Комментируя почти 40 лет спустя этот сентиментальный сюжет, зять Натальи Вячеславовны В. П. Малыхин свидетельствовал: «То обстоятельство, что Никитин просил позволения у отца Натальи Вячеславовны посвятить и прочесть ей стихи… дает право предположить, что его чувство к Наталье Вячеславовне не было чувством простой вежливости».
Профессор А. М. Путинцев, посвятивший много своих работ Никитину, восстал против такой версии. Оговорившись, что первой любовью поэта была Аннушка Тюрина (очень неубедительная и надуманная история), он создал свою красивую легенду. Согласно ей, Иван Саввич, хотя и заглядывался на Наталью, тем не менее был очарован ее подружкой — учительницей Матильдой Ивановной Жюно. Таинственная молодая иностранка, живая, смешливая, бойкая, и влюбленный в нее русский поэт — все складывалось в пользу привлекательности такого сюжета. В качестве главного аргумента приводилось стихотворение Никитина (В альбом М. И. Жюно):
И дик и невесел наш север холодный,
Но ты сохранила вполне
Горячее сердце и разум свободный
В суровой чужой стороне…
А. М. Путинцев склонен относить Матильде и ряд других стихотворений Ивана Саввича. Доказательства ученый строил весьма зыбкие, ошибался в фактах. Он не знал, к примеру, что загадочная швейцарка вовсе не уезжала из Воронежа на родину, а служила позже у родственников Плотниковых и умерла в 1884 г.
Писем М. И. Жюно или каких-либо документов, связанных с ней, не сохранилось. В жизни поэта она промелькнула светлым холодноватым лучом и больше не возникала. Из его посланий к Плотниковым не заметно, что он действительно был влюблен в нее: приветы-поклоны, упоминания об изучении французского языка, разные бытовые мелочи… — и ни одного хотя бы намека на сердечное чувство.
Еще больше запутало эту историю сохранившееся в архиве поэта загадочное стихотворение «На память И.С.Н.». Это послание в свое время вызвало целое «следствие» в интимной биографии Никитина, породило десятки гипотез. На наш взгляд, автором самодеятельной прощальной элегии («В саду, которого мне больше не видать…») была Наталья Плотникова. В этом нас убеждает сравнительно-стилистический анализ стихотворения и писем Никитина к Плотниковым, в которых фигурирует имя молодой хозяйки Дмитриевки.
Весна 1856 г. оставила чуть приметный отпечаток в лирике Никитина. Это была пора его лучших надежд — увы, несбыточных.
Поник я в тоске головою,
Под песни душа замерла…
Затем, что под кровлей чужою
Минутное счастье нашла…
Лирический герой Никитина жадно ищет сердечной радости, но не находит ответного зова. Он, как всегда, обращает свой взгляд к природе, великой и недоступной человеку, гибнущему от общего зла и собственного несовершенства:
Гляжу и любуюсь: простор и краса…
В себя заглянуть только стыдно:
Закиданы грязью мои небеса,
Звезды ни единой не видно!..
Поэты — современники Никитина, создавая идеал женщины, поднимались над обыденным, бытовым, нередко, как Аполлон Майков, уходили в сконструированный идеальный мир, убегали в далекое прошлое — будь то овеянная мифами мудрая Греция или дивная Италия. Иван Саввич в любовной теме прикован к прозе бытия, его фантазия скована собственной трудной судьбой — оттого-то его произведения почти не знают светлой интимной музыки. «Никитинская лирика любви, — писал Сергей Городецкий, — это лирика несчастной любви».
Не девичьи «ланиты», не прелесть «очей», не «ножка дивная», а верная подруга и заботливая мать, согласие в доме — вот о чем его песня:
Первый гром прогремел. Яркий блеск в синеве,
В теплом воздухе песни и нега;
Голубые цветки в прошлогодней траве
Показались на свет из-под снега.
Пригреваются стекла лучом золотым;
Вербы почки свои распустили;
И с надворья гнездо над окошком моим
Сизокрылые голуби свили!
Тем же семейным настроением согрето стихотворение «Гнездо ласточки», где контраст «элементарного» счастья «певуньи» с утробным существованием ненасытного мельника достигает подлинного драматизма.
Много позже поэт-народоволец П. Ф. Якубович, испытавший влияние Никитина, в своей книге «В мире отверженных» поведает, как начальник тюрьмы прикажет разорить сотни гнезд ласточек, приютившихся под стрехами острога. Нравственно-бытовой план никитинского стихотворения П. Ф. Якубович возведет в план социальный, политический, противопоставив человечность и деспотизм.
