ься корреспонденциями, что чрезвычайно обидело кадета. 18 декабря 1858 г. Фединька написал де Пуле еще откровеннее: «Когда будете видеться с Никитиным и Придорогиным, — просит он, — кланяйтесь им от меня и что-нибудь такое скажите, если не забудете, будто я в каждом письме… и т. п.». И это не единственная оговорка об отчужденности. Еще один показательный штрих: оставив в Воронеже свою библиотеку, Берг не доверил ее распродажу щепетильному и аккуратному в коммерческих делах Никитину. Эти и другие многозначительные детали заставляют усомниться в искренности воспоминаний Берга о Никитине, в которых он, в частности, писал: «Я любил его безотчетно, от всего сердца…» — и припоминал вечера, когда поэт читал ему свои стихи и глядел «с любовью» на молодого слушателя. Здесь больше желания Фединьки примазаться к славе Никитина, нежели правды.
И. С. Никитин
И. С. Никитин в молодости
А. В. Кольцов
Здание Воронежского духовного училища, где в 1833–1839 гг. учился И. С. Никитин. Фотография начала XX в.
Здание Воронежской духовной семинарии, где в 1839–1843 гг. учился И. С. Никитин. Фотография начала XX в.
Автограф стихотворения И. С. Никитина «Уж не я ли тебя, милая, упрашивал…», написанного в 1854 г.
Дом (на втором плане) в Воронеже, где в 1846–1861 гг. жил И. С. Никитин. Фотография начала XX в.
Иван Алексеевич Придорогин, купец, друг поэта
Антон Родионович Михайлов, купец, друг поэта, издатель его сочинений. 1869 г.
Петр Иванович Бартенев, историк, археограф, библиограф, знакомый поэта
Николай Павлович Курбатов, компаньон И. С. Никитина по книжному магазину, с женой Александрой Антоновной (урожденной Михайловой). 1859 г.
Воронеж, Кирочная ул. (ныне Никитинская). Фотография конца XIX в.
Некоторые друзья Ивана Саввича относились к Бергу настороженно. Так, Н. С. Милашевич однажды отозвался о кадете: «…твердой почвы у него нет…», высказывая тем самым недоверие к его общественному балансированию и довольно смутному этическому лицу. В 1871 г. де Пуле назовет своего бывшего воспитанника «свиньей на Парнасе».
Переписка Берга с де Пуле примечательна, как уже говорилось, тем, что Никитин с ее помощью мог быть в курсе всех новостей политической и литературной жизни Москвы и Петербурга, получать в рукописях запрещенные произведения, знать о делах и планах своих знакомых и корреспондентов — А. Н. Афанасьева, П. И. Мельникова-Печерского, П. И. Бартенева, Л. П. Блюммера…
Алексей Сергеевич Суворин. Многое в этом молодом способном земляке-разночинце привлекало Никитина: его несладкое детство в семье бывшего солдата — участника Бородинского сражения, в деревянном, под солому крытом домишке которого росло девять детей, упорное постижение грамоты сначала у пономаря, потом в захолустном уездном училище, с обязательными розгами, а затем уже овладение науками вперемежку с муштрой в Воронежском кадетском корпусе. Военную лямку этот молодой человек тянуть не захотел, а, выдержав экзамен на звание учителя истории и географии, преподавал в родном уездном училище и девичьих пансионах, успешно пробовал свои силы как поэт-переводчик и журналист. Всем был хорош 25-летний упрямец: умен, на жизнь смотрел смело и трезво, явно пробивался в нем и писательский талант… Позже он покинет провинцию, будет редактировать широко известное «Новое время», станет крупнейшим издательским воротилой-миллионером. А ведь когда-то, добираясь пешком из села до города, он бережливо перекидывал через плечо ботинки, чтобы их не бить понапрасну…
Для контраста судьбы А. С. Суворина еще одно высказывание о нем: «Человек он гнилой и между нами, кроме гнили и ржавчины, другого следа по себе не оставит. Мог ли Никитин, так его любивший, предполагать это». Даром провидца М.Ф. де Пуле не обладал, но в данном случае! (а это его слова) попал, как говорится, в самое нутро. В последние годы оно «просвечено», но явно недостаточно: есть попытка восполнить этот пробел в США (книга Эффи Амбер «Карьера Алексея Суворина»), однако до полного его портрета еще далеко.
Нас эта противоречивая фигура интересует в ту пору, когда она появилась перед Никитиным в 1859 г. Суворин вспоминал: «Около М. Ф. де Пуле группировался небольшой литературный кружок, в котором участвовал поэт Никитин, с которым я дружески сошелся и виделся почти ежедневно в его магазине, заходя туда с уроков, а раза два в неделю, когда уроки были до обеда и после обеда, жена приносила мне обед в его книжный магазин, так как квартира моя была очень далеко от центра города…»
Суворин не только читал в книжной лавке интересующую его литературу, но и приносил ее хозяину запрещенные издания — герценовские «Полярную звезду» и «Колокол». Здесь родилась идея выпуска литературного сборника «Воронежская беседа». Душою этого необычного для провинции предприятия были де Пуле и Никитин. Первый писал для него статью об А. В. Кольцове, второй — «Дневник семинариста» и поэму «Тарас». А. С. Суворин создавал свои первые крупные вещи — повесть «Черничка» и рассказ «Гарибальди», вскоре заставившие говорить об их авторе как о подающем надежды писателе.
Суворину были не безразличны заботы поэта о своем магазине, ему часто представали будничные сценки торговли. Одну из них он описывал так: «Вы Никитин?» — спрашивали его, пристально оглядывая… с головы до ног. — Я-с, — отвечал он обыкновенно. — «Ммм… да-с… Скажите… стихи-то это вы пишете? Вот это стихотворение (господин называл) как хорошо!» — Не думаю-с, — отвечал Никитин: — оно довольно пошло. — «Что вы — помилуйте!.. Могу вас уверить…» и так далее в том же роде. Часто случалось, что после подобного выступления господин вынимал из кармана тетрадку своих собственных стихов и, мало заботясь о том, приятно ли их слушать Никитину, начинал обыкновенно декламировать по целым часам…» Покупатели угощали поэта местными новостями: в Воронеже танцует «чудо природы», знаменитая мексиканка Юлия Пострана, лицо и тело которой покрыты густыми волосами, на театре прескверно поставили «Гамлета», в городе вышел первый номер журнала «Филологические записки» — невидаль не только для провинции, но даже и для столиц, к несчастью для здешних барышень «ушла артиллерия», купечество готовится открыть на площади памятник И. А. Придорогину…
Никитин реагировал на происходящее спокойно-иронически. Вот Иван Иванович Зиновьев опубликовал (под псевдонимом) в «Русском слове» статейку, где, между прочим, говорится о пышном бале купца Петрова, данном по случаю свадьбы его сына. Подписчики никитинской читальни рвут из рук сенсационный номер журнала. «Как!!! целое сословие марать!!! — комментирует скандал в купеческом семействе Никитин. — Нет, врешь, г. сочинитель, ты, брат, не прячься, а выходи на свет, мы тебе покажем зорю». — «О глушь, родимая глушь, как ты похожа на дождевую стоячую лужу, — с горечью улыбается Иван Саввич, — посмотришь — в ней отражается и небо и красноватое облако, но стоит только плюнуть в эту покойную, сонную воду — все пропало, и начнет подниматься кверху всякая дрянь».
Поэт на собственном опыте часто убеждался в непредсказуемости агрессивного поведения не только здешних обывателей, но и просвещенных администраторов. В апреле 1860 г. затеял он с де Пуле публичное чтение в пользу нуждающихся литераторов и ученых. То-то шуму было! «Да ради какого черта заплачу я рубль серебром, — говорил один господин, — в пользу каких-то литераторов, этих темных личностей, написавших в последнее время столько мерзостей против нашего дворянского сословия?..».
В экзаменной зале кадетского корпуса яблоку негде было упасть — еще бы! — провинция такого раньше никогда не знала, лишь двумя месяцами ранее подобные публичные чтения впервые в отечественной литературе прошли в столице. Под сводами чинного зала звучали строки Жуковского, Пушкина, Гоголя, Тургенева… Среди прочих выступавших, одна из первых, пожалуй, в российской провинции, а может быть, и вообще в России публично декламировала стихи женщина! Это была Е. А. Лидерс (сестра выдающегося зоолога и географа Н. А. Северцева), прочитавшая некрасовское стихотворение «В деревне». Но все-таки наибольший успех выпал на долю Никитина. Кроме любимого им кольцовского «Леса» он исполнил свое новое стихотворение «Обличитель чужого разврата…», причем по настоянию публики последнюю вещь повторил под гром аплодисментов. Чтец он был великолепный, что признавали все слышавшие его; грешным делом, он и сам однажды похвалился на этот счет близкому человеку («А ведь я читаю недурно…»).
В зале, затаив дыхание, слушали его глуховатый взволнованный голос:
Обличитель чужого разврата,
Проповедник святой чистоты,
Ты, что камень на падшего брата
Поднимаешь, — сойди с высоты!
Это был художественный памфлет, сбрасывающий с фальшивого пьедестала стихотворца-либерала, наживающего себе громкими словами дешевую репутацию толпы. Воронежский губернатор граф Д. Н. Толстой сделал ему после того литературного вечера мягкий, но настораживающий выговор — нехорошо, Иван Саввич, следовало, мол, перед чтением посоветоваться. Но автор смутивших его сиятельство дерзких строк уже «не слушался».
«Никитин был рожден если не повелевать, то руководить другими, — идти если не впереди всех, то рядом с лучшими, избранными», — писал о нем близко знавший его современник. Его нравственное влияние на окружающих можно сравнить с тем воздействием, которое оказывал на других земляк поэта, известный глава московского литературно-философского кружка Н. В. Станкевич, откуда вышли революционер-демократ В. Г. Белинский, западник-просветитель Т. Н. Грановский, анархист М. А. Бакунин, славянофил К. С. Аксаков.
Рядом с Никитиным тоже находились разные лица; при жизни поэт, можно сказать, незримо держал их в своем наполненном высоким нравственным током поле. Когда его не стало, ранее близкие ему люди разбрелись по своим дорогам.