Скорость, с которой Агин справился с заказом Некрасова, не может не поражать. Ему потребовалась всего пара недель, чтобы сделать большой портрет Крылова на контртитул, композицию для шмуцтитула и четыре иллюстрации – каждая на целую полосу: «Крылов в своем кабинете кормит голубей», «Крылов в наряде русского боярина на придворном маскараде», «Крылов на прогулке» и «Крылов поливает книгу водой из ведра». Это были первые посмертные изображения баснописца, не считая малоудачной гравюры в парижской L’ Illustration[1327]. Агин, скорее всего, не раз видел живого Крылова[1328], а в 1839 году его учитель Брюллов написал с натуры лучший портрет поэта, который и послужил основой для контртитула. Но агинский Крылов существенно переосмыслен по сравнению с брюлловским. Холодный, замкнутый и величественный мудрец превратился в «дедушку» – миловидного, добродушного толстяка, идеального персонажа детской книжки.
Ил. 65–66. Портрет Крылова и шмуцтитул по рис. А. А. Агина из книги «Дедушка Крылов». 1845.
Выступивший ее «продюсером» Некрасов, как было показано выше, имел на Крылова и его посмертную репутацию весьма серьезные виды. Однако свойственное ему коммерческое чутье задало книжке совершенно неожиданный модус. Из обширной, освященной авторитетом государства сферы «народного воспитания» Крылов перемещен в сферу сугубо домашнюю, семейную, и самые назидательные слова автора, обращенные к читателям, звучат едва ли не как нянюшкино воркование:
Дедушка так много сделал для вашего отечества и для каждого из вас, дети, что вы должны почитать его более чем наставника; он первый вселил в вас любовь к чтению и наукам, которые со временем должны сделать вас полезными гражданами и людьми[1329].
Чрезвычайно выразителен шмуцтитул: классический бюст баснописца с надписью «дедушка Крылов», а рядом два мальчика, непослушный и благонравный, две ипостаси героя басни «Гребень», олицетворяющие читателей книги – и почитателей дедушки.
Именно в этой книжке, собранной, казалось бы, впопыхах, на живую нитку, впервые четко зафиксирована тенденция неумолимого дрейфа Крылова из высокой литературы в сторону литературы детской и вообще мира детства[1330].
«Дедушка Крылов. Книга для подарка детям» получила цензурное разрешение 5 апреля, а через пять дней уже поступила в продажу во все книжные магазины Петербурга. Названный Григоровичем книгопродавец В. П. Поляков был лишь одним из тех, кто торговал ею. 11 апреля ее название появилось в «Северной пчеле» в перечне новинок книжных магазинов М. Д. Ольхина, а 12‑го в «Литературной газете» вышла анонимная рецензия, а точнее – реклама, написанная самим Некрасовым:
Видно, у нас на Руси укореняется прекрасный обычай дарить детей к празднику книгами <…> Жаль только, что эти книги бывают большею частию плохи. Но вот книга, которую мы смело можем отрекомендовать для подарка детям ко Светлому Воскресенью: она написана не только правильным, но и живым языком, украшена премилыми картинками, издана очень красиво, а о занимательности предмета ее для детей нечего и говорить.
Все русские дети знают и любят дедушку Крылова; стало быть, для них не может не быть в высшей степени интересна жизнь их любимого писателя, особенно так мило рассказанная. Притом в этой жизни есть много такого, что может быть для них полезно и поучительно. Еще большую занимательность сообщают этой прекрасной книге картинки, содержание которых взято из самого текста, то есть из жизни Крылова, и которые прекрасно нарисованы г. Агиным и литографированы в два тона во французской литографии Поля Пети[1331].
Вопреки пренебрежительному описанию Григоровича, «Дедушка Крылов» никак не мог быть назван «плохой книжонкой» и не имел ничего общего с лубочными изданиями. Скорее эта изящная книжка в 16‑ю долю листа могла считаться изданием роскошным – не только потому, что она была напечатана на дорогой веленевой бумаге и богато иллюстрирована, но и потому, что Некрасов не поскупился на издательские расходы: типография Карла Края и литография Поля Пети относились к лучшим заведениям такого рода в Петербурге. В результате 108-страничная книжка продавалась по 1 рублю (1 рубль 25 копеек с пересылкой), и такую цену сам издатель с несколько наигранной скромностью называл умеренной.
Оказался ли этот проект прибыльным для Некрасова и Григоровича, неизвестно[1332], но повышенный общественный интерес к Крылову должен был способствовать его успеху.
Однако стоило книге появиться в продаже, как на нее коршуном налетел Булгарин. Гнев его был ужасен. Среди появившихся к празднику детских книжечек, писал он, есть одна, которая
требует того, чтоб предостеречь на ее счет публику. <…> Когда кедр ливанский или пальма ливийская свалятся на землю, то мелкие созданьица Божии, которых взор не досягал до их вершины, скачут и бегают по великанам, питаясь их разрушением. То же бывает и с великими мужами, и с знаменитыми людьми: лишь только жизнь в них прекратилась, жизнь эта становится добычею и талантов, и бесталанности, и правды, и неправды. Автор книги Дедушка Крылов перемешал напечатанные уже известия об И. А. Крылове с своими выдумками, прибавил разных неверных слухов и составил сказку, которую простодушные дети могут принять за правду. Например, кто сказал ему, что мать Ивана Андреевича учила его по-французски? Мать его, по словам покойного Крылова, была женщина добродетельная, знала только русскую грамоту, а учился он по-французски уже по приезде в Петербург вместе с Клушиным у одного немца. Как мог знать автор сказки об отношениях И. А. Крылова к Жуковскому и Пушкину? Мог ли он знать отношения его к Гнедичу? Взаимные и литературные отношения авторов между 1819 и 1826 годами известны весьма немногим, а автор книги «Дедушка Крылов» просто сочиняет и выдумывает, да и то еще неловко![1333]
В этих словах звучало возмущение человека, претендующего на экспертную позицию, истинного и чуть ли не единственного «крылововеда»[1334], самим баснописцем уполномоченного хранить правду о нем. Впрочем, судя по всему, Булгарин, ревниво отслеживавший все посмертные публикации о Крылове, не был так же внимателен при его жизни и в свое время пропустил очерк Елизаветы Карлгоф, основанный на интервью самого баснописца. Рассказ о его матери Григорович позаимствовал именно оттуда. Увы, нередко Крылов разным слушателям рассказывал о своем прошлом по-разному, – в такую ловушку и угодил Булгарин. Не могло не взбесить его и то, что идея крыловского юбилея в этой «сказке» приписывалась Плетневу и людям из окружения Одоевского, включая Вяземского. В ответ он яростно переадресует автору «Дедушки Крылова» оскорбление, которое князь бросил ему самому, – «К усопшим льнет как червь Фиглярин неотвязный…»
Разделавшись с детской книжкой, Булгарин немедленно переключается на крошечную публикацию в развлекательном еженедельнике «Иллюстрация»:
Спрашиваем и имеем право спросить, откуда почерпнуты анекдоты о Петре Великом и о Крылове? Объявляем, что все, не подтвержденное ссылками на Историю или свидетельством очевидцев, мы будем провозглашать выдумками и неправдою. Надобно же защищать великих мужей в могиле. Будьте поосторожнее, господа! Мы не дремлем![1335]
Подборка анекдотов, включая историю о том, как Крылов остроумно осадил хвастуна, который при нем рассказывал о стерляди невероятных размеров[1336], была составлена самим издателем «Иллюстрации» Н. В. Кукольником. У него в то время имелись свои планы на Крылова. Корф вспоминал:
Вскоре после смерти Крылова я встретился с Кукольником и услышал от него, что он занимается, по собственным воспоминаниям и по рассказам других, историческим и анекдотическим комментарием к басням покойного, с которым был в дружбе, после чего думает труд свой, как еще не пригодный для гласности, сложить запечатанным в Академии наук[1337].
Для примера Кукольник тут же сообщил собеседнику анекдот об огромной рыбе с подробностями, позволяющими идентифицировать место, время и чуть ли не личность хвастуна. При публикации эта история лишилась ряда характерных деталей, однако обвинение в нарушении научных принципов подачи материала – претензия, которую Кукольник менее всего мог бы принять. Любя и собирая анекдоты о знаменитых современниках, он искал не строгой достоверности, а характерных для эпохи ситуаций, типажей и языковой игры[1338].
Своим замыслом он вряд ли делился только с Корфом, так что Булгарину наверняка было известно, что у него появился конкурент, претендующий на собирание материалов о Крылове, да еще и «непригодных для гласности». Неудивительно его яростное стремление дискредитировать такое начинание в зародыше.
Впрочем, опасения Булгарина оказались напрасны. «Исторический и анекдотический комментарий», как и многие другие начинания Кукольника, остался только в проекте.
9Post scriptum: Вяземский. – Post post scriptum: Тургенев
Споры и перебранки, вспыхнувшие после смерти Крылова, довольно скоро и надолго забылись. Шли годы; литературная и общественная повестка не раз радикально поменялась, и только Вяземский, до глубины души уязвленный обвинением, которое Булгарин так ловко предъявил ему в начале 1845 года, никак не мог успокоиться. В конце концов символическое последнее слово осталось за ним.