.
Поскольку запись сделана на ноябрьской минее, можно полагать, что писец описывал события ноября 1296 г. Это позволяет отнести заключение упомянутого новгородско-тверского договора к ноябрю 1296 г. или несколько более позднему времени[643].
Что же происходило в этот период? Московский летописный свод конца XV в. сообщает: «В лето 6804. Бысть нелюбие межи князеи руских, княземъ великимъ Андреемъ и братомъ его княземъ Даниломъ Александровичемъ Московскимъ и князем Иваномъ Переславьским и княземъ Михаиломъ Тверьскимъ; прииде же тогды посолъ из Орды от царя, Олекса и Неврюи, а княземъ всемъ бысть съездъ въ Володимери. И сташа со едину сторону князь Андреи Александровичь, князь Федоръ Ростиславичь Ярославьски, князь Костянтинъ Ростовьски. Противу сташа имъ князь Данило Александровичь Московьски и князь Михаило Ярославич Тферски, с ними же и Переславци съ единого. И малымъ не бысть межи ими кровопролитья, сведоша бо их в любовь владыка Семенъ и владыко Измаило, и разъехашася кождо во свояси»[644].
Никоновская летопись добавляет важную подробность: «И тако поделивьшеся княжениемъ разыдошася кождо въ свояси»[645]. Но только Софийская первая летопись указывает — что это было за княжение: «и поделишася великимъ княжениемъ»[646].
Тем самым видим, что раздел Владимирского великого княжения в 1328 г. между Иваном Калитой и Александром Васильевичем Суздальским не был единственным прецедентом, а продолжал давнюю традицию, зародившуюся еще в домонгольский период. Никоновская летопись не ошибалась, когда называла Даниила Московского великим князем.
Отсюда делаем важный вывод, что Владимир, так же как и Москва, находился в совместной собственности князей, потомков Всеволода Большое Гнездо. Но город необходимо было защищать, что требовало единоличного командования, и поэтому один из владимирских князей-совладельцев являлся великим князем по отношению к своим родичам. В ближайших окрестностях города находились отдельные княжеские села, принадлежавшие князьям-совладельцам, что подтверждается второй духовной грамотой Ивана Калиты.
При этом подобный же характер совместного владения был типичен и для других городов Северо-Восточной Руси этого времени. Одним из них являлась Кострома, которая была поделена между Тверью и Москвой. Судить об этом можно по летописному известию 1304 г.: «поиде князь велики Юрьи Даниловичь Московьский з братиею своею во Орду, а князя Бориса Даниловичя, брата своего, посла на Кострому, и поимаша его бояре великаго князя Михаила Ярославичя Тверскаго, и ведоша его въ Тверь; а стерегоша тогда на Костроме великаго князя Юрья Даниловичя Московскаго, но онъ проиде инымъ путемъ ко царю въ Орду». Данные действия тверских бояр вызвали недовольство костромичей, о чем свидетельствует другое сообщение, помещенное под этим же годом: «Того же лета на Костроме бысть вече на боаръ: на Давида Давидовичя, да на Жеребца и на иныхъ, и убиша тогда Зерна и Александра»[647]. Судя по тому, что старомосковские боярские роды Сабуровых и Годуновых вели свое происхождение от Дмитрия Зерно, боярина времен Ивана Калиты и сына убитого Александра Зерно, можно полагать, что в пределах Костромского княжества великим князем стал Михаил Тверской.
При этом у нас имеется возможность определить границы тверских и московских владений в Костромском княжестве. Как уже говорилось ранее, Костромской уезд, представлявший, по сути, прежнее Костромское княжество, при проведении писцовых описаний делился Волгой на две части. Северная, с центром в самой Костроме, управлялась Тверью, а южная, с центром в Нерехте — Москвой. Это подтверждается источниками. В 1320 г. князь Константин Михайлович Тверской женился «и венчанъ бысть въ святемъ Феодоре на Костроме»[648], находившемся непосредственно в самом городе. Во второй духовной грамоте Иван Калита упоминает «Олександр святыи, что есмь купил на Костроме». Как ранее говорилось, он находился на противоположном, правом берегу Волги, напротив Ипатьевского монастыря.
Следует также подчеркнуть, что подобное деление Костромского княжества не стало нововведением начала XIV в. Мы уже видели, что еще в 1214 г. Заволжская часть княжества с центром в Костроме принадлежала Юрию Всеволодовичу, а Нерехта — его брату Ярославу[649].
