термин «дядя» употреблен здесь не в привычном для нас значении «брат отца или матери», а в другом — в смысле «кормилец, воспитатель, наставник, дядька». В. В. Вельяминов при Дмитрии Донском занимал должность московского тысяцкого, а одной из основных обязанностей тысяцких являлось как раз воспитание княжеских детей. Как известно, после смерти отца Дмитрий ребенком остался на попечении московских бояр. Поэтому, согласно гипотезе В. А. Кучкина, совершенно понятным становится, почему Дмитрий именует в грамоте В. В. Вельяминова «своим дядей», то есть дядькой, воспитателем.
В XIV в. должность московских тысяцких являлась наследственной в роду Вельяминовых. Во время младенчества Семена Гордого московским тысяцким был их родоначальник Протасий-Вельямин. Затем на этом посту его сменил сын Василий Протасьевич, который, по мысли В. А. Кучкина, был воспитателем, дядькой малолетних детей Семена Гордого. Его, несомненно, и надо видеть в «своем дяде» завещания 1353 г. Семена, тем более, что в тексте близкого по времени договора сыновей Ивана Калиты Василий Вельяминов упоминается в соответствии со своим высоким статусом впереди всех бояр и окольничих[496].
Однако и это предположение следует отбросить. Даже если принять идею В. А. Кучкина о тождестве «дяди» и «дядьки», именование Семеном Гордым Василия Протасьевича «своим дядей» подразумевает, что именно он был его воспитателем. Но это невозможно хронологически. К тому же служба В. П. Вельяминова «дядькой» у детей Семена Гордого на момент составления последним своего завещания оказывается весьма проблематичной. Известно, что княжичи переходили под мужское воспитание, выйдя из-под опеки «мамок». У московского князя от последнего, третьего по счету брака с Марией Александровной Тверской, заключенного в 1347 г., было четверо сыновей. Летопись умалчивает о смерти двух старших, хотя за шесть недель до кончины самого Семена говорит о смерти его младших сыновей. Это не позволяет делать вывод, что они были еще живы к моменту кончины их отца, ибо летописец, сообщая о смерти младших, очевидно, подразумевал, что старшие по времени рождения уже скончались. Даже если и предположить, что они были живы к 1353 г., что кажется очень сомнительным, то их возможный возраст (пять и три с небольшим года соответственно) не позволяет говорить, что они уже вышли из рук «мамок» и перешли под начало «дяди».
Еще одно возражение является более серьезным. В. К. Гарданов (1908–1989), изучавший бытование термина «дядька» в Древней Руси, нигде не сталкивался со случаем, когда значение «кормилец, воспитатель» выражалось бы словом «дядя», а не «дядька»[497]. Сознание русских людей Среднековья всегда четко разграничивало эти два, внешне похожих слова. Эта разница ощущалась и гораздо позднее. В XVII в. известного боярина Б. И. Морозова, воспитателя царя Алексея Михайловича, источники всегда именуют царским «дядькой», но отнюдь не «дядей». Это отразилось и в художественной литературе. А. С. Пушкин, тонко чувствовавший все оттенки родного языка, никогда не мог допустить, чтобы Гринев из «Капитанской дочки» называл своего воспитателя Савельича «дядей».
У нас практически не остается сомнений, что термин «дядя» никогда не применялся в средневековой Руси в значении «кормилец, воспитатель». Чтобы окончательно в этом убедиться, необходимо выяснить, в каком же значении употребил это слово Дмитрий Донской в своей грамоте по отношению к Василию Васильевичу Вельяминову.
Рис. 88. Смерть последнего московского тысяцкого Василия Васильевича Вельяминова. Миниатюра Лицевого летописного свода XVI в.
Из истории науки можно привести немало примеров, когда исследователь, выдвинув первоначально правильную версию, затем начинает в ней сомневаться, ищет новое объяснение, которое в итоге приводит к неверным выводам. Так произошло и с В. А. Кучкиным. Известно, что вторую жену великого князя Ивана Красного (мать Дмитрия Донского) звали Александрой, в монашестве Марией. В 1974 г. В. А. Кучкин выдвинул осторожное предположение, что она была дочерью московского тысяцкого Василия Протасьевича. При этом он ссылался как раз на ту же самую жалованную грамоту Дмитрия Донского, где тот называет Василия Васильевича Вельяминова «своим дядей»[498]. В итоге получается следующая схема родства Вельяминовых с московскими князьями:
Позднее исследователь отказался от своей догадки. Поводом к этому, вероятно, послужил тот факт, что в начале XV в. сын Дмитрия Донского женился на Евфросинье Полиевктовне, внучке Василия Васильевича Вельяминова: