— Среди какого населения у вас большее количество врагов, недоброжелателей: среди русского или еврейского?
Коган развел руками.
— Я затрудняюсь ответить на этот вопрос: ей-богу, не считал.
— Итак, вы просите моего содействия?
Миллионер-еврей схватил Путилина за обе руки.
— На коленах готов умолять вас, господин Путилин! Отыщите мою дочь! О, если бы вы знали, как я люблю мою Рахиль!
Путилин подумал минуту.
— Хорошо. Ваше дело меня очень заинтересовало. Сегодня вечером я выеду в М.
Когда Коган ушел, великий сыщик привел снова в кабинет Быстрицкого.
— Стало быть помочь вам?
— Господин Путилин! Ваше превосходительство! Сделайте милость!
— Хорошо. Уезжайте в М. Я еду туда.
— Что ты скажешь, доктор?
Путилин стоял передо мной, улыбаясь.
— Могу сказать только одно, что мы едем в М. Остальное для меня так же темно и непонятно, как и все, за что ты берешься.
Путилин рассмеялся.
— А ты сам, Иван Дмитриевич, разве понимаешь что-нибудь в этой абракадабре?
— Нет-нет… Успокойся, доктор, не обижайся. Я… я тоже еще не начал выводить свою «кривую». Скажу тебе одно: нам надо решить уравнение с несколькими неизвестными.
— Непостижимый случай! — вырвалось у меня. — Отец обвиняет в похищении девушки «тайного» жениха, жених — отца.
Путилин посмотрел на часы.
— Время летит. Мне надо еще распорядиться. Поезжай и собирайся. В девять десять я буду на вокзале.
Первые шаги
Когда я приехал на вокзал, Путилина еще не было. Вскоре явился и он.
Нос к носу, садясь в вагон, мы столкнулись с Коганом.
— Господин Путилин! — так и рванулся к моему другу миллионер.
Путилин холодно заметил:
— Хотя мы и едем в одном поезде, но помните, что встречаться мы с вами не должны. Вы не забывайте, что за нами могут следить…
— Кто? — побледнел Коган.
— Если бы я знал, кто, то, поверьте, не поехал бы на раскрытие вашего дела, — усмехнулся Путилин.
Утомительно долго тянулся поезд.
Путилин почти не спал.
Глядя на моего знаменитого друга, я замечал, что он сильно волнуется. Видимо, какая-то тревожная мысль обуревала его гениальную голову.
— Ты бы отдохнул, Иван Дмитриевич, — посоветовал я ему.
— А? Что? — спросил он меня рассеянно.
Для меня становилось ясным, что он выводит свою хитроумную «кривую».
Для меня, как доктора-клинициста, всегда являлась загадкой поразительная способность этого человека предвидеть то, что было совершенно темно, неясно. В Путилине я видел какого-то особенного прозорливца духа, на нем, поверите ли, я учился.
Мы подъезжали к М.
Оставалась еще одна станция до города, населенного в то время почти сплошь евреями.
Прошел кондуктор.
— Ва-а-ши билеты, господа!
При виде сертификата Путилина, «обер» взял под козырек.
— Сейчас последняя станция до М.?
— Так точно, ваше превосходительство!
— Станция «Ратомка»?
— Так точно, ваше превосходительство!
— Сколько верст до М. от нее?
— Шестнадцать.
Поезд стал замедлять ход.
— Ну, доктор, мы сейчас выйдем на этой станции, — обратился ко мне Путилин.
— Зачем?
— Так… хочется ноги размять. Чемодан свой бери с собой.
Я ровно ничего не понимал.
— Зачем же брать чемодан, Иван Дмитриевич, если мы выйдем на несколько минут?
— Мы, может быть, останемся там до следующего поезда.
Когда мы выходили из вагона, я заметил выглядывавшего из своего окна миллионера Когана.
При виде нас с чемоданами в руках сильнейшее изумление и даже испуг отразились на его лице.
«Что, дескать, это означает, что Путилин со своим доктором не едут до М., а вылезают на последней станции? Уж не раздумал ли великий сыщик браться за мое дело?» — так и светилось в глазах бедного отца.
Но, помня приказание Путилина, он не осмелился ни подойти, ни спросить.
Путилин направился к конторе начальника станции.
Раздалась трель обер-кондукторского свистка — и поезд отправился дальше.
Станция была маленькая, жалкая, унылая.
— Что вам угодно? — далеко не любезно обратился к Путилину сумрачный начальник станции.
Путилин положил чемодан на кожаный диван.
— Прежде всего, как видите, избавиться от чемодана, а потом…
Начальник станции вспыхнул, как порох.
— Позвольте, милостивый государь, по какому праву вы сваливаете ваши вещи в моей конторе? Для этого есть иное помещение.
— По какому праву? По праву начальника Петербургской сыскной полиции. Я — Путилин.
Эффект получился весьма изрядный.
Начальник струхнул не на шутку.
— Простите, ваше превосходительство… Я не знал… не мог предполагать.
Путилин добродушно похлопал его по плечу.
— Это-то все пустяки, что вы меня чуть не в шею отсюда выгнали, а вот что у вас совершаются преступления под носом и вы их не замечаете — это вот уж не пустяки, а весьма прискорбный факт.
Начальник станции побледнел.
— Преступления? Какие преступления?
Голос его дрожал.
— А вот садитесь и побеседуем.
Путилин пристально смотрел прямо в глаза начальнику станции.
— Скажите, вы хорошо помните прошедшую субботу?
— То есть что именно? — недоумевающе спросил железнодорожный шеф «Ратомки».
— В этот день, в субботу, ничего особенного не случилось?
— Ровно ничего, ваше превосходительство.
— Вы твердо в этом уверены?
— Безусловно. Помилуйте, ваше превосходительство, я ведь почти бессменно дежурю.
— А между тем, — говорю вам, — преступление совершено. В поезде, вышедшем в субботу из М. в десять пополуночи, следовала со спутником молоденькая девушка, еврейка Рахиль Коган. Вы слышали такую фамилию?
— Я слышал о М-м богаче Когане.
— Так вот, это его дочь. На вашей станции она исчезла из вагона. У меня есть данные предполагать, что она насильно выкрадена из поезда. Что вы на это скажете?
Начальник станции хлопал глазами.
— Ничего не знаю, ваше превосходительство, клянусь вам.
— Вы не заметили ничего подозрительного?
— Ничего. Поезд, это поезд номер шестьдесят восемь, прибыл к нам в двенадцать сорок.
— Он простоял на вашей станции обычное время? Три минуты?
— Да. Замедления в его отправлении не произошло.
— После отхода поездов вы осматриваете путь?
— Обязательно.
— Из кого у вас состоит служебный персонал? Все — русские или есть евреи?
— Ни одного еврея. Все — русские.
Падали сумерки летней ночи.
Путилин встал.
— Я вас попрошу, голубчик, мой приезд держать в строгой тайне. Никто, понимаете, никто не должен знать, что я — Путилин. Выдайте меня за кого хотите, хоть за вашего дядюшку, что ли.
— Разве, Иван Дмитриевич, ты рассчитываешь здесь долго пробыть?
— Не знаю, доктор. Мне необходимо кое-что здесь осмотреть.
Мы вышли из конторы и отправились на станционную платформу.
Станция стояла в поле. Вдали, приблизительно на расстоянии полуверсты, виднелась кучка домов.
— Что это за поселок? — спросил Путилин.
— Местечко небольшое, Ратомка.
— Кто там обитает? Русские? Евреи?
— Поселок заселен почти сплошь евреями. Кажется, всего одно русское семейство. Это своего рода пригородное еврейское гетто. До М. ведь всего шестнадцать верст. Сообщаются они с городом или по железной дороге, или на лошадях.
— На лошадях… Кстати, к отходу или приходу поездов, останавливающихся у вас, приезжают какие-нибудь возницы?
— Очень редко. Тут так недалеко, что обыкновенно ходят пешком. Конечно, когда привозят или отвозят груз, тогда приезжают брички, телеги.
— Вы случайно не помните, не заметили — были или нет лошади в субботу к приходу ночного поезда?
— Нет, ваше превосходительство, не обратил внимания. Ни к чему было.
Путилин в глубокой задумчивости оглядывался по сторонам.
— Когда приходит поезд ночной в двенадцать сорок, второй путь бывает свободен или занят?
— Свободен. Поезд в М. проходит «Ратомку» сорока пятью минутами позже. Таким образом, они не встречаются здесь.
— А товарные, балластные поезда? Можете вы мне сказать, были или нет в субботу такие поезда?
— Нет, таких поездов не было.
— Ну вот и все. Не будете ли вы любезны, голубчик, оказать мне и доктору гостеприимство на сегодняшнюю ночь? Мне не хочется ехать в М., я с удовольствием провел бы время до утра здесь.
Начальник станции просиял и засуетился.
— С радостью, ваше превосходительство, за честь буду благодарить. Только квартирка у меня неважная.
Через полчаса мы находились в комнате начальника станции «Ротомка».
Супруга его суетилась, приготовляя закуску столь неожиданным гостям.
— Ты, матушка, постарайся! — доносился до нас через тонкие стенки взволнованный шепот перепуганного начальника станции. — Знаешь ли ты, кто этот седой господин? Ведь это Путилин, знаменитый начальник Петербургской сыскной полиции.
Поведение моего славного друга, его внезапное решение остаться на ночь здесь, в этой унылой местности, были для меня абсолютно непонятны.
Путилин развязывал чемодан.
Прежде всего он отдал мне приказ:
— Запри дверь на ключ и никого не впускай, доктор!
Он вынул свой знаменитый гримировальный ящик, достал оттуда зеркало, краски, карандаши, парик, волосы для бороды.
И началось великое путилинское «таинство».
Точно под волшебными руками талантливого художника или скульптора лицо моего друга стало поразительно видоизменяться.
Один мазок краской… другой… вот — новые волосы, новая голова… вот вместо седых бакенбард — широкая всклокоченная борода.
— Хорошо, доктор?
— Чудесно, — искренно-восторженно вырвалось у меня.
С каждой секундой Путилин все более и более видоизменялся.
На меня глядело чужое лицо, лицо старого еврея, изможденного горем, страданием.
Эти впалые глаза, эти щеки, эти трясущиеся губы… О, никогда не забыть мне этой волшебной метаморфозы!