К этому решению, которое ретроспективно кажется совершенно естественным, он пришел не сразу. Известна его записка Булгарину, помеченная «11‑го ноября 1844 г., час пополуночи», с настойчивым приглашением приехать поутру для краткого разговора. Ростовцев писал довольно неопределенно: «Мне бы нужно было с вами повидаться и поговорить об нашем утраченном и незаменимом Иване Андреевиче»[1069], но речь явно шла о деле, не терпящем отлагательства. До похорон оставалось двое суток; поскольку могилы в Александро-Невской лавре было принято обкладывать изнутри кирпичом, копка и обустройство требовали времени, а значит, нужно было скорее определиться с конкретным местом. Кроме того, могиле баснописца предстояло стать новой достопримечательностью лаврского кладбища, и это придавало ее расположению особое значение. Погребение Крылова рядом с Гнедичем и в нескольких шагах от Оленина, скончавшегося полутора годами ранее, не только навеки закрепляло единство оленинского кружка в лице его корифеев, но и являло следующим поколениям зримый образ русской культуры минувшего золотого века.
Кому из совещавшихся утром 11 ноября принадлежала эта идея, неизвестно, но уже на следующий день Ростовцев извещал Булгарина краткой запиской: «Любезный Фаддей Венедиктович! Нам удалось уладить, что могила Ивана Андреевича будет возле могилы Н. И. Гнедича»[1070]. Таким образом, первый историко-литературный мемориал в Петербурге был создан усилиями Ростовцева и Булгарина.
Наконец, укажем на несколько курьезных происшествий, как связанных, так и просто совпавших с похоронами Крылова. По обычаю, после погребения в лавре состоялась поминальная трапеза, организованная тем же гробовщиком Шумиловым. Чаще всего участниками таких многолюдных поминок становились, по выражению Корфа, «второстепенные гости»[1071], привлеченные богатыми похоронами. На этот раз после обеда обнаружилась пропажа вилки и ложки; их стоимость Ростовцев внес в общий счет расходов, представленный императору[1072].
Петербург как метафизическая сущность по-своему простился с поэтом, при жизни любившим наблюдать пожары. В девятом часу вечера загорелось возле самой лавры на улице монастырских служителей, застроенной ветхими деревянными домами, примыкавшими к такому же ветхому пивоваренному заводу. Огонь «угрожал большой опасностью всему околотку», но был успешно потушен; лишь один рядовой пожарной команды был ушиблен досками при ломании крыши[1073].
3Коммеморативная программа академика Языкова
Одним из тех, на кого похороны Крылова произвели особенное впечатление, оказался 71-летний Д. И. Языков – литератор-ветеран, а теперь ординарный академик по Отделению русского языка и словесности. Не успела завершиться погребальная церемония, как он в письме к председателю своего отделения, товарищу министра народного просвещения П. А. Ширинскому-Шихматову набросал целую программу действий по увековечению памяти баснописца:
Отдав последнее целование Крылову, мне пришла в голову следующая мысль:
Крылов был писатель народный, истинно русский. Весь русский народ, и высшего и низшего состояния, читает и понимает его, любуется им, потому что он думал и писал по-русски. Имя его будет существовать в устах русского народа, пока русский народ существовать будет.
При выносе и погребении бренных остатков [sic!] мы видели стечение почти всего петербургского народонаселения, желавшего отдать ему последний долг. Не худо бы было почтить память его от лица не только петербургского, но и всего русского народа.
Во-первых: отслужить в приличный день публичную панихиду.
Во-вторых: выбить в память его медаль.
В-третьих: украсить могилу его надгробным памятником. В последних двух статьях дозволить принять участие жителям всей империи. Для сего объявить подписку на приношения, не определяя количества денег: да принесет один свой талант, другий – свою лепту.
В-четвертых: сделать собрание, в котором прочесть его жизнеописание и стихотворения, в его память сочиненные. Они должны быть предварительно рассмотрены и одобрены и состоять из лучшего и в небольшом числе.
Само собой разумеется, что на все это надлежит испросить высочайшее соизволение.
Я уверен, что приношения будут изобильные. Если за издержками на медаль, памятник и проч. будет значительный остаток, то отдать его на богоугодные или учебные заведения под названием вклада Крылова[1074].
С Крыловым «я был знаком с юношеских лет и могу даже гордиться тесною его дружбою», подчеркивал Языков в том же письме[1075]. Действительно, он был одним из последних оставшихся на свете старых приятелей баснописца. Вряд ли их отношения можно назвать дружбой, однако едва ли не вся литературная жизнь Крылова прошла у него на глазах. Языков был ненамного моложе. Они познакомились еще в 1790‑х годах в Петербурге и в то время были, как сам Языков рассказывал Д. Н. Бантышу-Каменскому, партнерами по картам[1076]. После возвращения Крылова в столицу оба сотрудничали в журнале «Драматический вестник», и затем их общение не прерывалось: они состояли в Российской академии и наконец стали членами Академии наук.
При этом, в отличие от одиночки Крылова, Языков был неутомимым организатором различных литературных институций. Некогда он был президентом Вольного общества любителей словесности, наук и художеств; в 1835 году занял пост непременного секретаря Российской академии и зачастую вел ее дела вместо престарелого А. С. Шишкова. А благодаря тридцатилетней службе по Министерству народного просвещения он и сам приобрел большой административный опыт. Языков привык смотреть на российскую словесность с точки зрения ее общественного статуса и престижа. Это и позволило ему сформулировать инициативу, призванную продлить и развить то ощущение единения литературы и власти, которое сопровождало имя Крылова с момента его юбилея и достигло пика в момент похорон.
Тем не менее эти предложения остались невостребованными. Даже если о них и доложили Уварову, министр не заинтересовался ими ввиду очевидной вторичности. Языков просто свел воедино все те формы чествования, которых Крылов уже удостаивался как по случаю юбилея (медаль и стипендиальный капитал – то и другое на основании сбора средств), так и в связи с погребением (великолепная и многолюдная панихида). Собрание в память об усопшем баснописце с чтением его жизнеописания и посвященных ему сочинений, которое Языков предлагал провести в Академии наук, мыслилось ему, по-видимому, аналогом юбилейного торжества – с тем отличием, что его виновник уже отошел в вечность[1077].
Между тем в намерения Уварова входило не повторение пройденного, а энергичное развитие коммеморативного проекта как преимущественно идеологического. Лишь мысль о сооружении надгробного памятника по широкой подписке оказалась отчасти созвучной планам министра, но, забегая вперед, заметим, что и в этом случае размах и дерзость замысла Уварова далеко превзошли самые смелые предложения академика Языкова.
4Смерть и похороны Крылова в иноязычных изданиях Петербурга. – Отзвуки в европейской прессе. – Puff в Journal des Débats. – Ирония Греча. – Метафизика Огюста Лепа
Смерть Крылова быстро стала общеевропейской новостью. На иностранных языках о ней первыми сообщили петербургские газеты, – немецкая St. Petersburgische Zeitung, выпускавшаяся Академией наук, и французская Journal de Saint-Pétersbourg, официоз Министерства иностранных дел. Чуть позднее к ним присоединилась польская Tygodnik Petersburski[1078]. St. Petersburgische Zeitung еще до похорон успела опубликовать две оригинальные заметки, скорее всего, написанные ее редактором Е. И. Ольдекопом. 11 ноября, он, как и его русские коллеги, прибегает к популярным формулам, декларирующим универсальность Крылова и его творчества:
Неподражаемого русского баснописца не стало. Иван Андреевич Крылов скончался 9 ноября в 8 часов утра после четырехдневной болезни. Он, неподражаемый, переселился в лучший мир; его незабываемые творения будут гласить о нем ныне и вовеки. С глубокой печалью пишем мы эти строки. Боль этой утраты будет везде в России общей, ее ощутят и стар и млад, ибо никто не пользовался таким единодушным почитанием и любовью, как он, прославленный. Он навсегда пребудет незабвенным[1079].
Имя Крылова, несомненно, было знакомо читателям St. Petersburgische Zeitung. В 1823 году десять его басен вошли в Poetische Erzeugnisse der Russen – первую антологию русской поэзии на немецком языке, подготовленную дерптским юристом и поэтом Карлом Фридрихом фон дер Боргом, а в 1842 году преподаватель одной из митавских гимназий Фердинанд Торней перевел на немецкий все существовавшие на тот момент басни и выпустил их под названием Iwan Krylows Fabeln in acht Büchern с портретом баснописца и посвящением Уварову. Кроме того, с 1815 года отдельные басни в оригинале включались в хрестоматии для немецкоязычных детей, изучающих русский[1080].
Вторая заметка вышла на следующий день, 12 ноября. Она в сентиментальных выражениях рассказывала о прощальном жесте покойного. Ольдекоп, активный участник литературной жизни столицы, видимо, оказался в числе тех, кому по распоряжению Крылова была прислана его последняя книга. В отличие от всех остальных петербургских изданий, St. Petersburgische Zeitung привела текст мемориальной надписи, причем не только в переводе на немецкий, но и в оригинале: