Виктор Гусев – постоянный соавтор Ивана Пырьева
Правда, создание кинокартин о современности, как показал опыт, – это путь более тернистый, более трудный, чем экранизация классики или съемка исторического фильма. В художественном произведении всегда легче говорить о прошлом, чем о настоящем. Всегда трудней создать художественно цельный образ человека, которого хорошо знает зритель, чем рассказать о людях, живших сто-двести лет назад. А еще труднее смотреть вперед, в будущее…
«Свинарка и пастух»
В 1940 году, раздумывая над неудачей моей только что вышедшей картины «Любимая девушка» и работая над экранизацией романа «Воскресение» Л. Н. Толстого, я часто посещал открывшуюся в то время Всесоюзную сельскохозяйственную выставку… Прекрасные павильоны и чудесные экспонаты убедительно говорили о тех переменах, достижениях, которых добилась наша страна.
На выставку съехались знаменитые хлеборобы, животноводы всех национальностей Советского Союза. Здесь были лучшие люди колхозов Севера, Юга, Востока, Сибири, Украины… Единой дружной семьей, нарядные и веселые, проходили они передо мной…
На выставке звучали песни всех народов нашей страны. Но меня, как русского, больше всего захватило тогда хоровое пение самодеятельных ансамблей Севера.
Видя все это, я понимал: прекрасная тема и красочный материал для будущего фильма… Но как к этой теме подступиться? С чего начинать? Где корень ее решения? Где сюжет?
Однажды в Палехском павильоне я купил небольшую шкатулку. На ней яркими красками в иконописной манере народных художников Палеха были изображены ангелоподобный пастух, играющий на свирели, и босоногая девушка с прутиком, в сарафане, пасущая поросят… И вот все вместе – и эта шкатулка, и люди выставки, ее радостная, дружная атмосфера, и песни русских северных хоров, и героический труд вологодских девушек-свинарок, о которых тогда много писали в газетах, – подсказало тему, сюжет и даже жанр будущего фильма «Свинарка и пастух». Сценарий его мы написали совместно с поэтом В. М. Гусевым.
Наша творческая дружба с Виктором Гусевым началась еще во время работы над «Конвейером смерти». После «Свинарки и пастуха» мы сделали с ним фильм «В шесть часов вечера после войны». В двух последних картинах впервые в кино была применена стихотворная форма диалога, которым Виктор Михайлович владел в совершенстве. Нас объединяло с ним общее стремление к романтике, поэтичности и даже, я бы сказал, к некоей сказочности. Именно в этой манере и в этом жанре нам хотелось и дальше делать фильмы о новой жизни нашей страны.
Мы с Виктором часто встречались, мечтали, думали. У нас были интересные планы, но его преждевременная смерть (он умер в 35 лет) прервала наше содружество. Приостановилось развитие намеченного нами жанра музыкально-поэтических народных комедий…
В становлении этого жанра, в создании картин «Свинарка и пастух» и «В шесть часов вечера после войны» большую роль сыграла жизнерадостная, эмоциональная музыка в то время еще очень юного, но весьма одаренного композитора Тихона Хренникова.
Съемки «Свинарки и пастуха» мы начали в феврале сорок первого года в одной из деревень Вологодской области. А в мае выехали в экспедицию на Кавказ. Места для съемок мы выбрали у самой стены Кавказского хребта, недалеко от Клухорского перевала, в чудесной долине Домбай. Съемки были очень сложные, так как всю съемочную и звуковую аппаратуру приходилось ежедневно поднимать на быках и ослах на высоту 2400 метров – к местам летних овцеводческих пастбищ. От непривычных атмосферных условий высокогорья у многих членов группы и актеров кружилась голова, болело сердце… Но природа на этой высоте была столь величественна и живописна, что, несмотря на трудности, мне хотелось обязательно снять ее для фильма.
Отсняв кавказскую натуру, мы в июне возвращались в Москву. Начало войны застало нас в поезде.
Помню, двадцать второго июня, рано утром, на одной из станций после Ростова к нам в купе зашел проводник вагона и тихим взволнованным голосом сказал: «Немец на нас войной пошел…» Мы все встревожились, но не поверили. И когда немного погодя увидели на проносящихся мимо станциях толпы возбужденного народа, проводы солдат, поняли, что это правда…
Приехав в Москву, я решил, что продолжать съемки нашего сугубо мирного фильма нет никакого смысла. Многие члены съемочной группы подали заявление о вступлении в ряды армии, получил повестку явиться в военкомат и я.
Поставив об этом в известность директора студии А. Н. Грошева, я на другой день утром уже был на сборном пункте. Однако, когда нас, «запасных», осмотрели, зарегистрировали и построили, чтобы отвести в казармы, во двор въехала легковая машина студии. В машине сидели А. Н. Грошев, заместитель председателя Комитета по делам кинематографии И. И. Лукашев и какой-то военный, оказавшийся помощником военкома Москвы. По указанию последнего, меня тут же «извлекли» из строя, посадили в машину и увезли на студию. Оказывается, было получено указание – съемки «Свинарки» во что бы то ни стало продолжать, а меня на время съемок забронировать.
