Она – в силе воздействия на зрителя яркой художественной формой, близкой и понятной миллионам.
С самого начала и до конца фильм должен владеть вниманием и чувствами зрителя.
В зависимости от жанра фильм должен потрясать зрителя драматизмом действия или смешить комедийными положениями, обогащать знаниями или поражать открытием яркого человеческого характера.
Мы же чаще всего рассказываем зрителю то, что он сам не хуже нас знает. Причем рассказываем длинно, примитивно, без юмора, без полета фантазии, иногда даже без темперамента – уныло и прозаично…
В этом, я думаю, одна из главных причин того, что за последнее время между нашим искусством и зрителем образовался некий разрыв, образовались «ножницы»…
И вот вместо того чтобы понять и глубоко проанализировать причины такого разрыва и сделать соответствующие выводы, в нашей кинематографической печати и на творческих пленумах и конференциях стали раздаваться голоса, что зритель де наш в массе своей еще не дорос до понимания многих наших картин, а особенно картин «новаторских», «интеллектуальных»…
Несколько лет назад я был на одном из народных кинофестивалей в Сибири, где были не только просмотры новых картин, но и многолюдные зрительские конференции, дружеские встречи и беседы с рабочими, колхозниками, причем, беседы эти велись не только в официальной обстановке, но и в домашней, располагающей к большей откровенности и душевности.
В этих беседах разговор со зрителем о наших фильмах, о киноискусстве шел, что называется, лицом к лицу. Собеседники смотрели в глаза друг другу и говорили то, что думали. И здесь, как нигде раньше, мне стало понятно, как напрасны и несостоятельны опасения, что наш зритель «не подготовлен».
Передо мной был вполне квалифицированный ценитель нашего искусства, который искренне любил его, много знал о нем, много видел. Он хорошо разбирался в творческих замыслах, в изобразительном решении и в актерском исполнении. Оценки картин были разные, но в общем они во многом совпадали с теми, какие мы давали им на наших худсоветах, конференциях, а иногда даже более глубокие, более откровенные и резкие.
Все это говорит о том, что зритель у нас культурный, умный, и нам нужно не отмахиваться от его мнения, а прислушиваться к нему, глубоко уважать и изучать его.
Вместо этого некоторые наши критики и режиссеры в связи со схоластической дискуссией об «интеллектуальном кино» и беспокойством за частое несовпадение их оценок целого ряда картин с оценкой широких кругов зрителей впали в другую крайность. Они стали помышлять о специальных пояснениях зрителю «мудреных», якобы новаторских картин, и дошли даже до того, что стебли настаивать на открытии для наиболее «интеллектуальных» зрителей специальных кинотеатров. То есть, попросту говоря, предлагали разделить советского зрителя на «элиту» и «массу». При этом кое-кто из весьма ученых кинотеоретиков стал утверждать, что киноискусство не обязательно должно быть общедоступным и массовым…
Самое странное, что такая идея пришла в голову не кому-либо из людей посторонних для нашего искусства, а тем, кто занимается его теорией, кто анализирует его опыт. И родилась такая идея в стране, где более половины населения имеет среднее образование, где тринадцать миллионов людей участвует в художественной самодеятельности!.. А один весьма эрудированный в теоретических вопросах кино товарищ выступил в то время в печати с предложением зрителю следить не за сюжетом фильма (поскольку сюжет стали отрицать, ратуя за «Дедраматизацию») и не за поступками и мыслями героя (по теории «дегероизации» герой тоже был взят под сомнение), а следить за движением и ракурсами съемочной камеры и домысливать, что обозначает тот или иной ракурс, та или иная замысловатая композиция… Одним словом, вместо увлекательного художественного произведения зрителю предлагалось что-то вроде ребуса или кроссворда.
«Советский зритель, – бодро восклицал этот товарищ, – должен не праздно сидеть в кинотеатре, а думать и работать!»
Но зритель не желает в кино «работать», разгадывая ребусы и кроссворды. Он хочет увидеть на экране что-либо красивое, чистое, или, наоборот, злое. Хочет узнать что-либо интересное, новое. Хочет посмеяться, а может, погрустить и даже поплакать… А придя домой отдохнувшим, просветленным, он хочет поделиться с соседями или друзьями мнением о только что увиденной картине, рассказать им, каких интересных, мужественных или смешных и забавных людей он видел, что нового узнал, – какие смешные реплики или веселые песни услышал, и т. д. и т. п.
А иные товарищи хотят видеть в кинематографе только средство воспитания и агитации.
Нет! Наши картины должны не только воспитывать своим содержанием, но и увлекать зрителя яркой, занимательной формой, богатством человеческих характеров, созданных глубоко правдивой игрой актеров, мастерским изображением красоты природы, красотой национальных особенностей быта, обычаев и фольклора народов нашей Родины.
