Предположить, что Александра была сестрой Василия Васильевича Вельяминова, невозможно, так как в этом случае оказывается, что князь Петр Дмитриевич и Евфросинья Вельяминова еще до замужества являлись родственниками в шестой степени родства, а такие союзы по церковным правилам считались недопустимыми. Церковь разрешала браки только после седьмой степени родства, о чем напоминает известная поговорка о дальних родичах: «седьмая вода на киселе».
Но историк не учел одного обстоятельства. Словом «дядя» в средневековой Руси называли не только родного дядю, но и двоюродного. Таким образом, если предположить, что Александра была внучкой родоначальника Вельяминовых Протасия не от Василия Васильевича, а от другого сына Протасия, то Евфросинья и Петр оказываются родственниками в восьмой степени, что делало их брак возможным, а Василий Васильевич Вельяминов был двоюродным дядей Дмитрия Донского. Остается найти в источниках лишь упоминание еще об одном сыне Протасия.
Позднейшая родословная Вельяминовых, составленная много позже времени лиц, живших в XIV в., знает у московского тысяцкого Протасия всего одного сына Василия, также тысяцкого. Но это отнюдь не означает того, что у Протасия не могло быть других сыновей. Просматривая родословцы старомосковских боярских родов и сравнивая между собой различные их редакции, можно привести немало случаев, когда в них отсекались боковые ветви рода, члены которых к моменту составления родословцев успели «захудать». Это делалось в первую очередь из-за боязни осложнений во время местнических споров.
Изучая летописные сообщения эпохи Ивана Калиты, находим в Московском летописном своде конца XV в. сообщение, что в 1330 г. московский князь, будучи в Новгороде, направил своего посла Луку Протасьева в Псков к бежавшему туда князю Александру Михайловичу Тверскому с предложением поехать в Орду. Если судить по важности и деликатности порученного дела, это был очень влиятельный человек своего времени, несомненно — боярин[499]. Таковых у Ивана Калиты было сравнительно немного, многих из которых знаем по упоминаниям в источниках. Но только один из них звался Протасием. Им был первый московский тысяцкий. Очевидно, что Лука Протасьевич был его сыном и в свою очередь имел дочь Александру, вышедшую замуж в 1345 г. за Ивана Красного, в его бытность еще удельным звенигородским князем. В итоге схема родства Вельяминовых и московских князей выстраивается следующим образом:
Лука Протасьевич стал родоначальником рода Протасовых, и память об этом у его потомков сохранялась очень долго, на протяжении нескольких столетий. Но, связанные впоследствии с уделами, Протасовы очень быстро деградировали в служебном отношении и вышли из среды московского боярства.
Ища ответ на вопрос, кем приходился «дядя Василий» Семену Гордому, необходимо с учетом сказанного возвратиться к традиционному пониманию этого слова в значении «брат отца или матери» и искать его среди указанных родственников. У Ивана Калиты Ростовский соборный синодик знает брата Василия[500], но, судя по всему, он умер в детстве.
Матерью Семена Гордого была первая супруга Ивана Калиты Елена. Кроме имени и даты смерти, летописи никаких сведений о ней не дают, умалчивая о происхождении, родственных связях, времени брака с московским князем. Можно лишь предположить, что загадочный «дядя Василий» мог быть ее братом.
Прежде всего следует ответить на вопрос, имел ли «дядя Василий» княжеский титул. На основании того, что он упомянут в завещании Семена Гордого без титула, В. А. Кучкин отвергает саму эту возможность. Но по источникам XIV в. хорошо прослеживается бытовавшая тогда практика, когда князья, переходя на службу в Москву, утрачивали княжеский титул. Знаменитый воевода эпохи Дмитрия Донского Дмитрий Михайлович Боброк-Волынский, обессмертивший имя на Куликовом поле, выехав служить в Москву, утерял здесь свое княжеское звание. И только с начала XV в. складывается ситуация, когда потомки Рюрика и Гедимина, оказываясь на московской службе, сохраняют княжеский титул.
Если «дядя Василий» занимал в Москве высокое положение, он, очевидно, должен был упоминаться в летописях. Под 1326 г. Московский летописный свод конца XV в. дает следующее известие: «Того же лета приходиша из Литвы послы в Новъгород, братъ великого князя Гедимана Воинии, полотьскыи князь, и князь Василеи местныи князь, и Феодоръ Святославичь, и докончаша миръ с новогородцы и с немци»[501]. В приведенном отрывке внимание приковывает определение Василия — «местный князь». По отношению к чему он местный? К Новгороду или Москве, где создавалась летопись?
