На сегодня мы не располагаем данными, позволяющими окончательно разрешить вопрос о том, кто написал пародийный репортаж о похоронах Крылова. Был ли то Полторацкий или Соболевский, но передаточным звеном между автором и парижской газетой послужил, скорее всего, граф Адольф де Сиркур – французский историк и публицист, женатый на русской аристократке и, что немаловажно, легитимист и потому симпатизант самодержавия. И до того, и после он не раз помещал в различных французских изданиях свои статьи о России. Именно к его помощи несколько месяцев спустя прибегнет Вяземский, желая познакомить Европу с объявлением о сборе средств для сооружения памятника Крылову, текст которого от имени официального комитета сочинит он сам. 29 января 1845 года он напишет А. И. Тургеневу в Париж:
Посылаю тебе наше или мое объявление о памятнике Крылову. <…> Попроси Сиркура сделать извлечение из моей статьи и напечатать в «Journal des Débats»[1112].
Сиркур выполнит просьбу, и 6 марта в этой газете появится небольшая заметка без названия и без имени автора, в которой Вяземский будет охарактеризован как «весьма замысловатый и тонкий писатель», но, впрочем, не будет ни цитат, ни даже пересказа его объявления. Зато будет повторена эффектная (и недостоверная) деталь крыловских похорон, не так давно фигурировавшая в том же Journal des Débats.
Нам пишут из Петербурга:
…совсем недавно, когда почтенный старец Крылов сошел в могилу, сам Император, разделяя всенародную скорбь, пожелал возглавить похоронную процессию, в которой шло огромное множество людей[1113].
В первой половине 1840‑х годов Сиркур поддерживал переписку с Соболевским и, разумеется, так же мог помочь ему своими связями в редакции Journal des Débats.
Кто бы ни был автором заметки о похоронах Крылова, ее появление свидетельствовало о нарастающем в кругах русских интеллектуалов раздражении в адрес Уварова. В том же ряду – эпиграмма, сочиненная Гречем:
Враг Пушкина, приятель фон дер Фуру
Хоронит русскую литературу,
Крылова прах несет
И в гроб его медаль кладет.
Дай нам возможность, Боже,
Над ним скорее сделать то же[1114].
Греч тогда находился в Париже, и расстояние, отделявшее его от Петербурга, придавало ему смелости. Подробности участия Уварова в похоронах он явно черпал не только из газет: узнать о том, что министр был среди тех, кто нес гроб до могилы, можно было лишь от кого-то из очевидцев. Упоминание крыловской юбилейной медали также не случайно. Недавно, в 1843 году, памятная медаль была отчеканена по случаю 25-летия пребывания Уварова в должности президента Академии наук[1115], и в сцене воображаемых похорон ненавистного министра литераторы, видимо, кладут в гроб именно ее.
Но если ядовитый отклик Греча на похороны Крылова получил некоторую известность, то еще одно поэтическое резюме событий 9–13 ноября прошло незамеченным. По иронии судьбы, стихи на проводы самого русского из русских поэтов были написаны по-французски. 26 ноября на первой полосе развлекательного петербургского еженедельника Le Messager de Saint-Pétersbourg, издателем которого был уже упомянутый Эдуар де Сансе, появилась небольшая поэма в трех частях Kryloff[1116].
Стихи предварялись напыщенной преамбулой – видимо, редакторской, – собравшей все клише, которые уже много раз прозвучали в связи со смертью и погребением баснописца:
Прославленный старейшина нашей национальной литературы, неподражаемый фабулист, имя которого в России известно всякому умеющему читать и знаменито во всей Европе, этот bonhomme, проницательный и естественный, чьи наивные рассказы для многих поколений были сияющей, нежной утренней зарей, приобщившей их к жизни ума, был недавно отнят у страны, одним из ярких звезд которой он был, и у своих друзей, всерьез льстившихся надеждой еще долгое время быть рядом с этим восхитительным старцем – настолько он умел сохранить весь свой поэтический задор, весь небесный гений, ореол которого сверкал столь чистым блеском на протяжении более чем полувека!
Собственно поэма, датированная 13 ноября 1844 года, на первый взгляд тоже напоминает поэтическое переложение публикаций петербургских газет. Однако она вышла из-под пера очевидца и явно вдохновлена его личным переживанием.
