Ил. 43. Данилов К. Д. Великий баснописец ищет вдохновения. Середина 1840‑х годов.
В столице было не так много людей, которых горожане знали в лицо. Это генерал-губернатор, полицмейстер, митрополит и члены царской фамилии. Добавим к ним наиболее известную петербургскую юродивую того времени – блаженную Аннушку, обитавшую неподалеку от дома Публичной библиотеки, в районе Сенного рынка, и знаменитого «костюмного» чудака Брызгалова. Но все они, конечно, не могли сравниться с императором. Его горожане замечали еще издалека и почтительно кланялись. Характерно, что аналогичные сцены узнавания и приветствия описываются и применительно к Крылову[905].
Ил. 44. Крылов рядом с художником и глядящие на них прохожие на картине А. Т. Маркова «Фортуна и Нищий». 1836. Фрагмент.
Так, Плетнев свидетельствует, что Крылов «с большим чувством и как бы с умилением» рассказывал, как однажды на прогулке заметил, что незнакомая дама потихоньку указывает на него маленьким детям[906]. Несомненно, к самому баснописцу восходят и истории о том, как прохожие на улицах снимали перед ним шляпы, как ему оказывали любезности обычно прижимистые торговцы, как люди в церкви расступались, услышав просьбу полиции пропустить Крылова, и как «в домах, где он бывал, подбегали к нему милые малютки и лепетали ему басенки»[907]. Кульминацией этой группы анекдотов служит реплика одного из персонажей, в которой звучит «глас народа»: «Да как не знать вас, батюшка Иван Андреевич! вас весь свет знает»[908].
Ил. 45. Крылов на прогулке. Литография по рис. А. А. Агина из детской книжки «Дедушка Крылов». 1845.
Ил. 46. Живая достопримечательность города – И. С. Брызгалов на Панораме Невского проспекта. Гравюра П. С. Иванова по рис. В. С. Садовникова. 1835.
Все эти сюжеты укладываются в модель поэтической славы, не без иронии обрисованную в знаменитой 1‑й сатире римского поэта Персия. Она могла быть известна Крылову как в оригинале, так и во французских переводах, к примеру, в прозаическом переводе Н.-Ж. Селиса:
Mais il est beau d’être montré au doigt, & d’entendre dire: le voilà! N’est-ce rien encore, à votre avis, de voir ses vers dictés, comme un modèle, à une centaine de jeunes nobles?[909]
Восторги одних персонажей своих рассказов он искусно оттенял скепсисом других. В его устном репертуаре имелись две истории, выстроенные по единому лекалу, но диаметрально противоположные: о том, как торговец устрицами был готов поверить в долг оказавшемуся без наличных денег покупателю, если за него поручится Крылов, и о том, как в тот же день другой торговец отказался отпустить самому баснописцу в долг копеечную нотную бумагу, а на его слова: «За деньгами пришлите ко мне на дом <…> ведь вы меня знаете: я Крылов» – ответил: «Как можно знать всех людей на свете»[910]. Из сопоставления этих историй, замечает Плетнев, «он всегда выводил нравоучение, как смешно полагаться на свою известность»[911].
К той же цели – подчеркиванию нормы через исключение – направлен фарсовый рассказ, записанный Кеневичем от кого-то из знавших поэта:
Однажды на набережной Фонтанки <…> его нагнали три студента, из коих один, вероятно, не зная Крылова, почти поравнявшись с ним, громко сказал товарищу:
– Смотри, туча идет.
– И лягушки заквакали, – спокойно отвечал баснописец в тот же тон студенту[912].
Принцип «светотени» обнаруживается и в других фарсовых рассказах Крылова о своей популярности. Существенно, что в качестве представителей народа, почитающего «знаменитого русского баснописца», в них выступают купцы. Сохраняя национальное своеобразие, это сословие уже проявляло интерес к высокой культуре и пополняло ряды читателей и почитателей Крылова. Яркий пример – молодой иркутский купец В. Н. Баснин, который еще осенью 1828 года, приехав в Петербург, осматривал Публичную библиотеку и потом с восторгом писал жене:
Как я рад был, встретясь с почтеннейшим баснописцем Крыловым! Истинно почтеннейший старец, с которым я довольно долго говорил. Он служит в библиотеке и занимался в своем отделении. Комплименты делались с обеих сторон, но в отношении к нему с моей стороны все нелицемерны[913].
Следующие два рассказа записал Никитенко, услышав их незадолго до смерти баснописца от его приятеля С. М. Мартынова:
Крылову нынешним летом вздумалось купить себе дом <…> Но, осмотрев его хорошенько, он увидел, что дом плох и потребует больших переделок, а следовательно, и непосильных затрат. Крылов оставил свое намерение. Несколько дней спустя к нему является богатый купец <…> и говорит:
– Я слышал, батюшка Иван Андреич, что вы хотите купить такой-то дом?
– Нет, – отвечает Крылов, – я уже раздумал.
– Отчего же?
– Где мне возиться с ним? Требуется много поправок, да и денег не хватает.
– А дом-то чрезвычайно выгоден. Позвольте мне, батюшка, устроить вам это дело. В издержках сочтемся.
– Да с какой же радости вы станете это делать для меня? Я вас совсем не знаю.
– Что вы меня не знаете – это не диво. А удивительно было бы, если б кто из русских не знал Крылова. Позвольте же одному из них оказать вам небольшую услугу.
Крылов должен был согласиться, и вот дом отстраивается. Купец усердно всем распоряжается, доставляет превосходный материал; работы под его надзором идут успешно, а цены за все он показывает половинные – одним словом, Иван Андреевич будет иметь дом отлично отстроенный, без малейших хлопот, за ничтожную, в сравнении с выгодами, сумму.
Такая черта уважения к таланту в простом русском человеке меня приятно поразила. Вот что значит народный писатель! Впрочем, это не единственный случай с Крыловым. Однажды к нему же явились два купца из Казани.
– Мы, батюшка Иван Андреич, торгуем чаем. Мы наравне со всеми казанцами вас любим и уважаем. Позвольте же нам ежегодно снабжать вас лучшим чаем.
И действительно, Крылов каждый год получает от них превосходного чая такое количество, что его вполне достаточно для наполнения пространного брюха гениального баснописца.
Прекрасно! Дай бог, чтобы подвиги ума ценились у нас не литературной кликой, – а самим народом[914].
Как обычно у Крылова, вымысел в этих рассказах расцветает на почве реальных фактов. Он действительно тогда купил и отделывал дом на Петербургской стороне, а его добровольным помощником стал, скорее всего, один из богатейших домовладельцев города купец Василий Калгин. Что касается чаеторговцев, то в них можно узнать просвещенных казанских купцов-миллионеров братьев Крупениковых[915]. Однако литературная природа этих рассказов, которые произвели столь вдохновляющее впечатление на Никитенко, достаточно очевидна. Их прототипом послужил известный анекдот о популярности немецкого баснописца Х. Ф. Геллерта, приведенный, в частности, В. Г. Масловичем в обзорном труде «О басне и баснописцах…» (1816):
Его уважал самый простой народ. <…> некогда в начале холодной зимы приехал в Лейпциг один саксонский мужик и привез несколько дров. Он остановился у геллертовых ворот и, встретившись с ним самим, спросил у него, не он ли тот господин, который сочиняет такие прекрасные басни. А как Геллерт отвечал, что это он, тогда крестьянин с великою радостию предложил ему принять дрова, которые привез он собственно для него в знак благодарности и за то удовольствие, которое доставило ему чтение его басен[916].
В истории об отделке дома присутствует и намек на патриотический порыв купечества, которое после катастрофического пожара Зимнего дворца в конце 1837 года выражало готовность за свой счет восстановить дом русского царя. Оказывается, что оно сходным образом выражает пиетет и единственному, неповторимому, официально признанному национальным достоянием русскому баснописцу.
Обратная ситуация – игнорирования этого особого культурного статуса, дающего его носителю и особые права, – интерпретируется как нарушение уже сложившейся нормы. Этому посвящен отдельный фарсовый рассказ, слышанный от Крылова Н. М. Колмаковым. Действующим лицом в нем выступает владелец дома, где баснописец снимал квартиру после того, как в начале 1841 года вышел в отставку и покинул служебное жилье. Когда тот принес для подписания контракт, в котором указал страховую стоимость дома на случай пожара – 60 тысяч рублей ассигнациями, Крылов прямо на контракте добавил к этой цифре два нуля, заметив:
Для того чтобы вы были совершенно обеспечены, я вместо 60 000 руб. асс. поставил 6 000 000. Это для вас будет хорошо, а для меня все равно, ибо я не в состоянии заплатить ни той, ни другой суммы[917].
Так в рамках крыловского фарсового эпоса алчный купец-домовладелец выступает антагонистом бескорыстного купца-подрядчика. В центре обеих историй неслучайно находится дом как поэтический и идеологический топос. За рядовым городским строением, сохранностью которого так озабочен его хозяин, проглядывает образ сгоревшего царского дворца, а сам Крылов благодаря этому соотносится с фигурой государя, которому каждый русский почтет за честь быть полезным. Такой проекции способствовало и прозвище «дедушка Крылов», которое ставило баснописца в едва ли не родственные отношения с любым русским – опять-таки подобно царю-батюшке.