По долгу журналиста, литератора и современника я подвержен горькой обязанности говорить о смерти людей, снискавших уважение или любовь и благодарность соотечественников своими заслугами или литературными трудами. По моему положению в свете я знал и знаю лично большую часть замечательных лиц в России, и кого знал, о тех говорю от своего лица, приводя иногда речи или необыкновенные случаи из их жизни, мною от них слышанные. Из этого мои благоприятели, мои любезные Дон Базилии, умели выковать металл и вылить из него противу меня пули, которые однако ж не попадают в цель. Некоторые очень искусно дают знать, особенно по случаю моей биографической статьи об И. А. Крылове, что будто я хвастаю дружбою со знаменитостями после их смерти, когда эти знаменитости меня и знать не хотели!!! Ловко, да не умно и не удачно! <…> Дружбою с покойным И. А. Крыловым я не хвастал, потому что никогда даже не искал этой дружбы, а был с ним хорошо знаком и прежде часто видывал его[1251].
Отдельное издание воспоминаний Булгарина с этой преамбулой появилось в продаже под занавес 1845 года – в первой декаде декабря[1252]. Разумеется, это не прошло мимо внимания Белинского. Критик тогда работал над статьей «Русская литература в 1845 году», предназначенной для январских «Отечественных записок», и, по-видимому, не успевал вставить в нее отзыв на эту новинку. Рецензию он напишет позже[1253], а пока в качестве ответа Булгарину поместит в своем обзоре полный текст эпиграмм Вяземского и Павлова и одобрительно отзовется о «Хавронье», именуя все это «энергическими пьесками», достойными примечания в бедный на поэтические достижения год[1254].
5Библиография как оружие: Полторацкий против Плетнева. – Публикации о Крылове в «Северной пчеле» 1845–1857 годов
Когда этот номер журнала попадет в руки библиографу С. Д. Полторацкому, он, обнаружив в статье Белинского «энергические пьески», запишет:
Вся эта стихотворная, или рифмованная полемика недостойна ни литературы, ни литераторов; такие злобные, язвительные личности прискорбны в области словесности, но не должны быть умолчаны в литературной истории <…>[1255].
Впрочем, Полторацкий и сам поучаствовал в общей битве, правда, в очень необычной форме – через публикацию библиографических замечаний.
Казалось бы, библиографу как летописцу литературной жизни присуща позиция стороннего наблюдателя. Полторацкий, в самом деле, тщательно фиксировал все, что касалось русской поэзии и поэтов XVIII – первой трети XIX века, уделяя особенное внимание целостным сюжетам, подобным посмертной борьбе вокруг Крылова. Он годами собирал газетные и журнальные вырезки, снабжал их рукописными примечаниями, раскрывал псевдонимы, указывал на связи между текстами, однако свои разыскания обнародовал нечасто. Смерть великого баснописца подвигла его к тому, чтобы придать этой деятельности некую систематичность. 29 марта 1845 года в «Северной пчеле» появится его публикация под многообещающим названием «Русские библиографические летописи. Из рукописной „Русской библиотеки“. Отрывок I»[1256].
Под общим заглавием были помещены две заметки, внешне не связанные между собой. Первая проясняла вопрос о том, где и когда увидели свет первые басни Крылова, и содержала поправки к двум большим статьям, вышедшим к тому времени, – к «Воспоминаниям об Иване Андреевиче Крылове…» Булгарина и к очерку Плетнева «Иван Андреевич Крылов». Вторая представляла собой перепечатку «Письма к издателю журнала» И. И. Дмитриева, помещенного в том же номере «Московского зрителя» за 1806 год, что и крыловские басни. «Советы Дмитриева, данные журналистам тому назад почти сорок лет, могли бы пригодиться и теперь», – замечает Полторацкий. Такое объединение сюжетов, связанных с Крыловым и Дмитриевым, конечно, не было случайным.
Толчком к началу работы для Полторацкого, скорее всего, послужила просьба Вяземского разыскать номер журнала с первыми крыловскими баснями. Можно предполагать, что та декабрьская история была чувствительна для его самолюбия. Но решение превратить библиографическую справку в печатную статью пришло, скорее всего, чуть позднее – в январе 1845-го, когда Полторацкий, приехав из Москвы в Петербург, очутился в эпицентре сражения, развернувшегося между Булгариным и Вяземским. Прямо у него на глазах складывался один из тех окололитературных сюжетов, к которым он питал особый интерес.
Тон полемики с самого начала не обещал ничего хорошего, и можно было ожидать ее эскалации. При этом обе стороны конфликта были Полторацкому не чужды. Вяземский – старый приятель, с которым они были на ты, зато позиция Булгарина, очевидно, импонировала ему как библиографу: атакуя князя, тот добросовестно опирался на публикации прежних лет. Булгарин неустанно подчеркивал свою беспристрастность; статью о Крылове он также завершил красноречивым «плачь, правда!». Противники столь же настойчиво уличали его в передержках, но в данном случае булгаринская аргументация была безупречна. Полторацкий относился к «Северной пчеле» без предубеждения и имел немалый опыт сотрудничества с ее издателями. Еще в 1823 году Греч напечатал в «Сыне Отечества» его первую русскую статью, кстати, полемически заостренную против оппонентов этого журнала. С тех пор он не раз публиковался у Булгарина и Греча, а 1845 год начал тем, что поместил в «Пчеле» сообщение о своей сенсационной находке – первом номере петровских «Ведомостей»[1257].
Теперь же в своих заметках, связанных с Крыловым, он, исправляя ошибки, допущенные Булгариным и Плетневым, косвенно затрагивал горячую полемическую повестку. Из благожелательного отзыва Дмитриева о первых баснях Крылова следовало, что между самими поэтами, в отличие от их нынешних паладинов, не было вражды. А в «Письме к издателю журнала» не только современные журналисты, но и лично Вяземский могли найти неустаревающие правила, по которым истинному критику следует оценивать достоинство литературных произведений[1258].
Этот материал, помеченный «С.-Петербург. 26 января 1845 г.», то есть возникший в самый разгар конфликта, пролежал в редакционном портфеле два месяца. Булгарин не торопился давать ему ход, а между тем 30 января от своего имени напечатал некоторые поправки к «Воспоминаниям об Иване Андреевиче Крылове…», в том числе относительно места и времени публикации его первых басен, театрально восклицая: «Меа culpa, меа culpa, mea maxima culpa!»[1259] Пользовался ли он при этом изысканиями Полторацкого, неизвестно; во всяком случае, тот никакого недовольства не проявил[1260]. Когда же 29 марта «Русские библиографические летописи» наконец были напечатаны, повторное указание на ошибки «Пчелы», самой «Пчелой» уже исправленные, лишь подчеркнуло самоотверженную объективность ее издателя.
К этому времени успели выйти и второй номер «Отечественных записок» со статьей Белинского, и два номера «Москвитянина» со статьями Киреевского и Хомякова и эпиграммами Вяземского и Павлова. В противостояние оказались втянуты новые лица, и это вывело его за рамки конфликта двух старых врагов. В таком контексте даже библиографическая заметка превращалась в оружие.
Неудивительно, что на эту публикацию резко отреагировал Плетнев. Чтобы привести его в ярость, достаточно было уже того, что фактические ошибки ему, признанному историку словесности, поставила на вид газета Булгарина. 25 апреля в письме к Гроту он, обозвав Полторацкого человеком, который «страстен библиографиею, но невежа в литературе», нервно сетовал на то, что его очерк вообще остался не оцененным по достоинству:
Ошибки, им замеченные, взяты мною из статьи С. Глинки. Первая касается до названия журнала Шаликова не «Житель», а «Зритель»: видимая опечатка. Вторая, что журнал выходил не 1805 г., а 1806 г. – разность не велика. Третья, что в номере первом «Зрителя» напечатана не одна басня Крылова, а две: может быть. Тут из всего немногому научишься. Но никто не умел заметить, что только в моей статье Крылов явился живьем, а у других это просто мертвячина[1261].
Сотрудничество Полторацкого с «Северной пчелой» продолжится. Новые библиографические публикации также будут носить полемический характер, только теперь жало критики будет направлено против Сенковского, еще одного недруга ее издателей[1262].
Булгарин и Греч между тем превратят «Пчелу» в своего рода центр собирания воспоминаний и документов, касающихся разных аспектов биографии и творчества Крылова. За четыре года (1845–1848) в газете выйдет как минимум девять посвященных ему публикаций: серия воспоминаний его младшего коллеги по Публичной библиотеке И. П. Быстрова[1263], его же исследование о первом типографском предприятии Крылова и замечания к статье Плетнева, предпосланной полному собранию сочинений баснописца[1264], заметка о комедии «Трумф»[1265], а также ценные материалы, перепечатанные из «Тверских губернских ведомостей»[1266]. Спустя десять лет, в 1857‑м, к этому добавятся четыре мемуарных этюда Греча[1267].
Для Булгарина «спор за талант» Крылова так и останется одной из животрепещущих тем. В 1847 году он в последний раз прямо назовет имя ненавистного оппонента: выискивая погрешности против слога в очерке Плетнева, упрекнет автора за цитирование «неудачных стихов князя Вяземского по случаю юбилея Крылова». «Вероятно, маститый старец внутренно улыбался, терпеливо выслушивая эти стихи», – ядовито заметит он