Детальное рассмотрение всей истории наступления Литвы на Южную Русь увело бы нас далеко в сторону. Здесь коснемся только вопросов, которые позволяют проследить дальнейшую судьбу князя Василия Александровича.
Историками киевские события оценивались по-разному. Причиной этого является то, что история Киева в первое столетие после Батыева нашествия крайне скупо освещена источниками. Исследователи середины XIX в. рассматривали рассказ о захвате Киева Гедимином как позднейший вымысел или как соединение воедино нескольких разновременных событий. В частности, указывались, на их взгляд, явные несообразности. По материалам русских летописей митрополиты покинули Киев и перешли в Северо-Восточную Русь еще на рубеже XIV в.[540] Брянск никогда не являлся киевским пригородом и, по свидетельству тех же русских источников, был присоединен к Литве только в конце 1350-х годов[541]. Отмечалось, что Гедимин не мог овладеть Киевом, ибо под 1331 г. русская летопись упоминает в Киеве не литовского наместника, а особого князя Федора[542], что переход бывшей столицы Древнерусского государства под власть Литвы следует определять временем сразу после разгрома татар в битве при Синих водах в 1362 г. Наконец, указывалось, что среди рязанских князей ни один не носил имени Станислав. К тому же его имя, крайне не характерное для русских князей (в Древней Руси известен только один Станислав — сын Владимира Святого), рассматривалось как показатель его вымышленности[543].
На протяжении последующих десятилетий исследователи накапливали все новые и новые знания об этих событиях, в результате чего современные историки склонны считать, хотя и с оговорками, что рассказы М. Стрыйковского и западнорусских летописей в целом верно отражают основной ход событий. Что касается даты взятия Киева Гедимином, то Н. П. Дашкевич (1852–1908) сомневался в ней, расценивая летописный рассказ как «сплав достоверных известий о четырех или трех разновременных движениях литовских князей с целью захвата южнорусской территории». По его мнению, завоевание Киевского княжества «не могло произойти в 1320–1321 гг., но легко могло свершиться после 1332 г.»[544]. Столетием позже Ф. М. Шабульдо (1941–2012) пересмотрел эту точку зрения, отнеся взятие Киева к 1324 г.[545]
Рис. 96. Дашкевич Н. П.
Рис. 97. Шабульдо Ф. М.
Очевидно, правы те исследователи, которые относят киевские события к первой половине 20-х годов XIV в. Слишком быстрое расширение пределов Великого княжества Литовского неизбежно должно было привести к его столкновению с Ордой. И оно не замедлило произойти. Под 1324 г. Никоновская летопись сообщает: «Того же лета царя Азбяк посылал князей Литвы воевати; и много зла сотвориша Литве, и со многим полоном приидоша во Орду»[546].
Но ни Гедимин, ни хан Узбек не были заинтересованы в продолжении боевых действий. Первого тревожила неурегулированность отношений с Тевтонским орденом, второго беспокоила разгоравшаяся война с государством ильханов в Иране. Уже осенью 1324 г. в Вильно послы Узбека ведут переговоры. О их содержании мы не знаем, но, вероятно, они завершились определенным компромиссом[547]. Он заключался в том, что на первых порах Гедимин оставил править в Киеве русских князей, посаженных «из его руки».
И западнорусские летописи, где рассказывается о киевских событиях, и хроника М. Стрыйковского являются продуктом XVI в. — эпохи, отстоящей почти на два столетия от описываемых событий. Несомненно, что их составители использовали в своей работе более ранние, не дошедшие до нас материалы. Перед историком встает задача попытаться отыскать их следы или части, чтобы уточнить и перепроверить детали интересующего нас рассказа. Именно в этом направлении пошел С. М. Соловьев. В своей фундаментальной «Истории» он описывает киевские события аналогично летописному рассказу, за единственным исключением: на помощь Станиславу Киевскому из Брянска пришел не Роман, а князья Святослав и Василий Брянские. К сожалению, источник, из которого почерпнул эти данные С. М. Соловьев, им прямо не назван. По косвенным указаниям историка можно думать, что они взяты из так называемой Киево-Печерской рукописи XVI в., в отыскании следов которой мы затрудняемся[548].
Рис. 98. Соловьев С. М.
Противоречит ли это свидетельство, приведенное С. М. Соловьевым, рассказу летописей и хроники М. Стрыйковского, что на помощь Киеву выступил Роман Брянский? Думается, нет. Кому принадлежал смоленский великокняжеский стол после смерти в 1313 г. князя Александра Глебовича Смоленского? По старому родовому обычаю, великим смоленским князем должен был стать единственный остававшийся в живых его брат — князь Роман Глебович Брянский. Именно он и направил на помощь киевскому князю своих племянников Василия Александровича и Федора Святославича. (Источник, использованный С. М. Соловьевым, называет последнего Святославом. Но здесь явная ошибка. Святослав Глебович, как мы видели ранее, погиб в 1310 г. от руки Василия Александровича, и речь в рассказе о киевских событиях должна идти о его сыне Федоре Святославиче, унаследовавшем владения своего отца.)
