И вот однажды Миняй был приглашён в княжескую одрину. Он увидел князя за столом, на котором лежала куча денег. Глаза у Миняя заблестели. Князь понял помощника и пояснил:
— Не мои, ханские.
— Дань? — уточнил тот.
Князь кивнул. Миняй сощурил глазища и проговорил, поглядывая на холщовые мешочки, куда надо было раскладывать деньгу:
— Сюда класть?
Князь опять кивнул. Миняй присел и начал отсчёт. Дойдя до двухсот, князь, внимательно следивший за счётом, положил руку на его пальцы. Тот понял, что этот мешочек заполнен. Миняй посмотрел на Ивана Даниловича и спросил:
— Князь, это первая дань, которую ты повезёшь в Орду?
— Да. А что?
— Предлагаю бросить по одной лишней монетке.
Князь мгновенно уловил его мысль.
— Недаром о тебе говорят, что ты ловкач!
С той поры так и делали. В Орде клюнули на эту миняевскую хитрость. Хан расценил её как сильное желание московского князя быть верным сборщиком его дани. А если хан думает так, кто мог думать в Орде по-другому?
Вот и сегодня Миняй выполнял свою обычную работу. Опять перед ним огромная куча монет давно знакомые холщовые мешочки. На прежнем месте и связка ключей от тайника, где князь хранил своё богатство. Ключи князь никому никогда не отдавал. Двери хранилища открывал только сам. Даже если бы был сильно хворым.
— Ну, начинай! — произнёс в какой раз князь, перекрестясь, и посмотрел на Миняя.
— Ага, — ответил тот, подвигая свой ослон ближе к столу.
Он отгрёб монеты и, взяв мешочек, стал кидать по одной. Дойдя до двухсот взял ещё одну монету и по привычке посмотрел на князя. Князь, как обычно, кивнул. Когда Миняй протянул руку за очередным мешочком, князь произнёс:
— Подожди!
Тот отдёрнул руку и вопросительно посмотрел на князя.
Иван Данилович усталым движением потёр глаза, потом повернулся к Миняю.
— Повременим, — сказал он и добавил: — просвети лучше, о чём народ говорит.
Его пристальный взгляд заставил Миняя вздрогнуть. Уж не один год он рядом с князем, но никак не мог привыкнуть к его взгляду: недоверчивому, сверлящему, так и лезущему в душу. Он поёжился и покосился на князя.
— Да... обо всём.
Князь взгляда не отвёл. Миняй ещё сильнее сжался и сказал:
— Говаривают, младшенький Стародубцев чуть не пожог своих братьев.
Князь покачал головой.
— И этому молокососу власть нужна, — грубо произнёс он и отвёл наконец взгляд от помощника и посмотрел в окно. Там кружила стая ворон, что-то высматривая в холодном свинцовом небе. — Никак падаль выглядели, — произнёс он, чем сильно удивил Миняя, который ждал от него вопроса.
Миняй посмотрел в окно и, увидев ворон, догадался, чем в это мгновение были заняты мысли князя.
— Все жрать хотят — произнёс Миняй.
Князь посмотрел на него. Уголки губ его задрожали. Но он сдержал улыбку.
— Ты сказал, что сын Стародубцева хотел убить своих братьев? — несколько суровым тоном спросил князь.
— Пожечь, — поправил тот.
— От кого слышал?
— Да сам Васька Стародубцев сидит у тя в сенцах. Всё и расскажет.
— Зови.
Митяй мотнул головой князю и шустро выскользнул за дверь.
Иван Данилович хорошо знал старшего Стародубцева — Фёдора — и его сестру Варвару. Они были рослыми, могучими людьми. И у князя как-то ненароком мелькнула мысль: «Надоже, такой крепкий дубок, а слёг...»
В это время скрипнула дверь, и на пороге показался младший брат Фёдора — Василий Стародубцев. Князь метнул на него взгляд. Ему показалось, что тот выглядел как-то растерянно, замялся на месте. Василий был среднего роста, кряжистый, густая тёмно-русая борода начала седеть. Маленькие свинячьи глазки со складками на веках выдавали его хитрый, скрытный характер.
— Иди сюды, князь, — грубовато промолвил Иван Данилович и указал перстом на кресло.
Василий, подойдя, поклонился ему и сел.
— Сказывай, что случилось, — глухо произнёс Иван Данилович.
— Да что. Братец-то мой сильно занемог и уехал с супругой к игуменье Евлампиевне. Ну а младший-то его сыночек как головой рехнулся. Хоромы-то и поджёг. Митька-то спасся, а Иван... Иван сгорел.
Иван Данилович заходил по горнице.
— Так... Поймать его надоть. Судить буду. Если всё так... — он в упор посмотрел на Василия.
Глазки того забегали.
— Гм, — усмехнулся Данилыч, — что, не споймал?
— Не споймал, — тяжело вздохнул Василий.
— Споймаем, — Иван Данилович остановился, — таких в живых не оставляют.
Отпуская Василия, Данилыч сказал:
— Скажи Миняю пусть заходит.
Когда тот вошёл, князь приказал:
— Складывай деньгу в сумы. Полежу на место.
Князь помог ему управиться, и они пошли в сенцы. Загремели ключи: то князь открывал невидаль для московитов — железную дверь.
— Свечу возьми, — приказал он.
И Миняю, оставив сумы, пришлось бежать назад.
