— О, очень много, ваше превосходительство: «по крапу», «по срезке», «по передергиванью», «по накладке».
— Ну, теперь объясняйте и демонстрируйте каждый отдельный способ и его приемы.
Началась целая лекция.
— В то время, когда вы режете, я делаю то-то… Когда я сдаю, то получается так…
— Ага, ага… А если так? — задавал вопросы Путилин.
— Тогда я делаю вот так. То вам ясно, ваше превосходительство?
— Повторите-ка еще раз, Статковский! Впрочем, дайте-ка карты теперь мне в руки. — И Путилин уселся метать.
Я ровно ничего, говоря откровенно, не понимал в этой карточной абракадабре.
Путилин начал игру.
— Так?
— А то ей-богу хорошо! Як Бога кохам, ваше превосходительство — удивительный человек! Так быстро усвоить…
— Что поделаешь, любезный пан Статковский, в нашем деле все надо знать.
— Бита?
— Бита!
— Дана?
— Дана!
— Помилуй Бог, если бы я не был начальником сыскной полиции, я мог бы, стало быть, сделаться недурным шулером?
— Без сомнения, ваше превосходительство! — с восторгом и искренним восхищением поглядел на своего ученика знаменитый маэстро.
Путилин расхохотался.
Урок длился еще часа два. С редким терпением и упорством добивался этот необыкновенный человек результата, необходимого для его планов.
— Ну, баста!.. Довольно! Спасибо, Статковский. Имейте в виду, вы можете мне понадобиться. Может быть, нам придется играть очень скоро вместе. Вас ведь забыли? Теперь не знают?
Статковский вспыхнул.
— Простите, голубчик… Я спрашиваю об этом для пользы моего дела.
— Нет, нет, меня никто не знает. Прошлое умерло. Теперешние же «мастера» знать меня не могут.
Когда мы остались одни, я спросил Путилина:
— Кто этот субъект?
— Знаменитый некогда шулер. Он попался мне в руки. Он на коленях клялся и умолял, что исправится, что больше никогда не будет заниматься своим позорным ремеслом. Я спас его. И он сдержал слово. Теперь он служит, у него уже взрослые дети.
— И не играет?
— Никогда. Даже в дурачка.
Мы распрощались.
— Я уведомлю тебя, лишь только случится что новое.
Личность самоубийцы опознана. Сибирский золотопромышленник и его свита
На другой день, не утерпев, я заехал к Путилину.
— Ну что, Иван Дмитриевич, нового ничего пока?
— Работаем, — неопределенно ответил он.
В то время, как мы болтали, Путилину доложили, что его желает видеть дама, госпожа Грушницкая.
— Попросите.
В кабинет вошла молодая, миловидная дама, отлично одетая. Она была очень взволнована. Лицо заплакано.
— Чем могу служить, сударыня? Садитесь, пожалуйста.
— У меня… у меня исчез муж. Я не обратила бы внимания на то обстоятельство, что он не ночевал ночь, но по городу ходят слухи, что вчера, кажется, у вас был найден труп самоубийцы. Я страшно встревожена, ваше превосходительство… У меня является ужасное предчувствие… Я бросилась к вам… ради бога, если что-нибудь вы знаете…
Путилин выразительно посмотрел на меня. Облако грусти легло на его прекрасное лицо.
— Вашего мужа звали… его имя начинается с буквы А?
Дама вздрогнула.
— А вы откуда это знаете? Да, его имя Александр. Александр Николаевич Грушницкий… Ради бога…
Путилина нервно передернуло.
— Успокойтесь, сударыня… Не надо волноваться… Скажите, ваш муж любил играть?
— Да. Вы и это знаете? Стало быть… вы его знаете?
Дама в волнении вскочила с кресла.
— Ах, не мучьте меня, скажите скорее, он жив? Да? Этот самоубийца не он?
— Доктор, будь добр, приготовь, — быстро бросил Путилин.
Я понял, что это значит. Из аптечки, находящейся в кабинете моего друга, я вынул валерьяновые капли и поспешно накапал их в рюмку с водой. О, сколько раз мне приходилось это делать здесь, в этом помещении, видевшем столько слез, обмороков, потрясающих сцен…
— Сударыня, вы так взволнованы… выпейте капель. Это — мой друг, доктор… Он вам приготовил.
Г-жа Грушницкая начала пить, но подавилась. Очевидно, истеричный шар уже подступил к горлу бедной женщины.
— Это почерк вашего мужа? — показал ей записку Путилин, закрывая последнюю строчку, где говорилось о намерении самоубийства.
— Да! — вскрикнула она.
И испуганно, жалобно-жалобно посмотрела на нас. Сколько ужаса, мук засветилось в этом взоре!
— Стало быть… стало быть… — пролепетала она и покачнулась.
— Увы, сударыня, будьте тверды, соберитесь с силами — ваш муж застрелился.
Я подхватил бедную молодую вдову.
Минутный обморок сменился жестокой, но и благодетельной истерикой. Я возился около нее, оказывая ей медицинскую помощь, а Путилин, не выносивший женских слез, нервно потирал виски.
— Эдакие сумасброды… этакое легкомыслие…
Спустя немного времени, давясь слезами, Грушницкая поведала нам грустную историю, разразившуюся для нее такой потрясающей катастрофой, как самоубийство мужа.
— Все проклятый картежный азарт… Это он погубил мужа.
— Он сильно и давно играл?
— Как он играл, вы можете судить по тому, что в течение полутора лет он спустил три наших имения. Мы ведь были очень богатые…
— А теперь?
— Теперь не осталось ничего, буквально ничего, кроме долгов. Мы с пятилетней дочерью — нищие.
— А скажите, госпожа Грушницкая, про какие чужие деньги он упоминает в своей предсмертной записке? Вам известно это или нет?
Несчастная женщина закрыла лицо руками.
— Боюсь думать, но предполагаю, что речь идет о деньгах сиротки Юлии Вышеславцевой, нашей очень отдаленной родственницы, девочки четырнадцати лет, опекуном которой он был назначен. О, какой ужас! К довершению всего — еще позор, преступление, запятнанное имя.
Путилин с искренним сочувствием смотрел на вдову.
— Вы не знаете, где играл ваш муж?
— Нет. Он никогда сам ничего не говорил мне об этом, а мне тяжело и противно было расспрашивать.
— Ну-с, последний вопрос: на пальцах вашего мужа были кольца?
— Да, он всегда носил кольца, но особенно не разлучался никогда с двумя: одно — большой кабошон-изумруд, другое — опал, осыпанный бриллиантами.
— Вот и все… Тело вашего супруга должно находиться теперь в анатомическом театре. Торопитесь туда.
Грушницкая опять зарыдала.
— Дайте мне ваш адрес. Может быть, я сумею что-нибудь сделать для вас…
— Чем вы можете теперь мне помочь, господин Путилин? — подняла бедняжка глаза, полные слез, на Путилина.
И вскоре вышла из кабинета.
Не успела еще закрыться за ней дверь, как в кабинет вошел Статковский.
— Ну? — быстро задал ему вопрос Путилин.
Экс-шулер уныло покачал головой.
— Очень мало утешительного, ваше превосходительство.
— А именно?
— Ходят слухи, что в Петербурге действительно находится «варшавский гастролер» Сигизмунд Иосифович Прженецкий. Это король шулеров. Это звезда первой величины. Но где он пребывает, где играет, узнать об этом не удалось.
— Но его сообщники?
— Очевидно, он и от них держится в секрете. Як Бога кохам, он задумал один, без дележки, заработать десятки, сотни тысяч! Прошу верить, я с отвращением вошел в переговоры с несколькими мелкими «мастерами». В одном клубе я сразу заметил «чистую» игру такого господина. Я подошел к столу и сделал условный знак ему. Он побледнел и с испугом поглядел на меня. Кончив талию метки, он вызвал меня в другую комнату и спросил: «Наш?» — «Ваш», — ответил я. «А вот скажите, пан: где вы еще играете?» — «Больше нигде. Дела ничего не стоят». — «А как же говорят, что одного богача обыграли?» — «Не знаю. Може это пан-черт Прженецкий?»
Путилин расхохотался.
— Так и сказал: пан-черт?
— А то есть истина!
Путилин на секунду задумался, прошелся, потом круто остановился перед нами и сказал:
— Ну, господа, прошу покорно в мою гардеробную!
В комнате, находившейся рядом с его служебным кабинетом, хранились знаменитые «путилинские чудеса» по части поразительных, волшебных превращений.
Несколько шкафов были сплошь набиты костюмами, одеяниями всевозможного характера.
Тут рядом с мантией антихриста висел костюм трубочиста; там бок о бок с блестящим мундиром гвардейского полковника красовались отрепья нищего. Какая живая панорама похождений гениального сыщика!
Близ больших шкафов находились небольшие, со стеклами шкапчики, в которых были расположены парики, усы, бороды, накладки.
Два туалетных столика, на них все аксессуары грима: краски, пудра, белила, румяна, карандаши, щеточки…
Это была поистине удивительная лаборатория.
— Господа, позвольте мне теперь заняться вами.
— То есть как это? — удивился я.
— Очень просто. Ты и господин Статковский будете свитой сибирского золотопромышленника.
— А ты, Иван Дмитриевич? — вырвалось у меня.
— А я — им самим.
Какая поистине началась любопытнейшая работа! Исключительный талант Путилина по части метаморфоз сказался тут во всем блеске.
— Ты, доктор, будешь у меня плешивым во всю голову… Неугодно ли этот парик. Серые бакенбарды… Так, так… И толщинку… И этот вот сюртук… И эти брюки…
Быстро, ловко, поразительно умело он преображал меня.
— Ну-ка, полюбуйся на себя!
Когда я взглянул в зеркало, я не узнал сам себя: на меня глядел толстый, лысый старик.
— На бриллиантовую булавку… Вот перстни…
Затем он принялся за Статковского.
— Вас, голубчик, помолодить надо… Вас-то особенно. Вы ведь будете моим руководителем. Поняли? Просвещать будете миллионера.
Появился широкий воротник с отворотами; яркий, цветной галстук бантом; вычурный жилет…
— Черт возьми, чем вы не франт первой руки! — Рассмеялся тихим, довольным смехом гениальный человек.
Мы оба с изумлением смотрели друг на друга.
— Да неужто это вы, пан доктор?
— Да неужто это вы, пан Статковский? — ответил я ему в тон.
— Ну а теперь позвольте мне заняться собой! — весело проговорил Путилин. — Господа, идите в кабинет, я сейчас туда приду.