Но если тверским князьям удалось закрепить свое первенство в Костроме, то в случае с Переславлем верх взяли москвичи. Подробности становятся известны из «Повести об убиении Акинфове, боярине тверском», где сообщается, что Иван Калита «съ Москвы иде въ Переславль, и сяде въ нем на великомъ княжении. И бысть ему весть тайно изо Твери, яко хотятъ на него изгономъ приити ратью тверичи къ Переславлю; онъ же укрепи всехъ своихъ бояръ и переславцевъ, и къ Москве посла совокупляа рать. И прииде на него изгономъ подъ Переславль бояринъ тверьский Акинфъ княж Михаиловъ Ярославичя…, иже былъ той бояринъ Акинфъ преже сего князя Андреа Александровичя Городецкаго… И выиде противу его князь Иванъ Даниловичь, съ нимъ же переславьская рать единомыслено бе и крепко стоаше, къ тому же приспела и московьская рать, и бишася зело крепко, и поможе Богъ великому князю Ивану Даниловичю, и убиенъ бысть тутъ подъ Переславлемъ Акинфъ и зять его Давидъ, и много тверичь избиено бысть ту; а дети Акинфовы Иванъ да Федоръ вмале убежаша во Тверь»[650].
Можно высказать предположение, что москвичи владели в Переславле непосредственно самим городом, а также западной и южной частями бывшего княжества (именно в ней сосредотачивались села московских князей), тогда как тверским князьям принадлежала северная часть Переславской земли. Центром их владений, вероятно, был небольшой городок Клещин, упоминающийся в «Списке русских городов дальних и ближних».
Понятно, что говорить о «расширении» владений великого князя, как полагает В. А. Кучкин, просто не приходится. Разумеется, Иван Калита в своей второй духовной грамоте не мог упоминать неполностью принадлежавшие ему Переславль и Кострому. Впервые «с волостьми, и с путми, и с селы, и со всеми пошлинами» в духовных грамотах московских князей они названы только в завещании 1461 г. Василия Темного[651]. Именно эта дата может считаться окончательным оформлением де-юре вхождения Переславля и Костромы в состав московских владений. Как видим, данный процесс растянулся на несколько десятилетий, как и в случае с другими московскими «примыслами».
Глава 9. Княжил ли Иван Калита в Киеве?
Говоря о Москве XIV в., исследователи вслед за В. О. Ключевским обычно отмечают, что в указанный период «Москва стала церковной столицей Руси»[652]. Но выдающийся историк формально был не прав. Вплоть до середины XIV в. официальным местопребыванием митрополичьей кафедры считался Киев. И только в июле 1354 г. константинопольский патриарх Филофей распорядился созвать церковный собор, который вынес специальное определение об официальном переносе кафедры Русской митрополии из Киева, но при этом не в Москву, а во Владимир-на-Клязьме. При этом глава Русской церкви, как и ранее, должен был именоваться «митрополитом Киевским и всея Руси»[653]. Лишь с 1461 г., начиная с Феодосия (Бывальцева) они стали именоваться «митрополитами Московскими и всея Руси».
Рис. 106. Ключевский В. О.
Как бы то ни было, уже с первой четверти XIV в. предстоятели Русской церкви начинают пребывать в Москве, сначала наездами, а потом и постоянно. Историки кардинально расходятся в оценке того, каким образом это произошло. Одни утверждают, что данная перемена явилась результатом случая, когда во время одного из своих объездов Руси тогдашний митрополит Петр, будучи проездом в Москве, скончался в ночь с 20 на 21 декабря 1326 г.[654] Этим поспешил воспользоваться московский князь Иван Калита, похоронивший святителя в своем стольном городе. Их оппоненты напоминают, что каменный храм в честь Успения Богородицы, где был погребен митрополит, был заложен еще в августе 1326 г., а Петр своими руками сделал для будущей могилы гроб. Указывают также и на обширное церковное строительство в Москве, где до той поры не было ни одной каменной церкви. Помимо завершения постройки Успенского собора Иван Калита возвел в Московском Кремле в 1329 г. — каменные церкви Иоанна Лествичника (соименного московскому князю) и Поклонения вериг апостола Петра (в память митрополита Петра); в 1330 г. — собор Спаса Преображения («Спаса на Бору»); в 1333 г. — Архангельский собор, ставший родовой усыпальницей московских князей[655].
Рис. 107. Иван Калита видит себя во сне едущим перед высокой горой с тающим снегом. Клеймо иконы «Митрополит Петр с житием»
При всех разногласиях исследователи единодушны в том, что Ивана Калиту и митрополита Петра связывала тесная дружба. Об этом становится известным из жития святителя, дошедшего до нас в двух редакциях: краткой, составленной епископом Ростовским Прохором в 1327 г., и пространной, написанной митрополитом Киевским и всея Руси Киприаном в конце XIV в.[656]