Четыре месяца, в период вражеских воздушных налетов на Москву, мы снимали наш фильм. Ночами дежурили на крышах своих домов или охраняли от «зажигалок» построенные на натурной площадке студии деревянные декорации северного села, а утром продолжали съемки.
12 октября мы сдали «Свинарку» руководству Комитета, а 14-го срочно, вместе со студией, вынуждены были эвакуироваться в Казахстан.
«Свинарка и пастух». Киноплакат
«Свинарка и пастух» – моя любимая картина. Очевидно, потому, что рождалась она в грозное для Родины время. Рождалась в неимоверных трудностях. Говорят, что и матери больше всего любят тех детей, которых они рождают в муках…
Я люблю эту картину еще и потому, что она первая моя национально-русская картина – по своей форме и по своему духу. Именно эта картина, как мне кажется, окончательно определила мой творческий путь, который, уже в другом качестве, нашел в дальнейшем свое выражение и в «Сказании о земле Сибирской» и в «Кубанских казаках».
В суровые дни октябрьских торжеств 1941 года «Свинарка и пастух» демонстрировалась в кинотеатрах столицы и других городах Союза.
К сожалению, наша критика, очевидно, потому, что шла война, не напечатала тогда о «Свинарке» ни одного хорошего или плохого слова. Хотя в кулуарах Алма-Атинской студии («Мосфильм» был эвакуирован в Алма-Ату) видные режиссеры и кинотеоретики высказывали свое мнение: они считали «Свинарку» лубком, деревенским балаганом, дешевым зрелищем, словом, низменным искусством, далеко стоящим от истинных путей «высокого» кинематографа.
Из всех кинематографистов только один А. П. Довженко, находившийся в то время в Москве, прислал мне в Алма-Ату теле-105 грамму такого содержания: «Вы сделали восхитительную картину. Благодарю и поздравляю. Довженко».
А В. И. Немирович-Данченко и А. Н. Толстой, как руководители Комитета по Государственным премиям, выдвинули от своего имени фильм «Свинарка и пастух» на соискание Сталинской премии, которую он единогласно получил.
У зрителя «Свинарка и пастух» имела также большой успех, некоторые смотрели ее по десять раз. Я получил от людей разных профессий и возрастов сотни писем об этой картине. В каждом из них бойцы, колхозники, пионеры, ученые и рабочие благодарили наш коллектив за фильм, который, как писали они «… в дни грозной опасности для нашей Родины, в минуты уныния и усталости своими песнями, шутками, своей радостью и чистотой сердец помогал нам, поднимал наш дух, давал бодрость и силы для дальнейшей борьбы с врагом…». Так писали зрители.
А что же «дешевого» и «низменного» увидели в этом фильме, что оскорбило тонкий эстетический вкус некоторых критиков и моих товарищей по искусству?
Неужели то, что герои «Свинарки» по роду своей профессии имели дело с овцами, лошадьми, свиньями, поросятами и даже… да простят меня, с навозом?
Буржуазная критика писала тогда о фильме (прошедшем с успехом за рубежом под названием «Они встретились в Москве») следующее: «Трудно и почти невозможно связать поэтику и романтику этого русского фильма со свиньями…»
Нет ничего удивительного, что для буржуазного критика романтика, поэтичность и труд простого человека, каким бы он ни был, несовместимы. Но удивительно, когда этого не понимают люди искусства, воспитанные в стране трудящихся.
Эти же самые критики, а также и другие, говоря впоследствии о колхозных картинах, в особенности о «Кубанских казаках», обвинили нас в идеализации колхозной действительности, приклеили нам ярлык «лакировщиков».
Что касается «идеализации», то действительно форма и жанр, избранные мной и авторами сценариев Гусевым и Погодиным для выражения наших чувств и мыслей, были несколько необычны – условно романтические. Но разве романтическая идеализация находится в противоречии с нашей действительностью? Разве в жизни нашей страны не происходят сказочные превращения, когда скромные труженики становятся прославленными героями, свинарки, пастухи, лесорубы, хлеборобы, конюхи и шахтеры, совершая трудовые подвиги, становятся известными всей стране?
И разве у наших простых девушек и парней менее пылкие сердца, чем у отпрысков знатного рода Монтекки и Капулетти?..
Очевидно, критики, приклеившие к нашим картинам оскорбительные ярлыки, забыли, что искусство социалистического реализма не есть простое, серое копирование жизни.
«… Прекрасно то существо, – говорил Чернышевский, – в котором видим мы жизнь такою, какова должна быть она по нашим понятиям…»
Так вот, по нашим «понятиям», жизнь должна быть такой радостной и романтичной, какой мы показали ее с В. М. Гусевым в «Свинарке и пастухе», а впоследствии с Н. Ф. Погодиным в «Кубанских казаках».
Неплохо зная жизнь простых людей, их труд, их радости и невзгоды, я сознательно стремился опоэтизировать их в своих картинах. Стремился передать поэзию, лирику и пафос того нового, что нарождалось в нашей жизни. Лучшее в сегодняшнем дне всегда окрашено лучами восходящего солнца завтрашнего дня. Это, видимо, и есть романтизация жизни в искусстве.