Необходимо посмотреть и другие летописные своды, где помещено данное известие. Более ранние Первая и Четвертая Новгородские летописи и производная от них Летопись Авраамки дают иную титулатуру этого князя — «Василей Меньскый», в то время как Первая Софийская и Воскресенская летописи употребляют выражение «местный»[502].
Самым простым решением этих разночтений был бы вывод, что позднейшие летописцы при компиляции более ранних сводов допустили ошибку и чтение «меньский» превратилось в «местный». Но можно предположить и иное: «меньский» князь Василей, приезжавший из Литвы в Новгород, для московских летописцев почему-то был достаточно знакомой фигурой и они знали его как «местного», то есть близкого по своим отношениям к Москве. Не вдаваясь здесь в анализ этого известия и отметив лишь сам факт его существования, попытаемся выяснить отчество этого князя.
Под следующим 1327 г. Никоновская летопись, как и прочие русские летописные своды, помещает рассказ о восстании тверичей против ордынцев и о том, что по велению хана Узбека Иван Калита с многочисленной ратью отправился наказывать непокорную Тверь. Назвав воевод, шедших с Иваном Калитой, летописец продолжает: «пять темниковъ великыхъ, и князь Александръ Васильевичь Суздальский, и инде пишетъ и съ нимъ дядя его Василей Александровичь»[503]. А. В. Экземплярский, обратив внимание на это сообщение, задает недоуменный вопрос: «Чей его? Если Калиты, то Василий Александрович, сын Невского, умер еще в 1271 г., если же Александра Васильевича Суздальского, то у него не находим такого дяди»[504]. Данная ремарка о «дяде Василии Александровиче» уникальна и более не встречается ни в одной другой известной нам летописи.
Рис. 89. Федорчукова рать 1327 г. Миниатюра Лицевого летописного свода XVI в.
Никоновская летопись, содержащая данное известие, является продуктом сведения воедино целого комплекса разнообразных летописных сводов. Можно предположить, что выражение «инде пишет» является глухой ссылкой на не дошедшую до нас московскую летопись, а само это сообщение восходит к московскому летописному своду 1340 г., существование которого было обосновано в литературе. В качестве гипотезы следует полагать, что Иван Калита, собираясь походом на Тверь, взял с собой и своего наследника Семена, которому исполнилось уже 10 лет, и его дядю, своего шурина Василия Александровича. Подобный обычай приучения молодых княжичей к ратному делу прослеживается по источникам этого времени. Рассказ об этом, вероятно, и содержался в московском летописном своде 1340 г. Позднее, при переработке летописного материала составителем Никоновского свода упоминание Семена Гордого было снято (возможно, из-за незначительности его роли, а возможно, из-за дефектов рукописи образовалась лакуна), но фрагмент о «дяде Василии Александровиче» остался.
Необходимо также выяснить: из какого княжеского рода происходил Василий Александрович. Упоминание в летописном известии 1326 г. князя Федора Святославича, приехавшего в Новгород вместе с «меньским-местным» князем Василием, позволяет сделать предположение, что речь в данном случае идет об одном из представителей смоленского княжеского дома. Только один из смоленских князей того времени имел указанные имя и отчество. Речь идет о князе Василии Александровиче, сыне упомянутого выше Александра Глебовича. Его хорошо знают русские летописи. Однако под 1314 г. Никоновская летопись помещает известие о его смерти[505], вследствие чего он никак не мог действовать в 1326 г. Так ли это было на самом деле?
Через три года после кончины Семена Гордого, а именно под 1356 г., та же Никоновская летопись поместила следующее известие: «Тое же осени воевалъ Олгердъ Гедимановичь Брянескъ и Смоленескъ, и у князя Василиа Смоленьскаго полонилъ сына». Затем князь Василий ездил в Орду, где добыл себе ярлык на Брянск. Вернувшись туда, он вскоре умер[506]. Считается, что, согласно имеющимся в нашем распоряжении родословцам, его звали Василием Ивановичем и он являлся сыном Ивана Большого, внуком Александра и правнуком Глеба Ростиславича[507], и таким образом не имел ничего общего с нашим Василием Александровичем. Однако при тщательном сопоставлении источников между собой выясняется обратное. Родословцы, составлявшиеся много позже жизни указанных лиц, содержат здесь ошибку и дают лишнее колено, превращая Василия из сына Александра Глебовича в его внука. На это обратил внимание уже С. М. Соловьев, когда, анализируя летописную статью 1356 г., задал вопрос: «Кто был этот Василий? По родословным он мог быть сыном Ивана Александровича Смоленского, братом Святослава; у этого Василия означен сын Иван. Но он мог быть также и Василием Александровичем», являвшимся «сыном Александра Глебовича Смоленского»[508]. Но С. М. Соловьев, допустив эту возможность, не стал ее в дальнейшем рассматривать.