Да, «Броненосец «Потемкин» – истинный шедевр советской и мировой кинематографии, как и вышедший на экран почти одновременно с ним фильм «Мать». Эти два фильма первые в равной степени возвестили всему миру, что в стране трудящихся родился новый, революционный по форме и содержанию кинематограф, кинематограф, глубоко отличный от всего того, что делалось в кинематографии капиталистических стран.
И глубоко неправы те теоретики и историки киноискусства (в основном, буржуазные), которые на протяжении более двух десятков лет утверждали, что только с «Потемкина» началась советская кинематография, забывая при этом о «Матери», и что все, что создано в нашем кино после «Потемкина», во много крат ниже его. Как бы ни был велик «Потемкин», но это был только этап в развитии советского киноискусства. Этап, который во многом оплодотворил его, принес ему мировую славу… Искусство «Потемкина» не несло в себе ярких человеческих характеров, которыми так богат «Чапаев». «Чапаев» вот уже тридцать с лишним лет, из поколения в поколение народ наш смотрит почти с одинаковым волнением и будет еще, наверно, смотреть десятки лет.
Творческий принцип Эйзенштейна – монтаж аттракционов, построенный на «трех китах» типаж, монтаж, композиция, был, как мне кажется, прекрасен и уместен лишь в «Потемкине». В дальнейших фильмах – «Октябрь», «Старое и новое» – этот принцип неоднократно подводил их автора. И хотя эти фильмы были в свое время воспеты критикой, а впоследствии даже историками кино (очевидно, из-за авторитета «Потемкина»), зритель, народ, встретил их более чем прохладно.
Для примера хочу напомнить фильм «Старое и новое», который первоначально имел более обязывающее название «Генеральная линия». В этом фильме Эйзенштейн поставил перед собой благородную задачу – показать первые годы коллективизации и ее значение для нашей страны. К решению этой трудной и сложной задачи в художественном произведении он подошел все с тем же методом монтажа аттракционов, чем исказил и действительность, и характеры русских крестьян. Вспомним хотя бы кадры, где два бородатых мужика, два брата, распиливают поперечной пилой напополам свою собственную избу; или долгое, подробное любование быком-производителем при случке его с коровой; или ведущий образ картины – русскую крестьянку, колхозницу Марфу Лапкину. Более уродливого «типажа», чем эта женщина, трудно было подыскать.
Причем, ради справедливости, надо сказать, что ошибки Эйзенштейна в фильме «Старое и новое» шли не от нарочитого намерения исказить образ русского человека, а от непонимания им своего народа и окружающей действительности. В этом была его трагедия как художника.
Приступая к постановке «Октября», следующей своей работе после «Стачки», Эйзенштейн как большой художник, наверно, прекрасно понимал, что ему надлежит показать мировое значение Октябрьской революции и прежде всего показать в исторической правде народ, который самоотверженно свершил эту революцию.
На деле же, запутавшись в собственных теориях, он сделал фильм, похожий на конгломерат каких-то необыкновенных ракурсов, необычайных типажей и приемов монтажа. Через мир вещей Зимнего дворца (а не через человека), посредством ассоциативного монтажа, впервые примененного им еще в «Стачке», он попытался выразить значение революции, ее пафос и героику. В результате фильм, как музей, был перегружен ничего не говорящими зрителю вещами, а для революции и ее людей в нем не оказалось места, что, естественно, опять привело С. М. Эйзенштейна, несмотря на его добрые намерения, к полной неудаче.
Почти то же самое можно было наблюдать в фильме «Иван Грозный». Образ великого государя, собирателя и основоположника русского государства, предшественника Петра Великого, насквозь лжив, патологичен и оскорбителен для каждого русского, кто хоть в какой-то мере знает историю России. Эпоха XVI века извращена и в народе, и в архитектуре, и во всех своих деталях. Национального духа – никакого. Впечатление такое, что действие происходит где-то в Испании или Византии, но никак не на Руси…
Так иногда художник, в угоду своему «я», подчиняет и искажает материал, над которым он работает. С. М. Эйзенштейн любил и признавал больше всего себя в своем творчестве, а для большого советского художника, каким он был, этого оказалось недостаточно.
Ни сногсшибательный типаж, ни изощренная композиция кадра, ни ассоциативный монтаж не смогли сами по себе сделать последующие после «Потемкина» фильмы С. М. Эйзенштейна близкими и понятными народу. Нужен еще был Человек – образ, характер, а главное, нужно было душевное, сердечное и гражданственное (а не умозрительное) понимание исторического прошлого и современной действительности, чего у автора великого «Потемкина», к сожалению, не было…
Отказавшись от постановки «Мертвых душ», я немало потратил времени и энергии на поиски сценария. Хотел сделать фильм о строителях Московского метро. Вел переговоры с Евгением Габриловичем (его я хорошо знал по совместной работе в театре Мейерхольда), с другими сценаристами и писателями. Но все почему-то не получалось, не выходило, было малоинтересно, а самое главное – не отвечало тем творческим устремлениям, которые возникли у меня под влиянием «Чапаева» и «Встречного».
Я мечтал о таком сценарии, который, как и эти замечательные фильмы, мог бы ответить на чувства и мысли, какими тогда жили советские люди. Но подобного сценария, к сожалению, не было…
Шло время. Нужно было работать. И обязательно над современной темой. Мое внимание привлекло либретто К. Виноградской «Анка». Оно было написано для Михаила Ромма и уже год с лишним лежало на студии без движения. Ромм и ряд других режиссеров от него отказались.
Партийный билет
Действие «Анки» происходило в Научно-исследовательском институте физиологии. Какие-то странные профессора проводили там опыты с собаками, обезьянами, попугаями, кроликами.
Главными персонажами были Анка – лаборантка, маленькая, рыженькая девушка, и Павел – недавно приехавший из деревни рабочий, в обязанности которого входил уход за подопытными животными.
Одним из главных эпизодов либретто была «любовная ночь» Анки и Павла. Герой и героиня встретились весной, в институтском саду, в одной компании с животными и птицами, которых Павел для этого случая нарочно выпустил из клеток…
Вот как описывала К. Виноградская эту ночную сцену любви:
«…По саду, кувыркаясь в траве, играют собаки.
…Прыгают белые комки кроликов.
…Скользят шелковыми спинами кошки.
…Повиснув на ветке, делает бесконечные солнечные сальто обезьяна.
…В темной листве вниз головой висит белый попугай.
Мерное покачивание деревьев.
Ночной трепет листвы.
Догоняющие друг друга тени.
Прыжки охоты, зовы, погони…
Аттическая ночь…
Рай…
Двое под деревом, темные могучие узлы ствола, путаница веток, прорези серебряного неба. Павел стоит, отпустив Анку, но она сама прижалась к нему. Ее шея сверкает в темноте. Она уже не отрывается. Она все слушает чужое сердце, эта глухая Ева. Ее руки отяжелели…»
Приведенный отрывок с достаточной ясностью объясняет и направление, в котором автором был задуман сценарий, и причины, заставившие многих режиссеров от него отказаться.
Это было не то, что я искал, но, внимательно перечитав либретто, я увидел в нем одну интересную линию, которая существовала только в зародыше…
Анка по просьбе Павла рекомендует его в комсомол, но, узнав, что он из кулаков, тут же бежит в райком исправлять свою ошибку.
У меня мелькнула мысль о враге, который, пользуясь излишней добротой и доверчивостью простых советских людей, хочет пробраться в партию, дабы ему свободней было осуществлять свои диверсионные замыслы…
И вот я и Виноградская срочно выехали в дом отдыха «Абрамцево». Здесь мы вместе написали совершенно новый сценарий. Мне очень помогло то, что в течение трех лет я жил в рабочем районе города – в Симоновской (сейчас Ленинской) слободе, в исконно рабочей семье и очень хорошо знал быт и характеры представителей рабочего класса Москвы 30-х годов.
Образ семьи Куликовых был целиком взят из быта «Симоновки».
Теперь сюжет сценария развивался так:
…На Москве-реке яркий и красочный первомайский карнавал. В веселую компанию заводской молодежи «случайно» проникает скромный, простой и обаятельный парень – Павел Куганов. Он рассказывает, что приехал в Москву с одного из крупных северных строительств «искать счастья» учиться, работать. У Яши – секретаря комсомольской организации завода, влюбленного в молодую работницу Анку, в эту радостную ночь особенно хорошее настроение. Он решает помочь Павлу получить работу на своем заводе.
И вот Павел работает в одном цеху с Анкой и Яшей. Все хорошего мнения о Павле. Он ударник. По рекомендации Яши его принимают в партию. Постепенно происходит сближение Павла и Анки. Куганов женится на Анке и на правах ее мужа входит в рабочую семью. Яша теряет любимую девушку.
Для него это тяжелый удар. И Яша уезжает в Сибирь. Между тем отличной работой и примерным поведением Павел Куганов стремится завоевать доверие, чтобы попасть на секретный военный завод, где директор брат Анки – Андрей Куликов.
Постепенно зрителю становится ясно, что Куганов – личность подозрительная.
Резидент одной из иностранных разведок поручает Павлу срочно раздобыть партийный билет, принадлежащий женщине. Павел передает резиденту партийный билет своей жены.
Женщину, пытавшуюся поэтому билету проникнуть в здание МК партии, задерживают органы безопасности.
«Партийный билет». Киноплакат
В парторганизации завода разбирается дело Анны Кугановой, потерявшей свой партбилет. Павел – ее муж – выступает на партбюро с горячей речью о бдительности. Он требует исключения своей жены из партии.
Анка в отчаянии. Она не теряла билета, кто же мог его взять или… или украсть? Анка начинает сомневаться в Павле. Между тем Павел с помощью брата Анки уже перевелся на военный завод…