Чтобы разобраться в том, почему именно смоленские князья в лице Романа Брянского пришли на помощь киевскому князю, необходимо бросить хотя бы беглый взгляд на ситуацию, в которой оказался Киев после Батыева нашествия. Сразу после него бывшая столица Древней Руси находилась в сфере интересов черниговского князя Михаила Всеволодовича. Густынская летопись прямо называет под 1245 г. Михаила князем черниговским и киевским[549]. Не затрагивая здесь проблемы сочетания в Киеве интересов князей Чернигова и Северо-Восточной Руси, о которой позднее будет сказано особо, укажем, что и в дальнейшем Киевская земля входила в поле влияния князей черниговского дома. В частности, в синодиках черниговских князей упоминается среди прочих и «князь Иоанн-Владимир Иоаннович Киевский», живший в XIII в.[550]
Во второй половине указанного столетия Черниговская земля переживает эпоху упадка и дробится на множество уделов. Из-за постоянных набегов татар Чернигов приходит в запустение, и центр политической жизни Черниговского княжества перемещается в Брянск, куда была перенесена и епископская кафедра. Позднее Брянск достается смоленским князьям, и вместе с этим городом они, вероятно, получают в наследство от своих предшественников и определенные интересы в Киеве. Наша гипотеза в этом отношении подтверждается и рассказом об активных действиях брянского князя Романа в защиту Киева.
Чрезвычайно быстрые успехи Гедимина объяснялись особенностями литовской политики. Львиную долю Великого княжества Литовского занимали обширные земли Древней Руси. Это привело к серьезным демографическим изменениям. Если при возникновении Литовского государства этнические литовцы составляли около 70 % населения, то с приобретением новых русских территорий эта доля снизилась до 50 %, а затем и до 30 %. В этой ситуации власти Литвы предпочитали на вновь присоединенных территориях удерживать прежние права, обычаи, веру. При этом к делам управления допускались и русские князья, но вместо их прежних уделов им старались давать земли вдали от границ.
Историки сравнительно давно пытались выяснить происхождение киевского князя Федора, упоминаемого в летописном известии 1331 г. Одни исследователи принимали его за одного из черниговских Ольговичей[551]. Другие полагали, что им был принявший православие с именем Федора князь Ольгимунт Гольшанский, представитель побочной ветви великокняжеской литовской династии (но из Киево-Печерского помянника выясняется, что в крещении его звали Михаилом, а в иноках — Евфимием)[552]. Третьи предпочитали думать, что он являлся братом Гедимина. Эта точка зрения основана на опубликованных в 1916 г. записях, произведенных в канцелярии митрополита Феогноста во время пребывания его на Волыни в сентябре 1330 — первой половине 1331 г. и касающихся главным образом имущества незадолго перед тем умершего литовского митрополита Феофила. Они дошли в сборнике XVI в., где, между прочим, значится: «Дал Федор, брат Гедимина серебряных кавкиев два; от Александра князя — серебряный кавкий»[553]. Хотя здесь и упомянут Федор, он прямо не назван киевским князем, что делает проблематичным его отождествление с князем Федором Киевским. Между тем еще Н. П. Дашкевичем была высказана мысль, что киевским князем, упомянутым в 1331 г., был не кто иной, как князь Федор Святославич (сын Святослава Глебовича), значащийся в посольстве Гедимина в Новгород в 1326 г.[554] Это подтверждают и «Записки» Екатерины II, прямо указывающие, что в составе указанного посольства был «Федор Святославич Минский, потом Киевский»[555].
В том же посольстве видим и «меньского — местного» князя Василия. Выше говорилось, какое активное участие в киевских событиях принимали брянские князья, имевшие в этом районе свои интересы. Гедимин, закрепляя свое влияние в Киеве и идя на определенный компромисс с Ордой, постарался привлечь их на свою сторону, чтобы гарантировать дальнейшее их невмешательство в киевские дела. После захвата Киева Василий и Федор, вероятно, перешли на литовскую службу. Федор стал княжить в Киеве, а Василий — в Минске. При этом, учитывая их связи со смоленскими князьями, а также свойство с московским княжеским домом (в дальнейшем будет показано, что вдова Святослава Анна вышла замуж за брата Ивана Калиты Афанасия), Гедимин рассчитывал с их помощью разыграть смоленскую и, возможно, московскую «карты».