Поиски формы, адекватной содержанию, создание фильмов высокой занимательности, которые бы дали зрителю радость и познание, являются вторым ответственным моментом в творчестве режиссера.
Третий момент – возможно, менее ответственный, но, несомненно, наиболее волнующий. Он относится к тому периоду, когда фильм готов, когда он идет на экране и когда его впервые смотрит массовый зритель.
В дни премьер я всегда хожу по кинотеатрам, где идет мой фильм. Сидишь, бывало, среди зрителей, стараясь быть неузнанным, и жадно прислушиваешься к тому, как они реагируют на ту или иную сцену. И ужасно при этом волнуешься. Здесь, именно здесь, как ни на одном просмотре, пусть самом высоком и ответственном, испытываешь подлинный трепет, следя за ходом зрительского восприятия. Здесь замечаешь малейшие недостатки, краснеешь за них, радуешься, если какая-нибудь сцена принимается так, как ты ее задумал, и огорчаешься, когда она не доходит. Выходя из кинотеатра, погрузившись в поток зрителей, нарочно идешь медленно, иногда останавливаясь, чтобы услышать короткое замечание, уловить реплику о картине, увидеть выражение лица говорящего. Как часто после таких просмотров в гуще зрителей, после их метких и глубоко верных замечаний хочется переснять или хотя бы монтажно исправить неудачную сцену. И многое дал бы за то, чтобы кое-что сократить… но, увы, сделать это уже невозможно.
Кино – это не театр, где от спектакля к спектаклю можно делать поправки. Не музыкальная партитура, которую можно изменить или дополнить. Не роман или повесть, куда писатель может в последующем издании внести свои коррективы. Фильм снимается единожды и навсегда! И в момент выхода на экраны столицы он одновременно идет в ста городах, и смотрят его сразу сотни тысяч людей.
Это обстоятельство резко отличает работу кинорежиссера от других творческих профессий и еще раз подтверждает его право на самостоятельность как художника.
Профессия кинорежиссера требует снайперской точности всех, абсолютно всех творческих «выстрелов», произведенных в картине. Безукоризненной отделки ее художественных и технических компонентов, без возможности предварительной проверки их на зрителе. Вот почему в момент создания фильма режиссер как бы является полномочным представителем зрителя на съемочной площадке. А это требует от него совершенного владения профессией, особенного чутья к правде и красоте, умения всесторонне понимать действительность, знания глубины человеческих характеров, идейной убежденности – и много, много такого, о чем коротко не скажешь.
Кинорежиссер должен хорошо разбираться в вопросах драматургии. Вместе с тем он обязан следить за всеми новейшими техническими возможностями нашего искусства и внедрять их в практику своей работы. Ему должно быть близко и понятно актерское мастерство – ведь именно он помогает актеру создать образ, подсказывает ему нужный путь и, репетируя, направляет его.
Умение выбрать кадр, построить совместно с оператором его композицию требуют от режиссера знания законов живописи и графики. Режиссер должен уметь монтировать свой фильм и быть хорошим организатором творческого процесса создания кинокартины – организатором настойчивым, упорным, терпеливым, а иногда, если необходимо, то и дипломатичным…
Творчество режиссера кино поистине необычайно увлекательно и многогранно. Он вдохновляет сценариста замыслом или яркой мыслью. Он вдохновляет? художника, поэта, музыканта на создание образов средствами выразительности разных искусств. Он едет в далекие края изучать жизнь, быт, выбирать места натурных съемок. Он, как педагог, настойчиво репетирует с актерами, отрабатывая тончайшие психологические нюансы. Он изучает в архивах и музеях исторические документы, беседует с консультантами. На съемочной площадке – на натуре или в павильоне – он командует тысячной массовкой, вдохновляет людей, увлекает их, а иногда, если нужно, и развлекает, чтобы расположить к себе и добиться нужного результата…
И всюду и везде режиссер должен быть неутомимым, энергичным, всюду и везде быть впереди, являя образец выдержки, терпения и настойчивости. Режиссер должен показывать пример дисциплины и аккуратности, быть пропагандистом великой любви и уважения к нашему великому искусству и ярым защитником его высоких принципов.
Труд режиссера – это тяжелый труд, но труд вдохновенный, увлекательный, требующий больших знаний, и прежде всего знания жизни. Причем творчество режиссера может иметь цену и быть успешным только в том случае, если оно тесно, неразрывно связано со своим народом и воодушевлено его передовыми устремлениями. Это даст ему возможность увидеть не только плохое в нашей жизни, а прежде всего – хорошее, светлое. И я бы даже сказал больше. Истинная сила режиссерского таланта не только в том, что он знает, как построить драматургию сценария, мизансцену или как надо работать с актером, как создать необходимую атмосферу эпизода, а прежде всего в том, любит ли он жизнь и человека, любит ли свой народ и все то новое, что происходит в жизни его страны.