колько дней, подобно императорским или архиерейским похоронам[1019], по-видимому, был навеян своеобразной крыловской «царственностью».
В реальности все уложилось в один день, которому, впрочем, предшествовало длительное неофициальное прощание.
Во все время, пока тело покойного оставалось в его квартире, несмотря на затруднительность сообщения между берегами Невы, скромное жилище его не пустело, посещения не перемежались, многочисленные почитатели его таланта и характера беспрерывно следовали одни за другими; отцы приводили к его гробу детей своих, чтобы внушить им уважение к таланту и светлой, безукоризненной репутации[1020].
Одним из детей, приведенных к гробу Крылова, был, вероятно, 11-летний Володя Ламанский – будущий ученый-славяновед и академик. Почти век спустя Г. В. Адамович записал полуиронический рассказ И. А. Бунина о заседании Академии наук в 1909 году и разговоре со стариком, в котором узнается В. И. Ламанский:
Огромный холодный зал, тишина <…> За окнами большие мокрые хлопья снега, тающего тут же на стеклах, деревья, гнущиеся под ветром с залива. <…> Возле меня сидел древний старичок в мундире с орденами, с каким-то белым пухом на голове вместо волос, сидел и дремал. Вдруг он очнулся, взглянул в окно, надел очки, недовольно покачал головой и тронул меня за руку: «А изволите ли помнить, ваше превосходительство… когда Крылова… баснописца… хоронили, точь-в-точь такая же погода была»[1021].
Ламанский-старший, вице-директор Особенной канцелярии по кредитной части Министерства финансов, по службе был близок к бывшему министру Канкрину, приятелю Крылова. Вполне вероятно, что он сам счел нужным проститься с баснописцем и взял с собой сына. На то, что событие, которое запомнилось мальчику, было не собственно похоронами, указывает упоминание о дурной погоде. Согласно метеонаблюдениям, на следующий день после кончины Крылова, 10 ноября, она была именно такой – «пасмурно и снежно» при температуре –8,2 градуса Реомюра (около –10 °С)[1022], а потом потеплело и снег прекратился. В отсутствие проезжего моста на Васильевский остров Ламанские, жившие в здании Главного штаба[1023], могли добраться до квартиры Крылова только пешком по тонкому льду Невы. Для ребенка подобное путешествие само по себе должно было стать целым приключением, особенно в ненастье.
Дидактический потенциал такого события, как смерть великого баснописца, позволяющая лишний раз напомнить юному поколению о мудрости его нравоучений, сознавал и Ростовцев. Подведомственный ему «Журнал для чтения воспитанникам военно-учебных заведений», редко помещавший какую-либо актуальную информацию, оперативно перепечатает из «Северной пчелы» отчет о погребении Крылова[1024].
2Чиновная публика в церкви. – «Густые толпы народу». – «Бенефис» Уварова. – Консультации Ростовцева с Булгариным. – Пожар
День похорон, 13 ноября, подробно описали две столичные газеты – «Северная пчела» и «Санкт-Петербургские ведомости»[1025]. Общим девизом их публикаций могла бы послужить цитата из «Пчелы»: «Русский Царь похоронил первого Русского писателя»[1026]. Эта формула, в очередной раз подчеркивающая исключительность Крылова, продолжает другую, найденную той же газетой применительно к юбилею: «В лице Крылова государь наградил всю русскую литературу»[1027].
Тело баснописца было доставлено в церковь заранее, накануне выноса, назначенного на 10 часов утра. К выносной литии съехались, как отмечала «Северная пчела», «государственные сановники, ученые, литераторы, дамы». «Все Андреевские кавалеры, министры, вся прочая знать, все литераторы по ремеслу и по вкусу», – уточнял Корф[1028], который присутствовал там вместе с другими членами Государственного совета. Понедельник, когда происходило погребение Крылова, был традиционным днем общего собрания Совета, и Ростовцев, несомненно, зная об этом, выбрал такое время, которое позволяло сановникам успеть после выноса в Зимний дворец на заседание.
Подобный состав провожающих в последний путь был крайне нехарактерен для похорон литератора. Некоторую аналогию представляет только погребение Карамзина в 1826 году, однако тогда речь шла о человеке светском, взысканном личными милостями двух монархов и имевшем особое, учрежденное специально для него звание историографа. И тем не менее Крылову подобное внимание оказывалось уже во второй раз: впервые это произошло на его юбилее. Впрочем, на тот памятный праздник вельможи съехались без «кавалерий» – в отличие от похорон, где в глаза бросались голубые андреевские ленты.
«Членов царского дома вопреки чаяниям многих не присутствовало при этой народной церемонии никого», – не без разочарования записал Корф[1029], всегда отмечавший подобные знаки статусности. Было хорошо известно, что баснописец пользовался благоволением и самого Николая, и Александры Федоровны, и великого князя Михаила Павловича с супругой. То, что царь взял на себя оплату погребения, говорило само за себя. Однако личное участие августейших особ и тем более самого государя в похоронах подданного представляло собой особо почетный акт и потому практиковалось нечасто.
Годом раньше, 10 ноября 1843 года, Николай присутствовал на отпевании графа П. В. Голенищева-Кутузова, кавалера ордена св. Андрея Первозванного, члена Государственного совета, бывшего военного генерал-губернатора Петербурга, долгое время стоявшего во главе системы военно-учебных заведений[1030]. А за два месяца до похорон Крылова, в конце сентября 1844 года, он посетил отпевание другого бывшего столичного генерал-губернатора, генерала от инфантерии, также андреевского кавалера и члена Государственного совета графа П. К. Эссена[1031]. При этом Карамзин, чье семейство Николай буквально осыпал деньгами и чью безупречную жизнь потом ставил в пример[1032], в свое время удостоился лишь неофициального прощания: 24 мая 1826 года, накануне погребения, император приехал в церковь, куда было перенесено тело[1033].
В отличие от прощания с Пушкиным, когда III отделение всерьез опасалось эксцессов, на похоронах Крылова ничего подобного не предвиделось. Тем не менее царь с неизбежностью оказался бы в кругу не только сановников, военных и петербургской знати, но и литераторов – людей, к которым он относился с глубоким недоверием. Даже в резолюции на донесении о кончине баснописца он не удержался от того, чтобы не помянуть «всю нашу литературную дрянь»[1034]. Присутствию Николая могло помешать и недомогание. За четыре дня до этого он из Гатчины жаловался Орлову: «Я сегодня крепко нездоров; всю ночь рвало, и голова болит; лежал до 12 часов, и чуть живой»[1035]. В Петербург он вернется только 14 ноября.
Как бы то ни было, утром 13‑го вместительный храм был полон. Выносную литию отслужил епископ Ревельский, викарий Санкт-Петербургской епархии Иустин (Михайлов). Затем настоятель Исаакиевской церкви протоиерей Алексей Малов, известный проповедник, бывший коллега Крылова по Российской академии, произнес надгробное слово. Необычность обстановки, по-видимому, привела его в замешательство, что не укрылось от Корфа:
Говорив, как всегда, без тетради, он вначале видимо оробел, а потом насказал таких вещей, которые не трогали ни ума, ни сердца. Все были им недовольны[1036].
Текст, произнесенный Маловым, до нас не дошел; судить о нем можно только по крошечным фрагментам. Один тезис запомнился литератору И. А. Бессонову: «Церковь произнесла ему [Крылову] свое отпущение „как много возлюбившему, как дарованию мирному, созидательному“»[1037]. Другой известен в пересказе Плетнева: «Вельможи, собравшись на погребение сие, не покойнику оказывают честь, а себе захватили частицу чести»[1038]. Эту мысль Корф почти буквально повторил в тех же заметках, где он с таким пренебрежением отозвался о Малове:
Все видели и знали в нем только литератора, но этого только литератора уважали и чтили не менее знатного вельможи. Крылов был принят и взыскан в самом высшем обществе, и все сановники протягивали ему руку не с видом уничижительного снисхождения, а как бы люди, чего-нибудь в нем искавшие, хоть бы маленького отблеска его славы.
«Колоссальный гроб», отмечает Корф, «стоял под балдахином открытым»[1039]. При нем, в соответствии с распоряжением Уварова, дежурили студенты университета и гимназисты, включая «крыловских воспитанников» Федора Оома, Степана Кобеляцкого и Владимира Круглополева.
Церемония продолжилась торжественным выносом тела из храма.
Гроб подняли и понесли к колеснице сперва студенты, но потом неожиданно приблизился и понес его в головах граф Алексей Федорович Орлов, которому, разумеется, тотчас нашлось немало подражателей[1040]