[616], то есть одно досталось Ивану Калите еще от его бабки, жены Александра Невского, и он несомненно владел им задолго до того, как приступил к написанию завещательных распоряжений.
Между тем данный парадокс объясняется весьма просто. Как известно, после подавления восстания в Твери хан Узбек разделил Владимирское великое княжение между Иваном Калитой и суздальским князем Александром Васильевичем, также принимавшим участие в походе 1327 г. на Тверь.
Последний скончался в 1332 г. Под этим годом московский летописный свод конца XV в. поместил известие о его кончине: «Того же лета преставися князь Александръ Васильевичь Суждальскыи»[617] (Рогожский летописец помещает это известие годом ранее)[618]. Отсюда делаем вывод: поскольку Иван Калита до смерти своего соправителя полностью не распоряжался Владимирским великим княжением, он не имел права указывать принадлежавшие ему на этой территории села. И только после того, как он стал единственным полновластным великим князем, у него появилась такая возможность. Тем самым приходится признать, что прав был Н. М. Карамзин, относивший составление первой духовной грамоты Ивана Калиты к его поездке в Орду в 1331 г.
Но как тогда быть с выводами исследователей, убедительно доказавших, что в обоих завещаниях московского князя упоминаются именно его вторая супруга Ульяна и две дочери от этого брака?
Оказывается, что известие о втором браке московского князя имеется только в Рогожском летописце, памятнике тверского летописания. Московский же летописец, фиксирующий даже незначительные детали жизни в Москве и который, казалось бы, первым должен был упомянуть о столь значительном событии в жизни Ивана Калиты, странным образом молчит по этому поводу. Указанное обстоятельство вызывает первые подозрения, что с новой женитьбой князя были связаны определенные «скользкие» обстоятельства, которые были нежелательны в официальной московской летописи.
Сомнения только усиливаются, если вспомнить, что представляло собой тверское летописание XIV в. Разгром Твери после восстания 1327 г. привел к тому, что тверская летописная традиция прерывается и возобновляется лишь в 70-е годы XIV в., при князе Михаиле Александровиче Тверском. Составитель тверской летописи, восстанавливая события пропущенных лет, должен был опираться на другие летописи, собственные припоминания и расчеты, которые были не совсем корректными, следствием чего стали хронологические ошибки. В главе о Можайске нами уже приводилось ошибочное известие из Рогожского летописца о смерти брянского и можайского князя Василия Александровича в 1314 г., хотя тот прожил вплоть до 1356 г.
Составителю Рогожского летописца, несомненно, было известно о существовании княгини Ульяны. Точная дата ее кончины не известна, но поскольку в московско-серпуховском договоре 1367 г. о ней говорится как о живой, а в аналогичном договоре 1372 г. уже как о покойной[619], ее смерть можно отнести к этому промежутку. Тверской летописец знал, что она являлась второй женой Ивана Калиты, но ему была не известна дата заключения этого брака. Найдя известие о смерти Елены, которую он ошибочно приурочил к 1331 г.[620], он предположил, что во второй брак московский князь вступил после положенного в подобных случаях годичного траура. Тем самым оказывается, что известие Рогожского летописца о дате вторичной женитьбы Ивана Калиты есть плод позднейших расчетов тверского летописца. Это обстоятельство заставляет внимательнее посмотреть на все факты, так или иначе связанные с семейной жизнью Ивана Калиты.
Московский летописец, говоря о смерти Елены, подчеркнул, что она скончалась «в черницах и в схиме»[621], то есть перед смертью не только постриглась в монахини, но и приняла схиму — высшую монашескую степень в православной церкви, требующую от посвященного в нее строгого аскетизма и полного отречения от «мирской суеты». Подобное не являлось чем-то необычным для тогдашних людей. Тот же летописец, сообщая о смерти Ивана Калиты, уточнял, что тот умер «в чернецех и во схиме»[622].
Рис. 102. Смерть Елены, первой жены Ивана Калиты. Миниатюра Лицевого летописного свода XVI в.
Вопрос заключается в том, когда постриглась Елена? Это могло произойти как за несколько дней до ее кончины, так и за несколько месяцев и даже лет. Разгадку дают все те же духовные грамоты Ивана Калиты. Среди волостей, предназначавшихся для Ульяны с ее дочерями, упоминается и волость Раменье, относительно которой говорится: «что было за княгинею». Все историки единодушны в том, что данная отсылка имеет в виду Елену. Зачем московскому князю понадобилось в свое время выделять эту волость первой супруге? Хотя подобные примеры известны, все они относятся к совершенно иным ситуациям. В частности, московские князья при составлении завещаний оставляли своим женам отдельные волости и села, обеспечивая их старость и чтобы они материально не зависели от детей.