В начале поэтического пути Никитин подражал Кольцову, стремился исследовать любовную страсть («Измена» и др.), но скоро он отказывается от заимствованных образов и интонаций. Вечная тема раскрывается им в гармонии природы и душевного порыва, его чувство стыдливо; оно — предощущение, предвосхищение, он не столько любит, сколько грезит о любви:
В чаще свиста переливы,
Стрекотня и песен звуки.
Подле ты, мой друг стыдливый…
Слава Богу! миг счастливый
Уловил я в час разлуки!
Никитин не мастер диалектики любовного переживания, его народное сознание сокровенного целомудренно, оно не приемлет интриг и потому чисто и доверчиво.
Одно из его самых замечательных ранних произведений о любви — «Черемуха». Оно появилось в печати спустя более полувека после его написания — факт, говорящий о том, что поэт не придавал большого значения интимной теме в своем творчестве.
Обаяние «Черемухи» в фольклорной основе, в мастерском развитии Никитиным народно-песенной традиции, в слитности чувств человека с природными явлениями. Здесь есть движение лирического сюжета, переливы ощущений, тонко найденная интонация:
Много листьев красовалося
На черемухе весной,
И гостей перебывалося
Вплоть до осени сырой.
Издалека в ночь прохладную
Ветерок к ней прилетал
И о чем-то весть отрадную
Ей, как друг, передавал.
«Но пришла зима сердитая…», отцвела красавица, как отцвела девичья любовь:
Все к нему сердечко просится,
Все его я жду, одна;
Но ко мне, знать, не воротится,
Как к черемухе, весна…
Трудно комментировать такое — все равно что подвергать спектральному анализу вечернюю зарю или объяснять химический состав благоуханного цветка.
Никитин в интимной лирике редко поддается всепоглощающей любви — страсти, его эстетика и этика сродни народной философии, в которой нет искусственного мудрствования, умничания, ибо, по выражению поэта: «вся прелесть в простоте и правде».
Любовь для Никитина всегда единственная, он боится растратить это душевное состояние на прихотливую чувственность. Он максималист в слове и поступке по сравнению со многими поэтами, рисовавшими привлекательный моральный фасад мироздания, но порой лично входившими в него с черного хода. В. Е. Чешихин-Ветринский в статье о Никитине полемически замечал: «…его нравственная, стоическая философия — явление совершенно новое сравнительно с довольно расплывчатым нравственным укладом в личности Кольцова». И утверждал: «Потомство ему верит!» Можно и не согласиться с автором такого заявления, но нельзя отказать ему в осознании высоты завещанного никитинского идеала человека.
Собственно «амурной» лирики у Никитина почти нет, ранние стихотворения лишены эмоционального полета, рационально-рефлективны и отягощены собственным горьким опытом («День и ночь с тобой жду встречи…», «Чуть сошлись мы — друг друга узнали…» и др.).
Перед нами драма несбывшегося, трагедия внутреннего одиночества, усугубленного тяжким бытом, утратой друзей и близких.
Не успел Никитин пережить большие и малые беды — новое огорчение: Воронеж покинул Н. И. Второв, переехавший на службу в Петербург.
Поэт пал духом: «Грустная будущность! — хмурится он в письме к другу. — Но что же делать! Видно, я ошибся в выбранной мною дороге».
…И деревня Дмитриевка уже не глядела столь приветливо. Наталья Плотникова скоро стала Домбровской.
Жизнь продолжалась… У Плотниковых Никитин познакомился с их соседкой и родственницей, милой двадцатилетней девушкой, непохожей на своих уездных подруг: начитана, самостоятельна в суждениях, скромна и естественна, но все это в ней Иван Саввич увидит позже.
Теперь же он был сдержан, недавние, хоть и неглубокие сердечные ссадины давали себя знать и удерживали от глупых юношеских порывов.
…Любовная песня осталась недопетой. Но зрела иная, правдивая и выстраданная.
«ПАХАРЬ»
Шла Крымская война. Героически защищался Севастополь… Поздними вечерами, умаявшись от дворницкой суеты, Никитин сочинял стихи про «битву роковую», «богатырский меч», «донцов воинственное племя», «кичливое волненье» Англии, «запятнанную честь» Парижа. Николай Иванович Второв деликатно сдерживал праведный гнев Ивана Саввича, указывая ему на внутренние, российские заботы, на недовольство мужиков своим рабским положением, на попытки истинных патриотов изменить к лучшему обстановку в России. Поостыв, Никитин прятал подальше свои стихотворные тирады, и, как правило, они не доходили до журналов. Но вновь не смог удержаться от нахлынувших чувств, когда в конце ноября 1855 г. через Воронеж проследовал курьер с радостным с