Ее автор Огюст Лепа (Lepas, Le Pas, 1817–1876) – уроженец Бельгии, поэт, впоследствии получивший у себя на родине известность благодаря песням на его стихи и стилизациям средневековой поэзии. Приехав в Петербург еще в 1839 году, он с 1841 по 1860 год преподавал французский язык в женских учебных заведениях (в Сиротском институте[1117] и в Смольном), а также детям принца П. Г. Ольденбургского[1118]. В 1850‑е годы он будет с успехом читать в Петербурге публичные лекции по эстетике, французской литературе и искусству, однако и к русской истории и культуре он испытывал глубокий интерес. В том же 1845 году он выпустит сборник «Au bord de la Néva», куда включит, помимо поэмы о Крылове, подражание его басне «Гуси»[1119]. Вращаясь в петербургских литературных кругах и, возможно, владея русским языком, образованный бельгиец проникся общим восхищением перед Крыловым как явлением национальной культуры и одновременно видел в его творчестве феномен европейского масштаба.
Свой поэтический оммаж он открывает символическим ночным пейзажем, где над имперской столицей возвышается купол Исаакиевского собора, «громадный, спокойный, величавый», его серебрит луна и венчают звезды. Во второй части рисуется солнечное зимнее утро, на фоне которого по Петербургу движется многолюдная траурная процессия, подобная «королевскому кортежу», ибо тот, кого провожает толпа, и в самом деле был королем (lui-même était un roi). «Скипетр его, – пишет Лепа, – был тем божественным скипетром, который Господь вручает гению», и Крылов, счастливый соперник великих баснописцев всех времен, «властвовал над умами». Финал поэмы воспаряет на высоты метафизики: подобно тому, как сияют в ночных небесах звезды над собором, Крылов продолжит сиять грядущим поколениям, и смерть не властна над ним.
Так внимательный иностранец с легкостью проговаривает то, перед чем останавливались русские, – указывает на некую царственность Крылова как самую очевидную аналогию для его исключительного культурного статуса.
5Распространение мемориальных экземпляров. – Стихотворные эпитафии
Крылова не стало!.. Весть об этом горестном событии уже несется теперь по всей России и, конечно, во всех концах нашего неизмеримого отечества, где только читают по-русски, принимается с одинаковым, искренним соболезнованием, —
эти слова «Санкт-Петербургских ведомостей»[1120] вполне отражали реальную ситуацию. Проводниками информации служили газеты, прежде всего столичные, а также «Московские ведомости», в которых перепечатывались материалы петербургских изданий[1121]. «Известие о смерти и погребении И. А. Крылова», составленное из двух публикаций «Северной пчелы», оперативно появилось в ноябрьском номере «Журнала Министерства народного просвещения» – официального издания, читателями которого были далеко не только чиновники уваровского ведомства[1122].
В результате пару месяцев спустя весть о кончине и торжественных похоронах баснописца достигла даже отдаленных губерний. Однако откликов оказалось немного. В основном они исходили от людей, лично знавших Крылова, но обойденных организованной Ростовцевым рассылкой и теперь желавших все-таки получить прощальный подарок баснописца.
Явно библиофильский интерес проявил Е. А. Энгельгардт, педагог (в прошлом директор Царскосельского лицея), в то время редактор «Земледельческой газеты». Уже после похорон, 15 ноября, Плетнев записывает: «Энгельгардт <…> себе выпросил через меня у Ростовцева экземпляр приглашения на похороны Крылова с книгою его басен»[1123]. С подобной просьбой обратился к Вяземскому и москвич Александр Булгаков: «Нельзя ли доставить мне один простой экземпляр басен покойного Крылова? Если бы я был в Петербурге, я верно бы попал в раздел ваш»[1124].
Князя Шаликова, старинного знакомого баснописца, известие о его смерти застало в Одессе. Оттуда он 5 февраля 1845 года писал Вяземскому:
Милостивый государь, князь Петр Андреевич!
С берегов Черного моря от души самой белой в привязанности к Вам многими сердечными узами, которые нигде и никогда не охладеют, прошу ваше сиятельство принять на себя великодушный труд ощастливить меня доставлением драгоценного памятника о дедушке Крылове – завещанного им каждому чтившему и любившему его – экземпляра басен, из которых первые привез мне равномерно незабвенный Иван Иванович Дмитриев для моего журнала[1125].
Ростовцев, в распоряжении которого находились остатки книг в траурном оформлении, охотно шел навстречу. Сохранилось его письмо к Вяземскому, где, в частности, говорится: «С особенным удовольствием исполняю желание вашего сиятельства и посылаю при сем два экземпляра Басен И<вана> А<ндрееви>ча»[1126].