Выделение отдельной волости княгине при жизни мужа возможно было только в единственном случае — когда она уходила в монастырь и «на прожиток» ей предоставлялось небольшое земельное владение. В качестве подобного примера приведем факт, когда Софье, дочери старшего брата Ивана Калиты — князя Юрия Даниловича, после пострижения из всех ее владений была оставлена лишь одна волость Кистьма[623]. Более того, если княгиня принимала схиму, она отказывалась и от этих владений. Разумеется, и речи не могло быть, чтобы при схимнице находились женские украшения. Как следствие этого, фраза о «золоте Оленином», которое Иван Калита отдавал дочери от первого брака, не может служить твердым показателем того, что духовные грамоты были составлены после смерти Елены.
Обыкновенно принятие схимы сопровождалось наречением нового имени. Так, из записи на одном из Евангелий Антониева Сийского монастыря XIV в. выясняется, что Иван Калита после пострига стал именоваться «рабом божиим Ананиею черньцем». Возможным оказывается выяснить и схимническое имя его супруги. В одной из приписок XVII в. к Никоновской летописи (в списке Оболенского) помещена родословная легенда Аничковых. В ней читаем: «В лето 6829-го приехал из Большие орды царевич Беръка ко государю великому князю Ивану Даниловичю Калите к Москве, и крестил его Петр митрополит да великая кнеиня Соломанида от бесеръменства в православную веру и нарекоша имя ему во святом крещение Аникей; и от того пошли Оничковы». А. И. Копанев, обративший внимание на это известие, отмечал, что «неясно, кто такая великая княгиня Соломанида, ибо обе жены Ивана Калиты имели другие имена»[624]. Разумеется, относиться к данной дате (6829/1321 г.) следует скептически, поскольку в это время Иван Калита еще не был великим князем. И хотя запись была сделана позднее, по припоминаниям, она важна свидетельством, что первая жена Ивана Калиты постриглась за довольно большой срок до своей кончины.
Рис. 103. Сийское Евангелие XIV в.
Можно ли попытаться определить время пострижения Елены? Очевидно, это могло произойти только в промежуток между 4 июля 1327 г., когда она родила мужу младшего сына Андрея[625], и 1 марта 1332 г., когда она скончалась. Уточнить дату позволяет то обстоятельство, что вопрос о разводе великого князя должен был решаться только с санкции митрополита. Под 1329 г. московский летописец сообщает, что 26 марта в Новгород прибыл Иван Калита, вслед за которым сюда же приехал митрополит Феогност[626]. В этом не было бы ничего необычного, если бы до нас не дошли сведения Никоновской летописи, являющейся памятником митрополичьего летописания. Она сообщает, что из Новгорода Феогност отправился на Волынь, а оттуда — в Киев. «И тамо приидоша к нему послы от великаго князя Ивана Даниловичя Володимерскаго и Московьскаго: составити ему манастырь внутрь града Москвы, и церковь вздвигнути святого Спаса Преображениа, и тамо архимандритию принести от Данила святаго из Заречья, юже князь велики Данило Александровичь имяше тамо в свое имя и яко солнцесиательныя благодати насыщашеся. Сей же въсхоте ю вселити внтрь града, близ своего двора, любомудриа желатель сый и иноческаго жития ревнитель, их же ни в день, ни в нощь, ни в един час отлучен быти хотяше; и тако благословение приемлет от пресвященнаго Феогнаста, митрополита киевскаго и всея Русии, и делу касашеся»[627].
Рис. 104. Митрополит Феогност. Деревянная скульптура XVII в.
Два обстоятельства в данном отрывке вызывают удивление. Прежде всего — желание Ивана Калиты получить благословение на строительство церкви именно от митрополита. Московская летопись подробно рассказывает о церковном строительстве в Москве конца 20-х годов XIV в. В 1327 г. здесь возводится Успенский собор, в 1329 г. строятся храмы Иоанна Лествичника и церковь во имя честных вериг апостола Петра[628]. Но при этом ни разу в этой связи не упоминается имя митрополита. Вызывает недоумение и то, что Иван Калита, видевшийся с Феогностом в марте 1329 г. в Новгороде и, казалось бы, имевший возможность именно там получить благословение на строительство нового храма, должен был уже через несколько недель отправить в Киев специальное посольство по этому поводу. Написанные эзоповым языком слова митрополичьего летописца о том, что послы московского князя «делу касашеся», а сам он «ни в день, ни в нощь, ни в един час отлучен быти хотяше» говорят, что получение благословения на строительство нового храма было всего лишь благовидным формальным предлогом, а на самом деле речь шла о разводе великого князя.