Князь спускался по крутым ступеням со свечой в руке. Поставив свечу на выступ, открыл дверь. За ней была другая дверь, и тоже железная. Князь сам взял сумы и занёс в схрон.
— Ну, я побёг, — сказал Миняй, когда князь стал закрывать за собой дверь.
В схрон, где Иван Данилович хранил сокровища, он никого не пускал. Даже таких приближённых бояр, как Кочева и Миная. Не дай бог, кто словом обмолвится: язык-то длинен, выпьют лишку, захотят похвастаться. А уши у баскака большие. Услышит ненароком — беды не оберёшься.
Войдя в схрон, он поставил свечу на край стола и строгим хозяйским оком пробежался по своему богатству. И не сдержал улыбки. Усмехнувшись, произнёс, вероятно, представив себе, что рядом кто-то находится: «Нет, добрый человек, не ради корысти по крохам сбираю я это добро! Оно предназначено не для того, чтобы им кичиться, а для того, чтобы с его помощью сбросить опостылевшее татарское иго». Он вздохнул. Огонёк в свечи заколебался. Тень на стене задвигалась. Ему в голову почему-то пришла мысль: «Не дай бог войну!» Взгляд князя опять пробежал по мешкам с деньгами, драгоценностями в ларцах. «Сколько всего этого уплывёт! Да какие у нас войны — соседские. Подрываем только свои силы!» — с горечью подумал он.
И был прав. Войны были. Были! А начинались они с измены, предательства, жажды наживы, зависти. И память крепко хранила былое.
Московский боярин Акинф вернулся домой с княжеской пирушки красный как рак. Но не от выпитого вина, а от несправедливого, как он посчитал, княжеского решения, когда тот отдал первенство не ему, именитому боярину, а какому-то киевскому беглецу. Кто раньше знал на Московии какого-то Родиона Несторовича? Да никто. А вот его, Акинфа, знали все. Возмутило боярскую душу такое решение князя Юрия Даниловича, вино в глотку не шло. Заметил это князь, да, как показалось боярину, с издёвкой произнёс: «Ты чё ето, Акинф, не пьёшь? Аль бабы бойся?» — сказал, а сам, довольный, рассмеялся. Ему вторила вся гридница. Обсмеял князь боярина. И смех боярский он расценил как насмешку над ним, именитым боярином. «А всё зазря! Чтобы он, Акинф, да бабы боялся! Нет, князь, я и тя не боюсь. Ты у мня ещё попляшешь! Я те етого никогда не прощу!»
Услышав дома гневные слова мужа, боярыня решила не вмешиваться, сказав себе: «Утро вечера мудренее». Но ошиблась в муже. И на следующий день он не находил себе места. Не прошла его злость и в последующие дни. Стоило только Юрию Даниловичу покинуть на время Московию, сказав: «Я иду в Орду по своим делам, а вовсе не искать великого княжения», как следующей ночью Акинф со своим двором, крадучись, как тать, выехал из города. И путь его лежал на Тверь.
Великий князь Михаил Ярославич недолго раздумывал: принять или не принять беглого боярина. Ему, внуку Ярослава Всеволодовича, придерживавшегося родовых понятий старшинства, не нравилось независимое поведение московского князя Юрия Даниловича, который был только правнуком, к тому же его злила вызывающая самостоятельность и растущая сила московита. Поэтому он распорядился принять беглеца и отдать ему роскошные хоромы боярина Болеслова, который задолжал князю много денег, отправив того в далёкую деревню.
Такая встреча растопила душу Акинфа, и он решил сделать тверскому князю подарок. Явившись на следующий день в княжеский терем, он поведал Михаилу, что ненавистный ему московский князь отбыл внезапно в Орду.
— И хоть он заявил, — щерясь, произнёс беглец, — что не ищет великого княжения, но я ему не верю!
Знал хитрющий боярин, как подлить масла в огонь!
Услышав эти слова, Михаил напрягся. Лицо его побелело, он заскрипел зубами. Этот скрип был точно бальзам на сердце бегуна. И он добавил:
— Московский князь отправил своего брата Бориса в Кострому, — и, хитро посмотрев на Михаила, произнёс, — с малой дружиной.
Каким поощрительным взглядом посмотрел тверской князь на Акинфа! Приблизившись к Михаилу, Акинф зашептал:
— Князь, на Московии остался юный Яван. Но дружина там больша. А Переяславль-то... тово... А?..
Михаил понял: лучшего момента не стоит ждать. И тут же, при Акинфе, велел позвать бояр Романовича и Кошку. Когда те явились, приказал им взять людей и перехватить Бориса.
Такие решительные действия князя понравились Акинфу. Поколебавшись, не услышав ничего про Переяславль, он вдруг заявил:
— Князь! Дозволь мне повесть твоих людей, и я полежу к твоим ногам Переяславль.
Князь посмотрел на боярина. Лицо того дышало решимостью и отвагой, и он решил:
— Веди!
Борис был схвачен, и эта весть быстро докатилась до Московии, как и известие об угрозе Переяславлю. Сработали добрые люди из Твери. И юный князь Иван Данилович принял тогда самостоятельное решение: с частью московской дружины мчаться в Переяславль, чтобы его защитить. Он вовремя поспел в город. Едва за ним закрылись ворота, как показалась тверская дружина. И глядя со стены на приближающееся воинство, по спине Ивана забегали мурашки. Тут не надо было иметь огромный воинский опыт, чтобы определить вражью силу. Иван растерянно посмотрел на Василия Кочеву. Тот, опустив голову, произнёс: