Да, я люблю искусство праздничное, взволнованное, вскормленное живыми соками жизни, не стелющееся по земле, а тянущееся ввысь…
Я никогда не отрицал и не оспаривал права других режиссеров и сценаристов показывать жизнь такой, как она есть, – это их дело. Каждому, как говорится, свое. Но зачем же к тому, что мы делали из самых чистых гражданских побуждений, приклеивать оскорбительные ярлыки и отнимать у нас право показывать жизнь такой, «какой, по нашим понятиям и устремлениям, она должна быть».
Иван Пырьев
Между прочим, массовый зритель охотно шел смотреть наши картины, потому что он, как и мы, любит мечтать и радоваться. Об этом наглядно говорят и цифры. «Кубанские казаки» в первый год их проката посмотрели 52 миллиона зрителей, а «Свинарка и пастух», напечатанная тиражом более четырех тысяч копий, вот уже 25 лет не сходит с экранов нашей страны.
Оставшись, в связи с внезапной кончиной Виктора Гусева, без близкого мне автора, я стал думать над темой и материалом новой музыкальной картины. Возникли кое-какие сюжетные мотивы, навеянные моей предыдущей картиной «В шесть часов вечера после войны» и рассказом А. Куприна «Гамбринус», написанным еще в далеком 1906 году.
«Ничего! Человека можно искалечить, – пишет в конце этого рассказа Куприн, – но искусство все перетерпит и все победит».
Это была та основная мысль, которую мне захотелось воплотить в будущем фильме. Стал складываться рабочий сюжет. Выглядел он поначалу так: герой – молодой человек – возвращается с фронта. Из-за ранения не может продолжать работу в своей прежней творческой профессии. Сначала это был акробат цирка, затем эстрадный певец. Его подруга, и в прошлом постоянная партнерша, теперь работает с другим артистом. Ревность. Герой, чувствуя себя лишним, уезжает из Москвы на периферию. В одном из небольших городов он устраивается на работу в заводском клубе.
Будучи человеком талантливым, он создает из местной заводской молодежи самодеятельный ансамбль песни и пляски, ансамбль едет на Всесоюзный смотр в Москву. Его выступления имеют большой успех. Герой вновь обретает веру в свои творческие силы…
Однако вскоре я понял, что такой сюжет больших творческих возможностей не даст. Получалось очень уж мелко, без дыхания времени, без больших проблем, к тому же шаблонно, так как повторяло по сюжету ряд зарубежных картин. Словом, я стал думать о другом. Но все же где-то внутри, уже помимо моей воли, «сюжетик» продолжал расти, зреть, но уже в другом направлении.
Однажды на фронте я приехал с операторами-хроникерами в только что освобожденный нашими войсками после ожесточенных боев город Котбус на востоке Германии. Проходя по одной из улиц, мы вдруг услышали звуки рояля, доносившиеся из разрушенного и еще дымящегося здания. Мы пошли на звуки музыки, и она привела нас в подвал музыкального магазина. Здесь, в окружении небольшой группы бойцов, за одним из новеньких, стоящих в ряд роялей, сидел на ящике молодой сержант и проникновенно играл один из этюдов Шопена…
Вспомнив об этом сержанте, я решил сделать моего героя студентом Московской консерватории по классу фортепьяно, который из-за ранения руки вынужден будет оставить консерваторию и уехать в Сибирь. Почему именно в Сибирь?
Я уже упоминал, что родился в Сибири. Много лет не был я в своем родном краю. В последний год войны мне пришлось проехать по дорогам, где когда-то мальчиком я ездил с купцами-татарами по ярмаркам… Признаться, тех мест я почти не узнавал – настолько разительные перемены произошли здесь за эти годы.
Сибирский характер
Помимо детских воспоминаний; я знал Сибирь по рассказам своего деда, когда она была краем «кандалов и горя». Сейчас же я увидел могучий арсенал нашей Родины. Житницу хлебов. Край высокоразвитого животноводства и индустрии. Но самым ценным богатством Сибири были ее люди…
В годы первой мировой войны и во время Великой Отечественной я был на фронте, видел сибиряков в боях под Сморгонью и Вильно в 1916-ом, а в сорок пятом – в боях под Бреслау, Котбусом, во время штурма Берлина. В сорок первом сибиряки стали насмерть и отстояли Москву, сибирские полки – под командованием В. И. Чуйкова – долгие месяцы держали оборону Сталинграда и участвовали в разгроме отборных фашистских полчищ.
Я никогда не слышал и не читал, чтобы сибиряки отступали или сдавались. Героически сражаясь против превосходящих сил и техники врага, они умирали, но не сдавались.
Мужество и героизм сибиряков воспеты в песнях.
В Сибирь ссылались лучшие люди России: пугачевцы, декабристы, народовольцы, большевики. Они сыграли огромную роль в воспитании вольнолюбивого характера сибиряков. А просторы Сибири, повседневная борьба с суровой природой выработали в ее людях выносливость, отвагу и мужество.
В своих письмах сибирякам-литераторам А. М. Горький называл Сибирь «…огромной, чудовищно богатой страной, земля которой как будто все охотней открывает перед нами неисчерпаемые сокровища своих недр и неизмеримые запасы энергии ее мощных рек…».
Я всегда старался быть в курсе жизни моего родного края. Внимательно прочитывал каждую заметку или статью о Сибири, радовался успехам ее развития и мечтал когда-нибудь сделать о ней картину. И вот этот момент наконец наступил! Герой моего нового фильма будет, как и я, сибиряк. Он уедет в свой родной край, будет жить среди своего народа и, как талантливый музыкант, создаст о Сибири симфоническое произведение…
Чтобы симфоническая форма произведения была близка и доступна зрителю, мы с композитором Н. Крюковым (которого я уже на этом этапе привлек к работе) решили сделать ее ораторией – поэтический текст должен был выразить основную идею фильма.
Моя большая дружба с Николаем Николаевичем Крюковым началась еще в период работы над «Конвейером смерти». Это был весьма одаренный композитор и истинный энтузиаст киноискусства. Он, как никто, умел органически увязать музыку с шумовым оформлением фильма и сделать ее не иллюстративной, а активно воздействующей драматургической силой.
«Сказание о земле Сибирской»
Крюков написал музыку ко многим кинокартинам. Он безраздельно отдавал себя нашему искусству. Еще в 1932 году на маленькой, плохо оборудованной киностудии на старой Лесной улице Н. Н. Крюков, придавая большое значение шумовому оформлению художественных кинокартин, создал специальную звукооформительскую бригаду. В эту бригаду в качестве шумовиков Крюков вовлек целый ряд музыкально образованных молодых людей и вел с ними экспериментальную работу по поиску различной шумовой фактуры и органическому слиянию музыки с шумами. И надо честно признаться, что художественно-шумовое оформление наших картин в то время было на большой высоте.
Крюков вырастил целую плеяду звукооформителей и звукооператоров. Часть из них и поныне занимает в своей профессии ведущее положение. Между прочим, одним из первых шумовиков в бригаде был известный теперь писатель и драматург Борис Савельевич Ласкин. Он хорошо имитировал деревянными ложками конский топот, а на цинковом тазу весьма натурально воспроизводил дождь.
В течение долгих лет Н. Н. Крюков был музыкальным руководителем «Мосфильма». Благодаря его усилиям и беспрестанным хлопотам при Комитете кино был создан симфонический оркестр, большой хор, а на «Мосфильме» построена специальная тон-студия и создан прекрасно оборудованный шумовой кабинет.
Люди уходят и забываются, но славные дела их не должны быть забыты. Я вспомнил о Н. Н. Крюкове не только потому, что он как композитор работал со мной по «Сказанию…» и по «Идиоту», а как об одном из тех одержимых энтузиастов нашего искусства, чья энергия, труд и талант во многом способствовали становлению и развитию советской кинематографии.
На нашей киностудии много честных, хороших людей, которые вполне добросовестно работают там, где им положено. Они вовремя приходят в свой цех или отдел и вовремя уходят. И все-таки не они определяют творческое лицо студии, не они поддерживают тот вечный, неугасимый творческий огонь, который то тише, то ярче, но всегда горел и горит на студии, вдохновляя своим светом многих…
В живом и трепетном искусстве кино, полном своеобразной романтики, от каждого, кто с ним соприкасается, требуется полная отдача сил и сердца. В кино нельзя работать равнодушно, формально, не любя его, не радуясь его успехам и не переживая горько его неудачи.
Равнодушие – самая большая опасность нашего искусства. Вот почему я с безграничным уважением вспоминаю о тех людях студии, которые, не принадлежа как будто к категории творческих работников, были беспредельно преданы нашему кино. Они всегда были его истинными энтузиастами. Таких людей мы называли одержимыми. Их на студии не так уж мало, наверно, и сейчас. Но о некоторых, кого я знал по совместной работе в съемочных группах или по работе в цехах, мне хочется сказать несколько слов.
Начну с А. А. Кульганек. Она пришла в кино совсем юной девушкой, еще на заре его зарождения. Начав работать в полукустарной кинолаборатории, Аннушка, так мы ее называли, стала одним из лучших, если не лучшим мастером монтажа в советском кино. Через ее маленькие, изящные, но необычайно ловкие руки прошло около сотни различных художественных картин. Она воспитала и выучила трудному, кропотливому делу монтажа не один десяток девушек. Всегда аккуратная, в белоснежном накрахмаленном халате, Аннушка появлялась в своей монтажной рано утром и уходила из нее, как правило, поздней ночью. Она сияла от радости, если по картине шел хороший материал, и глубоко переживала и даже обижалась, если какая-нибудь сцена была снята неудачно.
Невзирая на высокое звание и положение режиссера, она при просмотре материала высказывала ему свое мнение и зачастую чуть ли не со слезами просила переснять плохую сцену или доснять какой-нибудь необходимый для лучшего монтажа сцены кадр.
Аннушка была самым строгим и объективным критиком каждого снятого эпизода и всей картины, над которой она работала.