Отставка не была должным образом оформлена, и Крылов продолжал числиться в службе[190]. Как отмечалось выше, в конце того же 1802 года он даже получит следующий чин. А между тем, освободившись от канцелярии, он жил в Риге в свое удовольствие[191]. Голицын, по-видимому, представил его императору в числе своих домочадцев, причем с довольно иронической характеристикой. Ответная реплика Александра дошла до нас в позднейшем пересказе Плетнева:
Государь тогда произнес многозначительные слова: «Мне не жаль денег, которые проигрывает Крылов; а жаль будет, если он проиграет талант свой»[192].
Лобанов, впрочем, рисует его вполне удачливым игроком:
…жизнь в Риге нашего Ивана Андреевича была периодом его забав всякого рода и разгульной жизни. Тогда преимущественно любил он сидеть на пирах и играть в карты и, по собственному его рассказу, был в значительном (до 70 000 руб.) выигрыше[193].
Оставим эту сумму на совести баснописца, но нельзя не признать, что в городе было достаточно богачей, среди которых человек, близкий к генерал-губернатору, легко мог находить карточных партнеров.
Благополучное существование Крылова в Риге закончилось осенью 1803 года, когда что-то заставило его покинуть столицу Лифляндии. Скорее всего, он сделал это по требованию Голицына, поскольку недовольство рижского общества тем, что любимец генерал-губернатора ведет слишком крупную игру, не могло не сказываться на репутации самого князя и на отношении к русской администрации вообще[194].
Голицын, в отличие от Соймонова, не стал прямо вредить своему протеже, но все-таки его проучил. На прощание он выдал Крылову вместо обычного аттестата о службе странный документ, описывающий его чиновничьи добродетели в выражениях до такой степени лестных, что это невольно наводит на мысль о весьма едкой иронии:
Отдавая справедливость прилежанию и трудам служившего при мне секретарем губернского секретаря Крылова, сопрягающего с расторопностию, с каковою он выполнил все на него возложенные дела, как хорошее познание должности, так и отличное поведение, долгом почитаю засвидетельствовать сим, что достоинства его заслуживают внимания. Рига. Сентября 26‑го дня 1803 года[195].
После отъезда из Риги отношения с Голицыным, некогда столь тесные, сошли на нет. Сумарокова, по-прежнему жившая в этом доме, отмечала, что у своего прежнего патрона Крылов более не появлялся. Его не было даже на многолюдном праздновании серебряной свадьбы князя и княгини 5 июля 1805 года[196].
Из Лифляндии он направился в Петербург, но пробыл там очень недолго. 12 октября 1803 года произошла упомянутая выше дуэль Кушелева и Бахметева, и он, вероятно, предпочел покинуть столицу в связи с участием в этой скандальной истории. Еще одна причина могла крыться опять-таки в картах – на сей раз в серьезном проигрыше. Иначе трудно объяснить, почему, имея средства, Крылов не поселился если не в Петербурге, то хотя бы в Москве, где непременно свел бы знакомство с литераторами и людьми театра. Между тем в источниках, происходящих из этой среды, упоминания о нем не встречаются вплоть до осени 1805 года[197].
Крылов снова оказался в том положении, в котором пребывал до того, как его приютил Голицын, и карты опять стали для него единственным источником дохода. Об этом втором «темном» периоде его жизни нет решительно никаких сведений: ни где он находился в течение двух лет, ни с кем общался, неизвестно. Однако позднее в Петербурге он приятельствовал с довольно неожиданным персонажем – откупщиком С. М. Мартыновым, который некогда нажил большое состояние игрой[198]. Позволим себе предположить, что их знакомство восходит как раз к эпохе, когда оба подвизались на одном поприще в провинции. Мартынов был на десять лет моложе, но свою впечатляющую карьеру начал рано и вполне мог быть для Крылова вдохновляющим примером, а в свое время, возможно, и товарищем по картежному промыслу.
Но каковы бы ни были его успехи в качестве игрока, в эти годы Крылов, по-видимому, возвращается к старой мечте – сделаться знаменитым писателем и издателем. Атмосфера нового царствования: ослабление цензуры, возвращение опальных, снятие запрета на деятельность вольных типографий – вселяла надежды, однако опыт говорил ему, что для жизни в столице и будущих проектов понадобятся немалые деньги. Их-то Крылов и добывал за карточными столами. Характерно, что, уже заняв одно из виднейших мест в литературно-театральном кругу столицы, он еще долго будет «подрабатывать» таким способом, но исключительно вне Петербурга.
