«Стихотворения Ивана Никитина» 1859 г. продолжали мастерски освоенные им жанрово-психологические картины семейно-бытового уклада народной жизни. Подобные сюжетно-повествовательные стихотворные очерки стали динамичнее, язык автора и его персонажей более художественно детализированным и нередко афористичным, ритмико-организационная структура — разнообразней, а общий, пафос таких вещей содержал уже не только заряд нравственный, но отчасти и социальный.
В этом отношении особенно колоритна маленькая новелла «Ехал из ярмарки ухарь-купец…». «Удалой молодец» с молчаливого согласия престарелых родителей соблазняет на деревенском гульбище их девку-красавицу. Стихотворение с сюжетной стороны банально, но выполнено живописно, в первой части музыкально-игриво — «как будто само родилось из тальяночных наигрышей» (Евг. Евтушенко). На этом можно было бы закончить разговор об «Ухаре-купце», если бы не пронзительный драматический аккорд, который его заключает: «Кем ты, люд бедный, на свет порожден? Кем ты на гибель и срам осужден?» — две строчки, взрывающие заурядность происходящего, заставляющие вздрогнуть читателя, почувствовавшего обыденную тоску жизни простолюдина.
«Тоска его звучала в стихах энергией великого народного духа, силой энергичных своих слов, пережитых всем сердцем», — писал о Никитине Иван Бунин. Эти слова можно отнести и к другим произведениям нового сборника особенно к «Старому слуге» и «Дедушке». В первом стихотворении рассказана щемящая история безропотного старика, обвиненного в краже барской серебряной ложки; всю жизнь гнул спину верный слуга на господ, но вот попал в немилость:
Плакал бедняк, убивался,
Вслух не винил никого:
Раб своей тени боялся,
Так напугали его.
Прогнанный и поруганный старик залил обиду вином и замерз на пути в родное село. Бесхитростно и несколько даже дидактично в простой этой притче вспыхивают стихи большого общественного накала: «Господи! горе и голод… Долго ли чахнуть в тоске?..» Или: «Волюшка, милая воля, Где же твой свет запропал?..» — в таких строках созревала антикрепостническая лирика автора «Постыдно гибнет наше время!..», «Тяжкий крест несем мы, братья…» и других бунтарских произведений, скрытых от читателей почти на полвека.
Влечение к старым и малым героям-беднякам — характерная примета творчества поэта, можно сказать, крайние полюса его видения народной драмы. И первое место в этом ряду занимает «Дедушка»:
Лысый, с белой бородою,
Дедушка сидит.
Чашка с хлебом и водою
Перед ним стоит.
Бел, как лунь, на лбу морщины,
С испитым лицом.
Много видел он кручины
На веку своем.
«Дедушка» не одно десятилетие включался в школьные хрестоматии и заучивался наизусть, воспитывая в разных поколениях сострадание к немощной старости; к сожалению, подобные вещи потом исчезли из учебников, постепенно, увы, таяло в людях и милосердие, разумеется, дело тут не во всесильности искусства, но верно и то, что небрежение к его нравственно-историческим урокам даром не проходит…
Патриархальный мотив в «Дедушке» нисколько не нарушает и сегодня его человеческого и художественного обаяния, которое пленяло в свое время Н. А. Добролюбова, а позже многих русских критиков и писателей.
О детстве Никитин писал меньше — и это понятно: ему самому не довелось испытать полноты счастья ранних лет. Однако тема эта присутствует и в сборнике 1859 г. Лучшее ее выражение — стихотворение «Детство веселое, детские грезы…». Трудно удержаться, чтобы не привести отрывок из этой «песни», наполненной незатейливым крестьянским бытом и музыкой «страшной» сказки, которую няня рассказывает своему «соколику»:
Прогнали сон мой рассказы старушки.
Вот я в лесу у порога избушки;
Ждет к себе в гости колдунья седая —
Змей подлетает, огонь рассыпая.
Замер лес темный, ни свиста, ни шума.
Смотрят деревья угрюмо, угрюмо!
Сердце мое замирает-дрожит…
Зимняя вьюга шумит и гудит.
Такая пленительная непосредственность дается только большому художнику, влюбленному в «малый» человеческий мир. Сохранилось немало воспоминаний воронежцев, передающих, как добр и естествен был поэт в общении с ребятами. «Когда мы с матерью бывали у Никитиных, — рассказывает А. А. Зубарев, — я заходил к Ивану Саввичу в комнату. Он любил детей; я был светловолосый, и Иван Саввич звал меня «седым». «Ну, седой, пей чай!» — скажет, бывало, мне и поставит передо мной стакан чая на стол…» Если собрать вместе подобные мемуары, получится неожиданная любопытная книжка о Никитине-педагоге, впрочем, он таковым и являлся и в своем творчестве, и в работе содержателя магазина-библиотеки, и в личной жизни, когда навещал близких друзей и родственников, одаривая их чад гостинцами или беседуя с ними как с равными. Известный русский педагог и литератор Виктор Острогорский в свою книгу «Русские писатели как воспитательно-образовательный материал для занятий с детьми и для чтения народу», наряду с соответствующими произведениями Л. Толстого, И. Тургенева, Т. Шевченко, счел нужным включить тематически подходящие стихотворения И. Никитина, который, по его мнению, «принадлежит к числу лучших наших писателей…».
Большинство созданий Никитина о детях — будь то «Утро на берегу озера», «Лесник и внук», «Воспоминание о детстве», «Помнишь? — с алыми краями…» — «подгорчены» невесёлыми думами.
Говоря о третьей книге Никитина, невозможно пройти мимо рассыпанных в ней прекрасных среднерусских пейзажей. Некоторые из прежде написанных им картин подверглись серьезной переработке.
«Признаюсь Вам, — писал поэт Н. И. Второву в период подготовки нового сборника, — я почти ничем не доволен; что ни прочитаю, — все кажется риторикою». Через месяц вновь настаивает: «Не браните меня за некоторые поправки: в другом, т. е. в прежнем, виде я не согласился бы ни за какие деньги представить мой труд на суд публики». Как ни относиться к этому, а было немало противников такой переделки (среди них Н. А. Добролюбов), поэт в большинстве своем выиграл в своей работе над уже прозвучавшим в печати словом. К примеру, старые варианты знаменитых «Утро», «Полно, степь моя, спать беспробудно…» явно бледнеют перед новыми редакциями.
Об «Утре» мы уже упоминали. Но, пожалуй, первым наиболее проникновенно сказал о нем Иван Бунин. «Красота ранней зари передавалась им так, — писал автор «Листопада», — что все стихотворение было как бы напоено ее росами, крепкой утренней свежестью, всеми запахами мокрых камышей, холодком дымящейся алой реки, горячим блеском солнца… И вместе с солнцем звенело веселым кличем:
Не боли ты, душа! отдохни от забот!
Здравствуй, солнце да утро веселое!»
Поэт выстрадал эту радость восхода, его воспевает не созерцатель, а рабочий человек — не случайно он бросает свой взгляд на небо и землю или утром, или вечером, подмечая всю диалектику души природы. В красках «Утра» нет вычурных оттенков, поэт жаден в цвете до целого, естественного — того, что видит хлебопашец, а не сочинитель, отсюда приверженность чуть ли не к постоянным, фольклорным эпитетам: вода — зеркальная, свет — алый, роса — серебристая и т. п. Метафорические средства расходуются экономно, тактично: «по кудрям лозняка», «макушки ракит» — и особенно впечатляет наивно-доверчивое: «И стоит себе лес, улыбается». Особая прелесть в «растянутых» возвратных глаголах, создающих эффект движения в пространстве: «Белый пар по лугам расстилается»; «Пронеслись утки с шумом и скрылися»; «Рыбаки в шалаше пробудилися». Перед нами поэт-композитор с замечательным слухом: «Дремлет чуткий камыш. Тишь…» — примеры ненавязчивых аллитераций и ассонансов можно легко умножить. Это и другие стихотворения, действительно, полны гармонии звуков — недаром на слова Никитина создано только в дореволюционное время около ста различных музыкальных сочинений. Его творчество вдохновляло и советских композиторов (к примеру, очень была популярна в 20-е годы «Встреча зимы» Р. М. Глиэра).
Специалисты давно заметили живописность слова автора «Утра», не раз сравнивали его лучшие пейзажные вещи с реалистическими картинами Саврасова, Шишкина, Левитана. «Среди старой школы я не знаю ни одного, не исключая и Лермонтова, слова которого были бы так насыщены красками, как у Никитина, — не без доли увлечённости замечал в 1927 г. писатель и критик Л. Н. Войтоловский. — Некоторые его стихи могут быть прямо перенесены на полотно».
Вслушайтесь и всмотритесь:
По всей степи — ковыль, по краям — все туман.
Далеко, далеко от кургана курган;
Облака в синеве белым стадом плывут,
Журавли в облаках перекличку ведут.
Высоко-высоко в небе точка дрожит,
Колокольчик веселый над степью звенит,
В ковыле гудовень — и поют, и жужжат,
Раздаются свистки, молоточки стучат;
Средь дорожки глухой пыль столбом поднялась,
Закружилась, в широкую степь понеслась…
На все стороны путь: ни лесочка, ни гор!
Необъятная гладь! неоглядный простор!
Представляя это дышащее вольным воздухом место из никитинской «Поездки на хутор», известный литературовед И. Н. Розанов не без пылкости утверждал: «Как поэт-пейзажист Никитин вряд ли имеет себе равных в русской поэзии». С такой точкой зрения можно спорить, но, согласимся, многочисленность подобных восторженных оценок весьма показательна.
В книгу 1859 г вошли, кроме отмеченных, немногие откровения о природе («Перестань, милый друг, свое сердце пугать…», «В темной чаще замолк соловей…», «Помнишь? — с алыми краями…» и др.), но их строгий выбор, ювелирная отделка ранних, бывших еще несовершенными стихотворений говорили о приходе в поэзию зрелого мастера со своим окрепшим демократическим мировоззрением и индивидуальным почерком. Эволюция его творчества явно проходила по линии отказа от метафизических, консервативных и подражательных элементов в сторону реализма, народности и самобытности. Никитин самостоятельно шел по пути, названному позже в литературе некрасовским. Процесс этот еще окончательно не завершился, встречались в книге и вещи «вчерашние», которые, конечно же, не остались незамеченными критиками-современниками.