Образ Крылова – баснописца, моралиста и завсегдатая аристократических салонов – настолько не вязался с образом картежного хищника, промышляющего по ярмаркам, что на этой почве возник анекдот. М. П. Погодин запишет его со слов Гнедича 23 октября 1831 года:
– Чей это портрет? – Крылова. – Какого Крылова? – Да это первый наш литератор, Иван Андреевич. – Что вы! Он, кажется, пишет только мелом на зеленом столе[199].
Комический эффект здесь рождается из абсурдности: в то время всякому образованному человеку уже было известно, что Иван Андреевич Крылов – не кто иной как «первый наш литератор», и только немногие представляли себе иную сторону его личности.
По-видимому, именно в те годы, когда он пользовался милостями Голицына, его воззрения на литературу и собственные стратегии на этом поле претерпели серьезную трансформацию[200]. Результатом этого скрытого от посторонних глаз процесса стало внезапное, поражавшее многих современников появление в середине 1800‑х годов практически нового драматурга и поэта, мало чем напоминавшего прежнего Ивана Крылова. В 1805 году он работает над комедией «Модная лавка» и пишет басни «Дуб и Трость», «Разборчивая Невеста», «Старик и трое Молодых» – первые образцы того жанра, который со временем станет основой его благополучия и славы.
8Возвращение в столицу. – Типография Императорского театра
С начала 1806 года Крылов поселяется в Петербурге. На тот момент он уже, очевидно, располагал средствами, позволявшими вести образ жизни comme il faut. Первый известный его адрес – съемная квартира в большом доходном доме Гонаропуло (Попова) у Синего моста, где его соседом был глава Театральной дирекции князь А. А. Шаховской[201]. Приятельским отношениям с ним Крылов был обязан стремительным возвращением в театральный мир.
Постановки в июле 1806 года «Модной лавки», а в декабре – комической оперы «Илья Богатырь», написанной по заказу Театральной дирекции, несомненно, принесли ему не только славу, но и некоторый доход, однако это были лишь разовые заработки. Деньги, между тем, быстро обесценивались[202], и Крылов вложил средства, которыми пока располагал, в дело. Так поступали расчетливые игроки, желавшие сохранить и преумножить свой выигрыш, в частности Мартынов, который в результате превратился в крупного откупщика. Крылов же рискнул вернуться к коммерческому опыту 1790‑х годов и вошел в число пайщиков новой типографии.
Об этой компании сохранилось меньше сведений, чем о «Типографии Крылова с товарищи». Положение старшего партнера в ней занимал А. Н. Оленин – статс-секретарь Александра I, человек высокообразованный и в то время достаточно богатый. Он предоставил для типографии помещение в своем доме на набережной Фонтанки, у Обухова моста. Вторым партнером стал Крылов, третьим – В. Ф. Рыкалов[203], один из ведущих столичных актеров, который, по некоторым сведениям, владел бумажной фабрикой, что приходилось весьма кстати для общего предприятия[204]. Номинальным содержателем был А. И. Ермолаев – палеограф, рисовальщик, знаток древностей, многолетний помощник и домочадец Оленина[205].
Книжную лавку пайщики заводить не стали. Первоначально они еще продавали при типографии книги, выпущенные другими издателями, но далее сосредоточились на собственной продукции.
Предприятие получило название «Типография Императорского театра». Между тем в Петербурге уже существовала принадлежавшая Василию Плавильщикову Театральная типография – бывшая «Типография Крылова с товарищи», которая с 1797 года именовалась «Типографией Губернского правления», а в 1804‑м снова сменила название вследствие заключения контракта с Театральной дирекцией. За ней было закреплено право печатания от имени Дирекции афиш и театральных билетов – так называемая афишная монополия (привилегия), сулившая верный доход от казенных заказов[206]. Однако с начала 1807 года, еще до истечения договора с Плавильщиковым, Дирекция передала предприятию Оленина, Крылова и Рыкалова и эту монополию, и право использовать название Императорского театра[207]. 26 октября 1806 года Ермолаев подписал соответствующий контракт со стороны типографии; поручителем перед Дирекцией выступил Оленин[208].
Размежевание с Плавильщиковым произошло, по-видимому, мирно. Любопытно, что уже весной 1807 года в Типографии Императорского театра увидела свет трагедия В. А. Озерова «Димитрий Донской». Книга была напечатана шрифтами Театральной типографии; лишь на титульном листе, набранном другим шрифтом, стояло указание на Типографию Императорского театра